ожидании "вызова".
Но "вызова" по-прежнему не было. И Джилл все больше ожесточилась.
Время от времени ей перепадали немые роли или роли, состоящие из
единственной фразы, но дальше этого дело не шло. Она подходила к зеркалу и
читала там послание Времени: "Торопись!" Смотреть на свое отражение - все
равно что оглядываться на пласты прошлого. Это была все та же молодая
девушка, которая приехала в Голливуд семь бесконечных лет тому назад. Но
уже различимы стали мелкие морщинки в уголках глаз и более глубокие линии
шли от крыльев носа к подбородку как предупредительные сигналы убегающего
времени и несхваченного успеха, как памятные отметины всех бесчисленных и
печальных маленьких поражений. "торопись, Джилл, торопись!"
И именно поэтому, когда Фред Каппер, восемнадцатилетний помощник
режиссера у "Фокса", сказал Джилл, что даст ей хорошую роль, если она
согласится переспать с ним, она решила, что уже пора говорить "да".
Она встретилась с Фредом Каппером на студии во время его перерыва на
ленч.
- У меня всего полчаса, - предупредил он. - Дай-ка подумать, где мы
можем ненадолго уединиться.
Он с минуту постоял, нахмурив брови и глубоко задумавшись, потом
просиял:
- В дубляжную. Пошли.
Дубляжная оказалась маленькой, звукоизолированной проекционной
кабиной, где все звуковые дорожки перезаписывались на одну катушку.
Фред Каппер оглядел пустую комнату и досадливо сказал:
- Вот черт! Раньше у них здесь стояла маленькая катушка.
Он посмотрел на часы.
- Придется так обойтись. Раздевайся, дорогуша. Дубляжная бригада
вернется через двадцать минут.
Несколько секунд Джилл смотрела на него, чувствуя себя шлюхой,
ненавидя его. Но вида не показывала. Она пыталась добиться успеха своим
путем и потерпела неудачу. Теперь она попробует сделать это на их
условиях. Она сняла платье и трусики. Каппер не стал возиться с
раздеванием. Он просто расстегнул молнию и вынул свой набухший пенис.
Потом посмотрел на Джилл и ухмыльнулся:
- У тебя красивая задница. Наклонись.
Джилл оглянулась, ища, на что бы опереться. Перед ней стояла машина
смеха, имевшая вид консоли на колесах, заполненная петлями фонограмм с
записями смеха, которые управлялись кнопками на наружной панели.
- Ну давай, наклоняйся.
Джилл поколебалась секунду, потом наклонилась вперед и оперлась на
руки. Каппер зашел сзади, и она почувствовала, как его пальцы разводят ей
ягодицы. В следующий момент она ощутила, как конец его пениса тычется в
отверстие заднего прохода.
- Подожди! - воскликнула Джилл. - Не туда! Я... я не могу...
- Покричи-ка для меня, бэби!
И он всадил в нее свой член, раздирая ее неимоверной болью. С каждым
криком он входил глубже и резче. Она сделала отчаянную попытку вырваться,
но он держал ее за бедра, всаживая и выдергивая свой пенис, и не выпускал
ее. Она потеряла равновесие. И когда стала шарить впереди себя в поисках
новой опоры, то ее пальцы коснулись кнопок машины смеха, и вмиг комната
наполнилась безумным смехом. Корчась от жгучей, невыносимой боли, Джилл
заколотила по машине руками, и в комнате рассмеялась женщина, гоготнула
небольшая толпа людей, прыснула девушка и еще сто голосов фыркали,
посмеялись и оглушительно хохотали в ответ на какую-то неприличную шутку.
Джилл кричала от боли, и эхо ее криков металось от стены к стене.
Внезапно она ощутила подряд несколько быстрых содроганий, и спустя
секунду находившийся в ней кусок чужеродной плоти был извлечен, а смех в
комнате постепенно смолк. Джилл постояла неподвижно с закрытыми глазами,
стараясь справиться с болью. Когда она наконец смогла выпрямиться и
повернуться, Фред Каппер застегивал молнию на брюках.
- Ты была феноменальна, дорогуша. Эти вопли здорово заводят меня.
И Джилл подумала, в какую же скотину он превратится, когда ему будет
девятнадцать.
Он заметил, что у нее идет кровь.
- Иди, приведи себя в порядок и приходи на двенадцатую площадку.
Приступишь к работе с сегодняшнего дня.
После этой первой "пробы" дело дальше пошло легко. Джилл стала
регулярно работать на всех студиях: "Уорнер Бразерс", "Парамаунт",
Эм-джи-эм, "Юниверсал", "Коламбиа", "Фокс". По сути дела, везде, кроме
Диснеевской студии, где секса не существовало.
Роль, которую Джилл создавала в постели, была ее фантазией, и она
разыгрывала ее с большим искусством, готовясь к ней так, словно ей
предстояло играть на сцене. Она читала книги по восточной эротике,
покупала приворотные зелья и возбуждающие средства в секс-шопе на бульваре
Санта-Моника. У нее был лосьон, который стюардесса международных авиалиний
привезла ей с Востока, едва ощутимо пахнувший гаултерией. Она научилась
делать своим партнерам массаж, медленный и чувственный. "Просто лежи и
думай о том, что я делаю с твоим телом, - шептала она. Легкими круговыми
движениями она втирала лосьон в грудь мужчины и в его живот, по
направлению к паху. - Закрой глаза и наслаждайся.
Ее пальцы были легки, словно крылья бабочки, они двигались вдоль тела
мужчины, лаская его. Когда у него начиналась эрекция, Джилл брала его
набухающий пенис в руку и нежно гладила, проводя языком у него между ног,
пока он не начинал извиваться от наслаждения, потом двигалась дальше, до
самих пальцев ног. Затем Джилл переворачивала его на живот, и все
начиналось сначала. Когда пенис становился вялым, она вкладывала его
головку между губами своего влагалища и медленно втягивала его внутрь,
чувствуя, как он твердеет и напрягается. Она учила мужчин "водопаду", как
достигать наивысшей точки и останавливаться за миг до оргазма, вновь
начинать восхождение и опять достигать вершины, так что когда оргазм
наконец наступал, то это был какой-то экстазный взрыв. Мужчины получали
удовольствие, одевались и уходили. Никто ни разу не оставался еще немного,
чтобы подарить ей самые прекрасные пять минут в сексе: время спокойных
объятий после страсти и блаженного покоя в кольце мужских рук.
Игровые роли, которые получала Джилл, не были чрезмерной платой за то
удовольствие, которое доставляла она распределителям ролей, помощникам
режиссера, режиссерам и продюсерам. Она стала известна в городе как
"раскаленная задница", и все мужчины хотели урвать от нее свою долю. И
Джилл им ее давала. Каждый раз, когда это случалось, в ней умирала еще
частица самоуважения и любви, и настолько же вырастал ком ненависти и
горечи.
Она не знала, как и когда, но верила, что придет время и этот город
заплатит ей за все, что сотворил с ней.
В следующие пять лет Джилл снималась в десятках кинофильмов,
телевизионных шоу и рекламных роликов. Она была секретаршей, которая
вопила: "Доброе утро, мистер Стивенс", и приходящей няней, которая
успокаивала: "А теперь не беспокойтесь ни о чем, веселитесь хорошенько. Я
уложу детей", и лифтершей, которая объявляла: "Шестой этаж следующий", и
девушкой в лыжном костюме, которая конфиденциально сообщала: "Все мои
подруги пользуются тампонами "Дейнтиз". Но никогда ничего неожиданного не
происходило. Она всего лишь одно из безымянных лиц в толпе. Джилл и
участвовала в шоу-бизнесе, и была не причастна к нему, и ей была
невыносима мысль о том, чтобы и всю жизнь провести подобным образом.
В 1969 году у нее умерла мать, и Джилл приехала в Одессу на похороны.
День клонился к вечеру; присутствовавших на церковной службе не набралось
и с полдюжины человек, и среди них не было ни одной из тех женщин, на
которых ее мать работала все эти годы. Было несколько
прихожан-возрожденцев, болтающих о Страшном суде. Джилл помнила, как ей
было жутко на этих собраниях. Но ее мать находила в них какое-то утешение,
возможность изгнания терзавших ее демонов.
Знакомый голос приветливо произнес:
- Привет, Жозефина.
Она обернулась и увидела, что рядом стоит он, посмотрела ему в глаза,
и ей показалось, будто они и не расставались, словно все еще принадлежали
друг другу. Годы наложили отпечаток зрелости на его лицо, прибавили седины
на висках. Но он не изменился, это по-прежнему был Дэвид, ее Дэвид. И
все-таки они были чужими.
- Я очень сожалею о кончине твоей матери, - искренне сказал он.
И Джилл услышала, как он отвечает ему:
- Благодарю, Дэвид.
Словно обменивались репликами из пьесы.
- Мне надо поговорить с тобой. Можешь со мной встретиться сегодня
вечером?
В его голосе слышалась настойчивая просьба.
Она вспомнила о том, как они были вместе в тот последний раз, о его
тяге к ней тогда, о надеждах и мечтах.
- Хорошо, Дэвид.
- На озере? У тебя есть машина?
Она кивнула.
- Я буду там через час.
Сисси стояла нагишом перед зеркалом, собираясь одеваться к званному
обеду, когда Дэвид явился домой. Он прошел в ее спальню и стоял, наблюдая
за ней. Дэвид мог судить о своей жене совершенно без всяких эмоций, ибо не
питал к ней абсолютно никаких чувств. Она была красива. Сисси всегда
ухаживала за своим телом, поддерживая его в форме с помощью диеты и
упражнений. Оно было ее основным капиталом, и у Дэвида были основания
думать, что она им щедро делилась с другими - со своим тренером по игре в
гольф, с лыжным тренером, с инструктором по борьбе. Но Дэвид не мог
осуждать ее. Он уже давно не был в постели Сисси.
Сначала он действительно думал, что она даст ему развод после смерти
матушки Кенион. Но его мать все еще жила и здравствовала. Дэвид никак не
мог понять, был ли он обманут или же случилось чудо. Через год после
свадьбы Дэвид сказал Сисси:
- Я думаю, нам пора поговорить о разводе.
- О каком разводе? - удивилась Сисси.
Увидев изумление на его лице, она рассмеялась.
- Мне нравится быть миссис Дэвид Кенион, милый. Неужели ты на самом
деле думал, что я откажусь от тебя ради этой ничтожной польской
потаскушки?
Он тогда ударил ее по лицу.
На следующий день Дэвид пошел поговорить с адвокатом. Когда он
закончил свой рассказ, адвокат ему объяснил:
- Я могу добиться для тебя развода. Но если Сисси намерена цепляться
за тебя, Дэвид, то развод будет стоить тебе чертовски дорого.
- Добейся его!
Когда Сисси получила бумаги по делу о разводе, она заперлась в ванной
комнате Дэвида и проглотила большую дозу снотворного в таблетках.
Потребовались усилия Дэвида и двух слуг, чтобы высадить тяжелую дверь. Два
дня Сисси находилась между жизнью и смертью. Дэвид навещал ее в частной
больнице, куда ее отвезли.
- Мне очень жаль, Дэвид, - сказала она. - Но жить без тебя я не хочу.
Вот и все.
На следующее утро он аннулировал иск о расторжении брака.
Все это было почти десять лет назад, и брак Дэвида превратился во
что-то вроде неловкого перемирия. К нему перешли все дела по управлению
империей Кенионов, и он отдавал этому занятию всю свою энергию. Физическое
удовлетворение он находил с женщинами, которых содержал в разных городах
по всему миру, куда его приводили дела. Но он никогда не забывал Жозефину.
Дэвид не имел никакого представления о том, что она к нему
чувствовала. Ему хотелось бы узнать, но в то же время он этого боялся. У
нее были все основания ненавидеть его. Когда он услышал новость о смерти
матери Жозефины, то пошел в похоронное бюро только для того, чтобы
посмотреть на Жозефину. Увидев ее, он в ту же секунду понял, что ничего не
изменилось. Не изменилось для него. Все эти годы в один миг исчезли, и он
все так же был влюблен в нее, как тогда.
"Мне надо поговорить с тобой... встретиться с тобой сегодня вечером".
