небольшого расшатанного стола.
- Я просто жду, когда смогу обзавестись собственным жильем, -
объяснил Алан.
Джилл засмеялась:
- Я тоже.
Алан хотел было притянуть ее к себе, но она отстранилась.
- Пожалуйста, не надо.
Он с минуту смотрел на нее, потом мягко сказал: "Хорошо", - и Джилл
вдруг ощутила неловкость. И вообще, что она делает здесь, в комнате этого
человека? Джилл знала ответ на этот вопрос. Она была отчаянно одинока. Ей
очень нужен был кто-то, с кем она могла бы поговорить, она жаждала ощутить
себя в кольце мужских рук, которые обнимали бы, ободряли ее и говорили ей,
что все будет прекрасно. Как давно у нее не было ничего подобного! Она
подумала о Дэвиде Кенионе, но то была иная жизнь, иной мир. Он так нужен
был ей, что это лишение причиняло физическую боль. Какое-то время спустя,
когда Алан Престон снова обнял Джилл, она закрыла глаза и представила
себе, что это Дэвид целует ее, раздевает, любит ее.
Джилл провела эту ночь с Аланом, а через несколько дней он переехал в
ее квартирку.
Ей еще не приходилось встречать человека, который был столь же
незакомплексован, как Алан Престон. Всегда добродушно-весел и расслаблен,
он жил каждый день так, как получалось, совершенно не заботясь о дне
завтрашнем. Когда Джилл заводила разговор на тему о его образе жизни, он
говорил: "Эй, а ты помнишь "Рандеву в Самарре"? Если что-то должно
случиться, то оно обязательно случится. Судьба сама тебя найдет. Нет
смысла за ней гоняться".
После того как Джилл уходила на поиски работы, Алан обычно еще долго
валялся в постели. Вернувшись, она заставала его сидящим в кресле: он либо
читал, либо пил пиво с друзьями. Он не приносил в дом никаких денег.
- Дура ты, - сказала Джилл одна из подруг. - Он спит в твоей постели,
ест твою пищу, пьет твое спиртное. Гони его к чертям.
Но Джилл не последовала этому совету.
Сейчас она впервые стала понимать Хэрриет.
Джилл теперь знала, почему ее приятельница так отчаянно цеплялась за
мужчин, которых не любила, даже ненавидела.
Она боялась одиночества.
Джилл сидела без работы. До Рождества оставалось всего несколько
дней, у нее закончились почти все деньги, а ей надо было обязательно
послать матери рождественский подарок. Проблему решил Алан. Однажды утром
он ушел из дому рано, не объяснив, куда идет. Вернувшись, он сказал Джилл:
- Для нас есть работа.
- Что за работа?
- Актерская, конечно. Мы ведь актеры, не так ли?
Джилл посмотрела на него с внезапно появившейся надеждой.
- Ты это серьезно?
- Разумеется, серьезно. Я встретил одного приятеля, он режиссер.
Завтра начинает снимать картину. Там нашлись роли для нас обоих. Платит по
сотне каждому за один день работы.
- Так это же замечательно! - воскликнула Джилл. - Сто долларов!
На эти деньги она сможет купить своей матери какой-нибудь красивой
английской шерсти на зимнее пальто, да еще останется на хороший кожаный
кошелек.
- Только фильм немного неприличный. Они его снимают в помещении за
чьим-то гаражом.
Джилл пожала плечами:
- Что мы теряем? Это же роль.
Гараж находился в южной части Лос-Анджелеса, в районе, который за
короткий срок из фешенебельного превратился в район, где обитали люди
среднего достатка, а затем и вовсе пришел в упадок.
У двери их приветствовал смуглый человек невысокого роста. Пожав
Алану руку, он радостно сказал:
- Ты пришел, дружище. Чудесно!
Затем повернулся к Джилл и одобрительно присвистнул.
- Ты не соврал, приятель. Она - девочка что надо!
Джилл, это Питер Терралио. Джилл Касл, - представил их друг другу
Алан.
- Здравствуйте! - сказала Джилл.
- Пит - режиссер, - пояснил Алан.
- Режиссер, продюсер, главный мойщик бутылок, всего понемногу.
Проходите.
Он провел их через пустой гараж в коридор, где когда-то размещались
комнаты прислуги. Туда выходили двери двух спален. Дверь одной из них была
открыта. Подходя к ней, она услышала голоса. Джилл заглянула внутрь и
остановилась потрясенная, не веря тому, что увидела. На кровати, стоявшей
посреди комнаты, лежали четыре обнаженных человека: один чернокожий
мужчина, один мексиканец и две девушки - белая и чернокожая. Оператор
налаживал освещение, а одна из девушек упражнялась на мексиканце в
феллацио. Девушка остановилась на минуту, чтобы перевести дыхание, и
воскликнула:
- Ну ты, палка, давай вставай!
Джилл почувствовала, что ей становится дурно. Она резко повернула к
двери, хотела броситься назад по коридору, но у нее подогнулись колени.
Алан обхватил ее рукой, чтобы поддержать.
- С тобой все в порядке?
Она не смогла ответить ему. У нее вдруг начала раскалываться голова,
а в желудке появилась невыносимая резь.
- Подожди здесь, - приказал Алан.
Он вернулся через минуту с пузырьком красных пилюль и бутылкой водки.
Вытряхнув две пилюли, протянул их Джилл.
- От них тебе станет лучше.
Джилл положила пилюли в рот; в голове у нее стучало.
- Запей вот этим, - велел ей Алан.
Она сделала так, как он сказал.
- На еще.
Алан дал ей еще одну пилюлю. Она проглотила ее с водкой.
- Тебе надо на минуту прилечь.
Он повел Джилл в пустую спальню, и она легла на кровать, двигаясь
медленно-медленно. Пилюли начали действовать. Она почувствовала себя
немного лучше. Горькая желчная отрыжка прекратилась.
Через пятнадцать минут головная боль стала проходить. Алан дал ей еще
одну пилюлю. Джилл проглотила ее не задумываясь. Она сделала еще глоток
водки. Какая же это благодать, когда проходит боль! Алан вел себя как-то
странно - кружился вокруг кровати.
- Сядь спокойно, - сказала она.
- Я и сижу спокойно.
Джилл это показалось забавным, и она смеялась, пока слезы не
покатились по ее лицу.
- Что... что это за таблетки?
- От головной боли, дорогуша.
Терралио заглянул в комнату и спросил:
- Как у нас дела? Все довольны?
- Вс... все довольны, - пробормотала Джилл.
Терралио посмотрел на Алана и кивнул.
- Пять минут, - произнес он и быстро ушел.
Алан наклонился над Джилл, стал гладить ее грудь и бедра, потом
поднял юбку и просунул руку ей между ног. Это действовало
чудесно-возбуждающе, и Джилл вдруг захотелось, чтобы он вошел в нее.
- Послушай, малышка, - сказал Алан, - я не стал бы просить тебя
сделать что-то плохое. Ты будешь просто заниматься любовью со мной. Мы
ведь и так этим занимаемся, только сейчас нам за это платят. Двести
долларов. И все деньги - твои.
Она покачала головой, но ей показалось, что на это ушла целая
вечность.
- Я не могу этого делать, - произнесла она неразборчиво.
- Почему не можешь?
Ей пришлось сосредоточиться, чтобы вспомнить.
- Потому что я... я собираюсь стать кинозвездой. Нельзя сниматься в
порнофильмах.
- А со мной потрахаться хочешь?
- Да! Да! Я хочу тебя, Дэвид.
Алан хотел что-то сказать, потом усмехнулся.
- Конечно, бэби. Я тоже тебя хочу. Пошли.
Он взял Джилл за руку и поднял ее с кровати. У нее было такое
чувство, будто она летит.
Они прошли по коридору и остановились в дверях первой спальни.
- О'кей, - обрадовался Терралио, когда увидел их. - Оставляем
мизансцену как есть. Вольем немного свежей крови.
- Простыни менять? - спросил кто-то.
- За каким хреном? Здесь не Эм-джи-эм.
Джилл вцепилась в Алана.
- Дэвид, здесь люди.
- Они сейчас уйдут, - успокоил ее Алан. - Вот, возьми.
Он вынул еще одну пилюлю и дал ее Джилл. Потом поднес к ее губам
бутылку с водкой, и она проглотила пилюлю. С этого момента все стало
происходить в каком-то тумане. Дэвид раздевал ее, говоря что-то
успокаивающее. Потом она оказалась с ним на кровати. Своим обнаженным
телом он придвинулся совсем близко к ней. Вспыхнул яркий свет, ослепляя
ее.
- Возьми это в рот, - произнес голос Дэвида.
- О да, да!
Она нежно погладила _э_т_о_ и хотела взять в рот, но кто-то в комнате
что-то сказал, и Дэвид отодвинулся от нее, так что Джилл оказалась лицом к
свету и зажмурилась от нестерпимой яркости. Она почувствовала, как ее
опрокинули на спину, как потом Дэвид вошел в нее и стал любить ее, и
одновременно его пенис был у нее во рту. Она так любит Дэвида! Свет и
доносившиеся откуда-то разговоры мешали ей. Джилл хотела сказать Дэвиду,
чтобы он убрал их, но была в каком-то бредовом экстазе, оргазм за оргазмом
сотрясали ее тело, пока ей не стало казаться, что оно вот-вот разорвется
на части. Дэвид любит ее, а не Сисси, он вернулся к ней, и они поженились.
Они проводят такой чудесный медовый месяц.
- Дэвид... - стонала она.
Джилл открыла глаза и увидела над собой мексиканца, который проводил
языком вдоль ее тела. Она хотела спросить его, где Дэвид, но не могла
произнести ни слова. Она закрыла глаза, а мексиканец стал проделывать
восхитительные вещи с ее телом. Когда Джилл снова открыла глаза, то
мужчина каким-то образом превратился в женщину с длинными рыжими волосами
и большими грудями, которые елозили по животу Джилл. Потом эта женщина
стала ласкать ее языком, Джилл закрыла глаза и провалилась в беспамятство.
Двое мужчин стояли и смотрели на лежащую на кровати фигуру.
- С ней все будет в порядке? - спросил Терралио.
- Конечно, - заверил Алан.
- Ты действительно умеешь их находить, - восхищенно сказал Терралио.
- Она просто потрясающая. Лучше у меня еще не было.
- Рад это слышать, - ответил Алан и протянул руку.
Терралио вытащил из кармана толстую пачку банкнот и отделил две из
них.
- Вот возьми. Не хочешь зайти к нам на небольшой рождественский обед?
Стелла будет рада тебя видеть.
- Не могу, - сказал Алан. - Провожу Рождество с женой и детьми.
Улетаю ближайшим рейсом во Флориду.
- Чертовски клевая выйдет на этот раз картина, - кивнул Терралио на
лежащую без чувств девушку. - Как бы ее назвать в титрах?
Алан усмехнулся.
- А почему бы не взять ее настоящее имя? Жозефина Чински. Когда
картина пойдет в Одессе, то доставит всем ее друзьям истинное наслаждение.
23
Все ложь и обман! Время - это никакой не друг, врачующий все раны;
время - это враг, уродующий и убивающий молодость.
Времена года сменяли друг друга, и каждый сезон приносил новый
"урожай продукции" для Голливуда. Конкуренты прибывали на попутных
машинах, мотоциклах, поездах и самолетах. Все они были восемнадцатилетние,
длинноногие и гибкие, со свежими молодыми лицами и белозубыми улыбками,
которые не нуждались в коронках. И с появлением каждого нового "урожая"
Джилл становилась на год старше. Шел 1964 год, ей исполнилось двадцать
пять лет.
Сначала случай со съемками порнографического фильма не на шутку
испугал Джилл. Она жила в страхе, что какой-нибудь режиссер узнает об этом
и занесет ее в черный список. Но проходили недели, потом месяцы, и Джилл
постепенно перестала бояться. Но она изменилась. Каждый проходящий год
оставлял на ней свой отпечаток, налет жестокости - что-то вроде годовых
колец дерева. Она начала ненавидеть всех тех людей, которые не хотели дать
ей шанс играть, людей, дававших обещания, которые они никогда не
исполняли.
Джилл поменяла уже много мест с монотонной, неблагодарной работой.
Она работала секретарем и регистратором, поварихой в буфете и приходящей
няней, натурщицей и официанткой, телефонисткой и продавщицей, - и все в
