в нашей литературы немногим меньше, чем они, умер в богадельне.
Слышал я также о том, что Андре Дюшен, которого можно считать авто-
ром первых трудов по истории Франции, был изгнан из Парижа нуждой
закончил дни на своей маленькой ферме в Шампани; он насмерть раз-
бит, упав с воза, груженного сеном. Не легче была и участь Адриена де
Шуа создателя нумизматики. Сансон, родоначальник наших геогра-
фов в семьдесят лет ходил пешком по урокам, чтобы заработать себе
на хлеб. Всем известна судьба Дюрье, Тристана, Менара и многих
из их. Умирающий Корнель не мог позволить себе даже чашки бульона.
не меньше лишения терпел Лафонтен. Расин, Буало, Мольеру, Кино
жилось лучше лишь потому, что дарования свои они отдали на службу
королю. Аббат Лонгрю, приведя и сопоставив эти печальные истории
судьбах великих французских писателей, добавляет от себя: оТак сними
тогда обходились в этой несчастной странеп. Знаменитый список лите-
раторов, которых король намеревался наградить пенсиями, составили
Перро, Тальман и аббат Галлуа и затем подали его
Кольберу; они не внесли в него имен тех, кого ненавидели, зато
записали несколько иноземных ученых, отлично понимая, что король и
министр будут весьма польщены похвалой людей, живущих в четырехстах
лье Парижа.
Глава VIII
О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ВО ФРАНЦИИ ДО И ВО ВРЕМЯ
РЕВОЛЮЦИИ
У нас вошло в привычку насмехаться над каждым, кто превозносит
первобытное состояние и противопоставляет его цивилизации. Хотелось бы
однако, послушать, что можно возразить на такое, например, сообра-
жение: еще никто не видел у дикарей, во-первых, умалишенных, во-вто-
рых самоубийц, в-третьих, людей, которые пожелали бы приобщиться
цивилизованной жизни, тогда как многие европейцы в Капской колонии
и в обеих Америках, пожив среди дикарей и возвратясь затем к своим сооте-
чествснникам. вскоре вновь уходили в леса. Попробуйте-ка без лишних
слов и софизмов опровергнуть меня!
Вот в чем беда человечества, если взять цивилизованную его часть:
в нравственности и политике зло определить нетрудно-это то, что при-
носит вред; однако о добре мы уже не можем сказать, что оно безусловно
приносит пользу, ибо полезное в данную минуту может потом долго или
даже всегда приносить вред.
Труд и умственные усилия людей на протяжении тридцати-сорока ве-
ков привели только к тому, что триста миллионов душ, рассеянных по
всему земному шару, отданы во власть трех десятков деспотов, причем
большинство их невежественно и глупо, а каждым в отдельности вертит
несколько негодяев, которые к тому же подчас еще и дураки. Вспомним
об этом и спросим себя, что же думать нам о человечестве и чего ждать
от него в будущем?
История-почти сплошная цепь ужасов. При жизни тирана эта наука
не в чести, однако преемники его дозволяют, чтобы злодеяния их пред-
шественника стали известны потомству: новым деспотам надо как-то
смягчить отвращение, которое вызывают они сами, а ведь единственное
средство утешить народ-это внушить ему, что его предкам жилось
так же худо, а то и еще хуже..
Природа наделила француза характером, роднящим его с обезьяной
и с легавой. По-обезьяньи склонный к проказам, непоседливый и втайне
злобный, он подл и угодлив, как охотничий пес, который лижет руку хо-
зяина, когда тот бьет его, безропотно позволяет брать себя на сворку
и скачет от радости, стоит его спустить с нее во время охоты.
В старину государственная казна именовалась оКоролевской копил-
койп. Потом, когда доходы страны полетели на ветер, слово окопилкап,
утратив всякий смысл, стало вызывать краску стыда, и его заменили
простым названием-оКоролевская казнап.
Самым неопровержимым доказательством принадлежности к дворян-
ству считается во Франции происхождение по прямой линии от одного
из тех тридцати тысяч человек в шлемах, латах, наручах и набедренни-
чьи могучие, закованные в железо кони топтали копытами семь-
восемь миллионов наших безоружных предков. Вот уж что поистине дает
спорное право на любовь и уважение их потомков! Эти чувства усу-
шаются еще и тем, что дворянство пополняется и обновляется
ими, которые приумножали свои богатства, отнимая последнее
у бедняка-недоимщика. Гнусные людские установления, предмет презре-
и ужаса) И от нас еще требуют, чтобы мы чтили их и уважали!
Капитаном первого ранга может быть лишь дворянин-вот усло-
вие не более разумное, чем, скажем, такое: матросом или юнгой может
быть только королевский секретарь.
Почти во всех странах лицам недворянского происхождения возбра-
няется занимать видные должности. Это одна из самых вредных для об-
щества нелепостей. Мне так и кажется, что я вижу, как ослы воспрещают
людям доступ на карусели и ристания.
Природа, вознамерившись создать человека добродетельного или ге-
ниального, не станет предварительно советоваться с Шереном.
Неважно, кто на троне - Тиберий или Тит: в министрах-то хо-
дит Сеяны.
Если бы мыслитель, равный Тациту, написал историю наших лучших
людей и перечислил там все до одного случаи произвола и злоупотреб-
бил властью, в большинстве своем преданные сейчас полному забвению,
Нашлось бы мало государей, чье царствование не внушило бы нам та-
кое же отвращения, как и времена Тиберия.
Можно с полным основанием утверждать, что правопорядок в Риме
воцарился вместе со смертью Тиберия Гракxa. В ту минуту, когда Сци-
лла Назика вышел из сената, чтобы расправиться с трибуном, римляне
поняли, что отныне диктовать законы на форуме будет только сила.
Видно Назика, еще до Суллы, открыл им эту зловещую истину.
Чтение Тацита потому так захватывает, что автор постоянно и каж-
дый раз по-новому противопоставляет былую республиканскую вольность
пришедшим ей на смену низости и рабству, сравнивая прежних Скавров,
Сципионов и т. д. с их ничтожными потомками. Короче говоря, Тациту
помогает Тит Ливий.
Короли и священники запрещают и осуждают самоубийство для
того, чтобы увековечить наше рабство. Они жаждут заключить нас
в тюрьму, из которой нет выхода, уподобляясь дантовскому злодею, при-
казавшему замуровать двери темницы, куда был брошен несчастный
Уголино.
Об интересах государей написаны целые книги; об интересах госуда-
рей говорят, их изучают. Но почему же никто еще не сказал, что надо
изучать интересы народа?
История свободных народов-вот единственный предмет, достойный
внимания историка; история народов, угнетенных деспотами,-это всего
лишь сборник анекдотов.
Франция, какой она была совсем недавно,-это Турция, перенесен-
ная в Европу. Недаром у добрых двух десятков английских писателей мы
читаем: оДеспотии, как например Франция и Турция...п.
Министр - это всего-навсего управитель имения, и должность его
важна лишь потому, что у помещика, его хозяина, много земли.
Вредные для государства глупости и ошибки, на которые министр
толкает своего повелителя, лишь укрепляют подчас его положение: он
как бы еще теснее связывает себя с монархом узами сообщничества.
Почему во Франции, даже натворив сотни глупостей, министр не ли-
шается своей должности, но непременно теряет ее, стоит ему сделать хоть
один разумный шаг?
Как ни странно, находятся люди, которые защищают деспотизм только
на том основании, что он якобы способствует развитию изящных искусств.
Мы даже не представляем себе, до какой степени блеск века Людо-
вика XIV умножил число сторонников подобной точки зрения. Послу-
шать их, так у человечества только и дела, что создавать прекрасные
трагедии, комедии н т. д. Такие люди готовы простить священникам все
чинимое ими зло за то лишь, что, не будь их, не было бы и оТартюфап.
Во Франции талант и признание дают человеку столько же прав на
видную должность, сколько прав быть представленной ко двору у кре-
стьянки, которая удостоилась венка из роз.'*
Франция-это страна, где порою полезно выставлять напоказ свои
пороки, но всегда опасно выказывать добродетели.
Париж-удивительный город: здесь нужно тридцать су, чтобы по-
ообедать, четыре франка, чтобы совершить прогулку, сто луидоров, чтобы,
имея все необходимое, позволить себе излишества, и четыреста луидоров,
чтобы, позволяя себе излишества, иметь все необходимое.
Париж - это город наслаждений, удовольствий и т. д., где четыре
пятых населения чахнет от невзгод.
К такому городу, как Париж, вполне подходит определение, которое
святая Тороса дает аду: оМесто, где дурно пахнет и никто никого
не любитп.
Можно лишь удивляться, что у столь живого и веселого народа, как
наш, существует такое множество правил поведения, предписанных эти-
кетом. Не менее поразителен и дух чопорного педантизма, который царит
в наших корпорациях и учреждениях. Так и кажется, что, насаждая его,
законодатели хотели создать противовес исконному легкомыслию фран-
цузов.
Доподлинно известно, что когда г-н де Гибер был назначен комен-
дантом Дома инвалидов, там под видом ветеранов содержалось шесть-
сот человек, из которых никто никогда не был ранен и почти никто не
участвовал ни в одной битве или осаде; зато все они в прошлом состояли
кучерами или лакеями при вельможах и сановниках. Какой пример и
какой предмет для размышлений!
Во Франции не трогают поджигателей, но преследуют тех, кто, завидев
пожар, бьет в набат.
Почти все обитательницы Версаля, равно как и Парижа, если, ко-
нечно, они занимают сколько-нибудь видное положение в обществе,-это
всего-навсего знатные буржуазки, своего рода г-жи Накар, представлен-
ные или не представленные ко двору.
Во Франции нет больше общества, французы больше не нация по той
простой причине, что корпия-уже не белье.
Как общество рассуждает, так им и управляют. Его право-говорить
глупости, право министров - делать их.
Когда какая-нибудь глупость правительства получает огласку, я вспо-
минаю, что в Париже находится, вероятно, известное число иностранцев,
и огорчаюсь: я ведь все-таки люблю свое отечество.
Англичане-единственный народ, сумевший ограничить всевластие
одного человека, чье изображение умещается на самой маленькой монете.
Почему, даже томясь под игом самого гнусного деспотизма, люди все-
таки обзаводятся потомством? Да потому, что у природы свои законы,
более мягкие и в то же время более непререкаемые, чем все эдикты тира-
нов: дитя улыбается матери, кто бы ни правил страной - Тит или До-
мициан.
Один философ говаривал: оНе понимаю, как француз, хоть раз побы-
павшнй в приемной короля и в прихожей его версальской опочивальни,
может называть кого бы то ни было высокой особойп.
А А А
Придворные льстецы утверждают, что охота-подобие войны;'*" они
правы, ибо крестьяне, чей урожай она губит, несомненно, находят нема-
лое сходство между ними.
I? А А
К несчастью для человечества и, видимо, к счастью для тиранов
обездоленные бедняки лишены инстинкта или, если хотите, гордости, при-
'.'ущей слонам: те не размножаются в неволе.
Наблюдая за обществом и вечной борьбой между богачом и бедня-
ком, аристократом и простолюдином, человеком влиятельным и человеком
безвестным, нельзя не сделать двух выводов. Во-первых, к поступкам и
словам этих противников прилагаются разные мерки, их взвешивают на
разных весах: одни весы показывают только фунты, другие-десятки и
'.отни фунтов, причем такое несоответствие принимается за нечто незыбле-
мое, и это уже само по себе ужасно. Подобная оценка людей, освященная
лаконом и обычаем, есть одна из самых страшных язв общества; ее одной
довально, чтобы объяснить все его пороки. Во-вторых, описанное выше
неравенство влечет за собой новую несправедливость, а именно то, что
фунт для бедняка, простолюдина превращается в четверть фунта, в то
нремя как для богача, аристократа десять фунтов считаются за сто, сто -
аа тысячу и т. д. Это естественное и неизбежное следствие их положения
и обществе: бедняку завидует и мешает все несметное множество тех,
кто равен ему; богача, аристократа поддерживает и поощряет кучка лю-
.чей ему подобных, которые становятся его сообщниками, чтобы разделить
