Огромное тело Мерзлякова подпрыгнуло и забилось в руках санитаров.
Восемь человек держали его. Он хрипел, бился, лягался, но санитары держали
его крепко, и он стал затихать.
- Тигра, тигра так удержать можно, - кричал Петр Иванович в восторге.
- В Забайкалье тигров так руками ловят. Вот обратите внимание, - говорил
он начальнику больницы, - как Гоголь преувеличивает. Помните конец
[139]
"Тараса Бульбы"? "Мало не тридцать человек повисло у него по рукам и по
ногам". А эта горилла покрупнее Бульбы-то. И всего восемь человек.
- Да, да, - сказал начальник. Гоголя он не помнил, но шоковая терапия
ему чрезвычайно понравилась.
На следующее утро Петр Иванович во время обхода больных задержался у
койки Мерзлякова.
- Ну, как, - спросил он, - какое твое решение?
- Выписывайте, - сказал Мерзляков.
"1956"
СТЛАНИК
На Крайнем Севере, на стыке тайги и тундры, среди карликовых берез,
низкорослых кустов рябины с неожиданно крупными светло-желтыми водянистыми
ягодами, среди шестисотлетних лиственниц, что достигают зрелости в триста
лет, живет особенное дерево - стланик. Это дальний родственник кедра,
кедрач, - вечнозеленые хвойные кусты со стволами потолще человеческой руки
и длиной в два-три метра. Он неприхотлив и растет, уцепившись корнями за
щели в камнях горного склона. Он мужествен и упрям, как все северные
деревья. Чувствительность его необычайна.
Поздняя осень, давно пора быть снегу, зиме. По краю белого небосвода
много дней ходят низкие, синеватые, будто в кровоподтеках, тучи. А сегодня
осенний пронизывающий ветер с утра стал угрожающе тихим. Пахнет снегом?
Нет. Не будет снега. Стланик еще не ложился. И дни проходят за днями,
снега нет, тучи бродят где-то за сопками, и на высокое небо вышло бледное
маленькое солнце, и все по-осеннему...
А стланик гнется. Гнется все ниже, как бы под безмерной, все растущей
тяжестью. Он царапает своей вершиной камень и прижимается к земле,
растягивая свои изумрудные лапы. Он стелется. Он похож на спрута, одетого
в зеленые перья. Лежа, он ждет день, другой, и вот уже с белого неба
сыплется, как порошок, снег, и стланик погружается в зимнюю спячку, как
медведь. На белой горе взбухают огромные снежные волдыри - это кусты
стланика легли зимовать.
А в конце зимы, когда снег еще покрывает землю трехметровым слоем,
когда в ущельях метели утрамбовали
[140]
плотный, поддающийся только железу снег, люди тщетно ищут признаков весны
в природе, хотя по календарю весне пора уж прийти. Но день неотличим от
зимнего - воздух разрежен и сух и ничем не отличен от январского воздуха.
К счастью, ощущения человека слишком грубы, восприятия слишком просты, да
и чувств у него немного, всего пять - этого недостаточно для предсказаний
и угадываний.
Природа тоньше человека в своих ощущениях. Кое-что мы об этом знаем.
Помните рыб лососевых пород, приходящих метать икру только в ту реку, где
была выметана икринка, из которой развилась эта рыба? Помните таинственные
трассы птичьих перелетов? Растений-барометров, цветов-барометров известно
нам немало.
И вот среди снежной бескрайней белизны, среди полной безнадежности
вдруг встает стланик. Он стряхивает снег, распрямляется во весь рост,
поднимает к небу свою зеленую, обледенелую, чуть рыжеватую хвою. Он слышит
неуловимый нами зов весны и, веря в нее, встает раньше всех на Севере.
Зима кончилась.
Бывает и другое: костер. Стланик слишком легковерен. Он так не любит
зиму, что готов верить теплу костра. Если зимой, рядом с согнувшимся,
скрюченным по-зимнему кустом стланика развести костер - стланик встанет.
Костер погаснет - и разочарованный кедрач, плача от обиды, снова согнется
и ляжет на старое место. И его занесет снегом.
Нет, он не только предсказатель погоды. Стланик - дерево надежд,
единственное на Крайнем Севере вечнозеленое дерево. Среди белого блеска
снега матово-зеленые хвойные его лапы говорят о юге, о тепле, о жизни.
Летом он скромен и незаметен - все кругом торопливо цветет, стараясь
процвести в короткое северное лето. Цветы весенние, летние, осенние
перегоняют друг друга в безудержном бурном цветении. Но осень близка, и
вот уже сыплется желтая мелкая хвоя, оголяя лиственницы, палевая трава
свертывается и сохнет, лес пустеет, и тогда далеко видно, как среди
бледно-желтой травы и серого мха горят среди леса огромные зеленые факелы
стланика.
Мне стланик представлялся всегда наиболее поэтичным русским деревом,
получше, чем прославленные плакучая ива, чинара, кипарис. И дрова из
стланика жарче.
"1960"
[141]
КРАСНЫЙ КРЕСТ
Лагерная жизнь так устроена, что действительную реальную помощь
заключенному может оказать только медицинский работник. Охрана труда - это
охрана здоровья, а охрана здоровья - это охрана жизни. Начальник лагеря и
подчиненные ему надзиратели, начальник охраны с отрядом бойцов конвойной
службы, начальник райотдела МВД со своим следовательским аппаратом,
деятель на ниве лагерного просвещения - начальник культурно-воспитательной
части со своей инспектурой: лагерное начальство так многочисленно. Воле
этих людей - доброй или злой - доверяют применение режима. В глазах
заключенного все эти люди - символ угнетения, принуждения. Эти люди
заставляют заключенного работать, стерегут его и ночью и днем от побегов,
следят, чтобы заключенный не ел и не пил лишнего. Все эти люди ежедневно,
ежечасно твердят заключенному только одно: работай! Давай!
И только один человек в лагере не говорит заключенному этих страшных,
надоевших, ненавидимых в лагере слов. Это врач. Врач говорит другие слова:
отдохни, ты устал, завтра не работай, ты болен. Только врач не посылает
заключенного в белую зимнюю тьму, в заледенелый каменный забой на много
часов повседневно. Врач - защитник заключенного по должности, оберегающий
его от произвола начальства, от чрезмерной ретивости ветеранов лагерной
службы.
В лагерных бараках в иные годы висели на стене большие печатные
объявления: "Права и обязанности заключенного". Здесь было много
обязанностей и мало прав. "Право" подавать заявление начальнику - только
не коллективное... "Право" писать письма родным через лагерных цензоров...
"Право" на медицинскую помощь.
Это последнее право было крайне важным, хотя дизентерию лечили во
многих приисковых амбулаториях раствором марганцовокислого калия и тем же
раствором, только погуще, смазывали гнойные раны или отморожения.
Врач может освободить человека от работы официально, записав в книгу,
может положить в больницу, определить в оздоровительный пункт, увеличить
паек. И самое главное в трудовом лагере - врач определяет "трудовую
категорию", степень способности к труду, по которой
[142]
рассчитывается норма работы. Врач может представить даже к освобождению -
по инвалидности, по знаменитой статье четыреста пятьдесят восемь.
Освобожденного от работы по болезни никто не может заставить работать -
врач бесконтролен в этих своих действиях. Лишь врачебные более высокие
чины могут его проконтролировать. В своем медицинском деле врач никому не
подчинен.
Надо еще помнить, что контроль за закладкой продуктов в котел -
обязанность врача, равно как и наблюдение за качеством приготовленной пищи.
Единственный защитник заключенного, реальный его защитник - лагерный
врач. Власть у него очень большая, ибо никто из лагерного начальства не
мог контролировать действия специалиста. Если врач давал неверное,
недобросовестное заключение, определить это мог только медицинский
работник высшего или равного ранга - опять же специалист. Почти всегда
лагерные начальники были во вражде со своими медиками - сама работа
разводила их в разные стороны. Начальник хотел, чтобы группа "В" (временно
освобожденные от работы по болезни) была поменьше, чтобы лагерь побольше
людей выставил на работу. Врач же видел, что границы добра и зла тут давно
перейдены, что люди, выходящие на работу, больны, усталы, истощены и имеют
право на освобождение от работы в гораздо большем количестве, чем это
думалось начальству.
Врач мог при достаточно твердом характере настоять на освобождении от
работы людей. Без санкции врача ни один начальник лагеря не послал бы
людей на работу.
Врач мог спасти арестанта от тяжелой работы - все заключенные
поделены, как лошади, на "категории труда". Трудовые группы эти - их
бывало три, четыре, пять - назывались "трудовыми категориями", хотя,
казалось бы, это выражение из философского словаря. Это одна из острот,
вернее, из гримас жизни.
Дать легкую категорию труда часто значило спасти человека от смерти.
Всего грустнее было то, что люди, стремясь получить категорию легкого
труда и стараясь обмануть врача, на самом деле были больны гораздо
серьезней, чем они сами считали.
Врач мог дать отдых от работы, мог направить в больницу и даже
"сактировать", то есть составить акт об инвалидности, и тогда заключенный
подлежал вывозу на материк. Правда, больничная койка и актировка в медицин-
[143]
ской комиссии не зависели от врача, выдающего путевку, но важно ведь было
начать этот путь.
Все это и еще многое другое, попутное, ежедневное, было прекрасно
учтено, понято блатарями. Особое отношение к врачу было введено в кодекс
воровской морали. Наряду с тюремной пайкой и вором-джентльменом в лагерном
и тюремном мире укрепилась легенда о Красном Кресте.
"Красный Крест" - блатной термин, и я каждый раз настораживаюсь, когда
слышу это выражение.
Блатные демонстративно выражали свое уважение к работникам медицины,
обещали им всяческую свою поддержку, выделяя врачей из необъятного мира
"фраеров" и "штымпов".
Была сочинена легенда - она и по сей день бытует в лагерях, - как
обокрали врача мелкие воришки, "сявки", и как крупные воры разыскали и с
извинениями воротили краденое. Ни дать ни взять "Брегет Эррио".
Более того, у врачей действительно не воровали, старались не воровать.
Врачам делали подарки - вещами, деньгами, - если это были вольнонаемные
врачи. Упрашивали и грозили убийством, если это были врачи-заключенные.
Подхваливали врачей, оказывавших помощь блатарям.
Иметь врача "на крючке" - мечта всякой блатной компании. Блатарь может
быть груб и дерзок с любым начальником (этот шик, этот дух он даже обязан
в некоторых обстоятельствах показать во всей яркости) - перед врачом
блатарь лебезит, подчас пресмыкается и не позволит грубого слова в
отношении врача, пока блатарь не увидит, что ему не верят, что его наглые
требования никто выполнять не собирается.
Ни один медицинский работник, дескать, не должен в лагере заботиться о
своей судьбе, блатари ему помогут материально и морально: материальная
помощь - это краденые "лепехи" и "шкеры", моральная - блатарь удостоит
врача своими беседами, своим посещением и расположением.
Дело за немногим - вместо больного фраера, истощенного непосильной
работой, бессонницей и побоями, положить на больничную койку здоровенного
педераста-убийцу и вымогателя. Положить и держать его на больничной
кровати, пока тот сам не соизволит выписаться.
[144]
Дело за немногим: регулярно освобождать от работы блатных, чтоб они
могли "подержать короля за бороду".
Послать блатарей по медицинским путевкам в другие больницы, если им
это понадобится в каких-то своих блатных, высших целях.
Покрывать симулянтов-блатарей, а блатари все - симулянты и агграванты,
с вечными "мостырками" трофических язв на голенях и бедрах, с легкими, но
впечатляющими резаными ранами живота и т. п.
Угощать блатарей "порошочками", "кодеинчиком" и "кофеинчиком", отведя
весь запас наркотических средств и спиртовых настоек в пользование
благодетелей.
Много лет подряд принимал я этапы в большой лагерной больнице - сто
процентов симулянтов, прибывших по врачебным путевкам, были воры. Воры или
подкупали местного врача, или запугивали, и врач сочинял фальшивый
медицинский документ.
Бывало часто и так, что местный врач или местный начальник лагеря,
желая избавиться от надоевшего и опасного элемента в своем хозяйстве,
