посчитались с достоинством короля, сделав его единственным
полномочным представителем при заключении договора, который
сами решили ни при каких обстоятельствах не подписывать.
Обсуждать условия, разумеется, должен был бы кто-нибудь рангом
пониже, а его величеству следовало бы появиться только для
того, чтобы отвергнуть договор или его ратифицировать. Людовик
XIV никогда не появлялся самолично перед осажденным городом,
если не был уверен, что город этот будет взят.
Тем не менее се qui est differe n'est pas perdu317. К
этому вопросу следует опять вернуться и разрешить его прежде,
чем соберется парламент, причем, может быть, даже не на таких
выгодных условиях для теперешних министров, которые последней
своей встречей молча только подтвердили то, что громко
провозгласили их враги, -- что они не способны справиться со
своими обязанностями. Ну довольно de re politica318.
Я наконец оказал лучшую услугу, какую только можно оказать
большинству женатых людей: я определил условия, на которых мой
брат расходится с женой. Через две недели будет оглашен
окончательный текст их мирного договора, ибо единственный
прочный и длительный мир между мужем и женой -- это развод. Да
благословит тебя бог.
LXXXVI
Блэкхит, 30 сентября 1763 г.
Милый друг,
Задолго до того, как ты получишь это письмо, ты уже будешь
знать из официальных сообщений, что ведомства распределены не
так, как тебе хотелось. Лорду Галифаксу, как старшему, было,
конечно, предоставлено право выбирать, и он выбрал себе Южное
-- из-за колоний. Таким образом, кабинет министров уже
сформирован en attendant mieux319, но, по-моему, в таком
составе он не может предстать перед парламентом.
Единственные дельные люди есть только в палате лордов; с
тех пор как Питт решительно приблизил к себе Чарлза Таунзенда,
в палате общин не осталось ни одного человека из дворцовой
партии, которому хватило бы способностей и слов для того, чтобы
вызвать карету. Лорд Б., тот, конечно, ведет un dessous de
cartes320, и я подозреваю, что вместе с м-ром Питтом. Но в чем
заключается эта dessous321, я не знаю, хотя во всех кофейнях
это доподлинно известно.
Состояние бездеятельности, в котором ты сейчас пребываешь,
дает тебе достаточно досуга для ennui322, но вместе с тем дает
тебе и достаточно времени для чего-то лучшего, -- я имею в виду
чтение полезных книг и, что еще того полезнее, ежедневных и
продолжительных бесед с самим собою. Лорд Шафтсбери рекомендует
такой вот разговор с собою каждому писателю, а я бы
рекомендовал его каждому человеку. У большинства людей нет
времени и только у немногих есть склонность вступать в этот
разговор, больше того, очень многие боятся его и предаются
самым легкомысленным развлечениям только для того, чтобы его
избежать. Но если бы человек уделял ему каждый вечер хотя бы
полчаса и побыл наедине с собой, вспоминая все, что сделал за
день хорошего или плохого, он становился бы от этого и лучше, и
мудрее. Глухота моя дает мне более чем достаточно времени для
такого разговора с собой, и мне это принесло огромную пользу.
Мой брат и леди Стенхоп наконец развелись. Я был между
ними посредником, и мне столько пришлось вынести, что я скорее
готов договариваться относительно самого трудного пункта в jus
publicum Sancti Romani Imperii323 с целым сеймом в Регенсбурге,
нежели о чем бы то ни было с какой бы то ни было женщиной. Если
бы брат мой хоть иногда разговаривал с собой, так, как я
советую, он никогда бы в свои шестьдесят с лишним лет, при
таком шатком, подорванном здоровье, да вдобавок еще глухой, не
женился на молоденькой девушке, которой только что исполнилось
двадцать, с избытком здоровья и, разумеется, с избытком
желаний. Но разве кто-нибудь следует советам, которые на
основании своего горького опыта дают другие?! И, может быть,
причина этого именно в небрежении к разговору с собой. Да
благословит тебя бог.
LXXXVII
Бат, 18 декабря 1763 г.
Милый друг,
Сегодня утром я получил от тебя письмо, где ты упрекаешь
меня в том, что я не писал тебе на этой неделе ни разу. Да,
потому что я не знал, что писать. Жизнь моя здесь настолько
однообразна, что каждый последующий день недели во всем похож
на первый. Я очень мало кого вижу и ничего не слышу -- в
буквальном смысле слова.
М-р Л. и м-р С. представляются мне людьми очень
способными, и твое сравнение их с двумя разорившимися
джентльменами, из которых один разорился оттого, что проиграл
дело, а другой оттого, что хоть и выиграл его, но истратил на
его ведение все свои деньги, по-моему, очень верно. Оба,
конечно, понимали, что у них большие способности к делам и что
они могут хорошо говорить, и рассчитывали возместить этим свои
потери.
Харт должен скоро издать большое поэтическое сочинение; он
показывал мне кое-какие отрывки. Он назвал его "Эмблемы", но я
уговорил его изменить название по двум причинам: во-первых,
потому что это никакие не "эмблемы", а басни; во-вторых, если
даже допустить, что это на самом деле "эмблемы", Куорлз до
такой степени истрепал и опошлил это слово, что после него
называть стихи "эмблемами" уже невозможно... Поэтому творения
Харта и следует именовать "баснями", хотя, по-моему, самым
подходящим названием было бы "Назидательные рассказы". Если бы
ты спросил мое мнение о тех из них, которые я читал, я бы
ответил: sunt plura bona, quaedam mediocria, et quaedam...324
Твои соображения о предстоящих переменах не лишены
оснований: я все время возвращаюсь к мысли о том, что мина, о
которой мы говорили с тобой, непременно взорвется, то ли к
концу сессии, то ли даже раньше.
Сил у меня немного прибавилось, но Геркулесом я себя все
же назвать не могу: поэтому я не стану, подобно ему, лишать
невинности пятьдесят девушек за ночь; такого я бы, пожалуй,
даже не мог и вообразить. Итак, спокойной ночи, и да
благословит тебя бог.
LXXXVIII
Лондон, 27 декабря 1765 г.
Милый друг,
В понедельник я приехал сюда из Бата и чувствую себя хоть
и не намного, но все же лучше, чем когда ехал туда. По-прежнему
мучают меня ревматические боли в коленях и пояснице; видно, мне
уж не избавиться от них до конца жизни.
Из официальных сообщений ты, должно быть, уже знаешь о
том, что делал парламент в первый день заседания, или, вернее,
о том, чего он не делал; тот же самый вопрос будет главным на
следующем заседании: это вопрос о наших американских колониях в
связи с недавно введенным гербовым сбором, который колонисты
категорически отказываются платить. Колониальные власти склонны
проявить снисходительность и терпимость к этим непослушным
детям метрополии, оппозиция требует принять, как они
выражаются, решительные меры, иначе говоря, применить насилие,
которое будет ничем не лучше всех dragonnades325, и заставить
наши войска в Америке взимать этот сбор. Что до меня, то я ни
разу не видел, чтобы непослушный ребенок начинал вести себя
лучше после того, как его выпорют, и я не хотел бы, чтобы
метрополия превращалась в мачеху. Наша торговля с Америкой дает
нам в communibus annis326 два миллиона фунтов в год, а гербовый
сбор составляет всего-навсего сто тысяч, и я ни за что бы не
стал добиваться поступления этой суммы в казначейство, если при
этом придется потерять или даже если просто существует
опасность потерять миллион фунтов в год национального дохода.
Я не пишу тебе о тех, кого вчера наградили орденом
Подвязки, потому что об этом пишут в газетах, но должен
сказать, что лента, которую получил герцог Брауншвейгский --
большая честь для этого дома, -- он ведь, должно быть,
единственный (не считая нашей королевской династии), кто имеет
две голубые ленты одновременно; но надо признать, они их
действительно заслужили.
В городе теперь только и говорят, что о разводах.
Собираются разводиться с женами бывший камергер Финч, лорд
Уорик и твой друг лорд Болингброк. Ни один из этих трех
разводов меня не удивляет, напротив, я поражаюсь тому, сколь
многие продолжают еще жить вместе. Это означает только, что у
нас в стране господствуют самые превратные представления о
браке.
Сегодня я послал м-ру Ларпану двести фунтов для тебя к
рождеству, -- он, верно, известит тебя о них с этой же почтой.
Повеселись на рождество получше, потому что pour Ie peu de bon
temps qui nous reste, rien n'est si funeste qu'un noir
chagrin327. И пусть у тебя будет еще много счастливых новых
годов. Прощай.
LXXXIX328
Бат, 17 октября 1768 г.
Милый друг,
Последние два твоих письма -- мне и Гревенкопу --
чрезвычайно меня встревожили. Мне кажется только, что ты, как
то свойственно больным, преувеличиваешь тяжесть своего
состояния, и надежда эта немного меня успокаивает. Водянка
никогда не наступает так внезапно, и хочется верить, что отеки
у тебя на ногах -- временное явление, вызванное подагрой или
ревматизмом, которыми ты страдаешь уже давно. Лет сорок тому
назад, после жестокой лихорадки, ноги мои распухли именно так,
как, судя по твоим письмам, у тебя сейчас. Я сразу же решил,
что это водянка, но врачи заверили меня, что отеки эти --
следствие лихорадки и скоро пройдут. Они оказались правы.
Попроси пожалуйста своего секретаря, кто бы это ни был, раз в
неделю регулярно сообщать о твоем здоровье либо мне, либо
Гревенкопу, -- это все равно.
В последних моих четырех письмах я послал тебе нюхательный
порошок герцогини Сомерсет -- столько, сколько можно было
насыпать в конверты. Получил ты их все или хоть сколько-нибудь?
Помог ли тебе этот порошок? Ты сейчас в таком состоянии, что не
можешь нигде бывать, но надеюсь, у тебя есть знакомые, которые
тебя навещают, ведь если и всегда-то человеку нелегко
оставаться одному, человеку больному это еще тяжелее: он
чересчур много думает о своем недуге и преувеличивает его.
Кое-кто из людей образованных был бы, вероятно, рад посидеть с
тобой, да и ты не остался бы у них в долгу.
Бедняга Харт, который все еще здесь, в весьма плачевном
состоянии. Он совершенно не владеет левой рукой и ногой,
говорит с трудом и очень невнятно. Я навещал его вчера. Он с
большим участием расспрашивал о тебе и был тронут, когда я
показал ему твое письмо.
Я чувствую себя не хуже и не лучше, чем в прошлом году,
когда я был здесь. Я не могу считать себя ни здоровым, ни
больным -- я нездоров. Ноги меня не слушаются: если я в
состоянии еще четверть часа проползти по ровному месту, то ни
подняться, ни спуститься по лестнице без помощи слуги я не
могу.
Да хранит тебя бог, и да поможет он тебе поскорее
поправиться.
************************************************************
М. П. Алексеев. ЧЕСТЕРФИЛД И ЕГО "ПИСЬМА К СЫНУ"
В истории английской литературы XVIII века особое место
занимает Честерфилд, -- писатель, публицист, философ-моралист,
историк. Примечательно, что литературную известность имя
Честерфилда приобрело только после его смерти; при жизни его
знали только как видного государственного деятеля, дипломата,
оратора, одного из лидеров оппозиции в верхней палате
английского парламента, который в конце концов удалился от дел
и четверть века прожил в уединении, среди избранных друзей и
книг своей богатой библиотеки. О его литературных трудах знали
очень немногие, потому что он ничего не печатал под своим
