показались ему фатально похожими на знаменитого героя "Оперы
нищих" (1728) Джона Гея -- капитана Макхита и обеих его подруг
-- Полли и Люси, а свое общее впечатление от знакомства с
историческими источниками этой поры Теккерей выразил следующим
образом: "Не подлежит сомнению, что король, избранный
англичанами, прибывший с ним из Ган-новера штат придворных и
устроившие ему торжественную встречу английские вельможи, ко
многим из которых этот хитрый старый циник повернулся спиной,
представляли в совокупности весьма забавную сатирическую
картину".
За сто лет до Теккерея эту картину набросал Честерфилд,
наблюдавший ее в юности собственными глазами и увидевший многое
из того, что стало явным лишь последующим поколениям его
соотечественников. Так, злая и откровенная характеристика
Георга I, оставленная в рукописи Честерфилдом, отличается еще
большей сатирической меткостью, чем колоритный портрет короля,
изображенный пером Теккерея. Честерфилд писал: "Георг I был
честным, тупым немецким дворянином; он и не хотел, и не мог
играть роль короля, которая заключается в том, чтобы блистать и
угнетать. Он был ленив и бездеятелен во всем, вплоть до
удовольствий, которые поэтому сводились к самой грубой
чувственности... Даже его любовница, герцогиня Кендал, с
которой он проводил большую часть времени и которая имела на
него большое влияние, была сущей дурой. Его взгляды и
пристрастия были ограничены узкими пределами курфюршества:
Англия была для него слишком велика". Не менее выразителен был
начертанный Честерфилдом портрет Георга II, в свите которого
находился он сам, в то время как этот король, во многом
походивший на своего отца, был еще принцем Уэльским. "Я, --
вспоминал Честерфилд, -- бывал с ним, как мог быть и с любым
другим англичанином, попеременно то в хороших, то в плохих
отношениях". После одной из таких размолвок, осложненной тем,
что она совпала с неудачей первой речи (Maiden speech)
Честерфилда, произнесенной им в палате общин. -- слишком
пылкой, откровенной и смелой для несовершеннолетнего
парламентария, -- Стенхоп уехал в Париж и оставался там около
двух лет. Возможно, что одной из причин столь продолжительной
отлучки его из Англии были крайне усилившиеся к этому времени
стычки между королем и наследным принцем и явное нежелание
Стенхопа принимать непосредственное участие в становившихся
слишком опасными придворных распрях и интригах.
Пребывание в Париже открыло новый период в жизни
Честерфилда и оставило в ней глубокие, никогда не изгладившиеся
следы. Получивший полуфранцузское воспитание и владевший
французским языком как своим родным. Стенхоп мог теперь на
собственном опыте сделать сопоставление двух соседних культур,
-- английской и французской, в то время бывших гораздо более
отчужденными друг от друга, чем в последующие десятилетия.
Правда, он был еще молод и неопытен, но многое врезалось ему в
память и явилось поводом для многолетних размышлений и
сопоставлений: отечественной грубости нравов и распущенности
аристократических и даже придворных кругов в его глазах
противостоял утонченный лоск и своеобразный аристократизм манер
во французских салонах, культ чтения, философские запросы даже
дамского общества при типичной стесненности политической жизни
и архаичности большинства государственных установлении. Однако
внимательные наблюдатели Франции в период регентства могли уже
видеть здесь зарождение тех сил, которые в течение всего
столетия расшатывали традиционные устои, медленно, но
непрерывно готовили падение старого порядка и создавали основы
нового просветительского мировоззрения.
Конечно, Стенхоп-Честерфилд не сразу стал одним из видных
посредников между интеллектуальными мирами Англии и Франции,
однако уже при первом посещении французской столицы он свел
знакомства о французскими философами и писателями и его дружба
с некоторыми из них продолжалась долгие годы, "Если вы хотите,
чтобы я вам чистосердечно сказал, что я думаю о Франции, --
писал Стенхоп своему наставнику Жуно в письме из Парижа после
первого приезда туда, -- необходимо, чтобы вы позволили
говорить мне как англичанину. Тогда я скажу вам, что, за
исключением Версаля, здесь нет более ничего красивого и
хорошего, чего бы мы не имели у себя в Англии. Не буду
упоминать вам о моих чувствах к французам, потому что меня
часто принимают здесь за соотечественника и не один француз
высказывал мне самый большой комплимент, говоря: вы совсем
такой, как и мы. Признаюсь, что я держу себя вызывающе, болтаю
много, громко и тоном мэтра, что, когда я хожу, я пою и
приплясываю и что я, наконец, трачу большие деньги на пудру,
плюмажи, белые перчатки и т. д.". Таким, несколько развязным
молодым франтом, -- если в нарисованном им автопортрете ради
хвастовства не слишком сгущены краски, -- молодой Стен-хоп
появился в парижских гостиных. Он принят был в модном салоне
г-жи Тансен (Tencin, 1682 -- 1749) на улице Сент-Оноре, где по
вторникам собиралась несколько пестрая толпа тогдашних
знаменитостей. Г-жа Тансен была приятельницей Монтескье и
Фонтенеля, она принимала у себя аббата Прево, Мариво и многих
других. Однажды Монтескье привел к г-же Тансен аббата Октавиана
де Гуаско, приятеля и биографа Антиоха Кантемира, бывшего тогда
русским послом в Париже. Знакомство Стенхопа-Честерфилда с
Монтескье перешло в тесную дружбу: именно Честерфилд принимал у
себя приехавшего в Англию в 1729 году Монтескье и помог
будущему автору "Духа законов" ближе познакомиться с
английскими учреждениями и парламентской системой.
Несколько писем, которыми Честерфилд обменялся с г-жой
Тансен в начале 1740-х годов, свидетельствуют, что его
знакомство с ней и со старыми друзьями еще не было забыто: "Мне
очень хотелось, чтобы вы присутствовали здесь в то время, когда
было получено ваше письмо, -- писала она Честерфилду из Парижа
(22 октября 1742 года). -- Оно было доставлено сюда г-ном де
Монтескье, в тот самый кружок, который вы знаете. . Письмо было
прочитано, и не один раз. .. -- Этот милорд смеется над нами,
когда он пишет на нашем языке лучше, чем мы сами! -- вскричал
Фонтенель, и его поддержали другие". К этому же письму г-жи
Тансен Фонтенель -- престарелый автор "Рассуждения о множестве
миров" -- сделал приписку, в которой еще раз высказал
изысканный комплимент: "Французскому языку составляет славу то,
что английский вельможа взял на себя труд изучить его в таком
совершенстве, как это сделали Вы, милорд; не посетуйте на меня
за тот маленький совет, который я бы сказал Вам на ухо, по
секрету. Берегитесь, прошу Вас, чтобы как-нибудь не возбудить
зависть французских авторов...!".
Немало знакомств с французскими литераторами Честерфилд
заключил тогда через посредство Генри Сент-Джона Болингброка,
вольнодумного философа, жившего во Франции в эмиграции между
1715 -- 1721 годами и оказавшего на Честерфилда безусловное
идейное влияние. Возможно, что через посредство Болингброка
состоялись первые встречи Честерфилда с Вольтером. Во всяком
случае, когда во второй половине 20-х годов Вольтер приехал в
Англию, Честерфилд не только был уже среди его друзей, но и
оказал ему существенные услуги при английском дворе, -- при
представлении Вольтера будущему Георгу II, при публикации
"Генриады" в Лондоне и посвящении этой поэмы королеве Каролине.
Дружеская близость Вольтера и Честерфилда и их переписка не
прерывались до самой смерти английского лорда: Вольтер умер
пятилетие спустя.
В 1722 г. Честерфилд вернулся в Лондон, опять был избран в
парламент, снова получил придворную должность, не отнимавшую у
него много времени, и уже открыто завязывал все более тесные
связи с английскими литераторами, среди которых были Аддисон и
Свифт, Поп, Гей, Арбетнот и многие другие. В этот период
Честерфилд пробовал даже писать стихи, впрочем не отличавшиеся
особыми достоинствами и представлявшие собою по преимуществу
традиционные салонные мадригалы.
27 января 1726 г. умер его отец. Филип Дормер Стенхоп
получил от него в наследство графский титул, имя Честерфилда и
кресло в палате лордов, где и выступал изредка с тщательно
подготовленными речами, оставившими некоторые следы в истории
парламентских дебатов. В следующем году произошло еще одно
событие, имевшее немаловажное значение для последующей истории
жизни Честерфилда: король Георг I скоропостижно умер в своем
дорожном экипаже, направляясь в родной Ганновер, и на престол
был возведен под именем Георга II принц Уэльский. Подобно
своему отцу Георг II, родившийся и воспитывавшийся вне Англии,
больше думал о Ганновере, чем о стране, которая его приютила,
вполне предоставлял управление ею своим вигским министрам и
старался жить мирно с парламентом. Англией правил в это время,
с еще более широкими полномочиями, чем при Георге I, всесильный
Роберт Уолпол: он был лидером вигов и уже во второй год
царствования Георга I сделан был первым лордом казначейства: с
тех пор судьба Англии находилась в его руках до 1742 года, так
как премьер-министром он оставался более двадцати лет.
Недоразумения с Уолполом, возникавшие у Честерфилда еще в
начале 20-х годов, в 30-е годы превратились в жестокую распрю.
Вероятно, козням Роберта Уолпола Честерфилд был обязан
тем, что Георг II, вскоре после своего восшествия на престол,
отправил его из Лондона в Гаагу в качестве английского посла:
это было нечто вроде почетной ссылки и, вместе с тем, -- со
стороны Уолпола, -- тактически ловким устранением опасного
противника. В Голландии Честерфилд провел несколько лет (1727
-- 1732).
Почти четверть века спустя Честерфилд писал своему сыну
(26 сентября 1752 года): "Я утверждаю, что посол в иностранном
государстве никогда не может быть вполне деловым человеком,
если он не любит удовольствия в то же время. Его намерения
осуществляются и, вероятно, наилучшим образом, к тому же не
вызывая ни малейших подозрений, -- на балах, ужинах, ассамблеях
и увеселениях, благодаря интригам с женщинами или знакомствам,
незаметно устанавливающимся с мужчинами в эти беспечные часы
развлечений". Будучи послом в Гааге, Честерфилд придерживался
именно этой тактики и вполне оправдал себя с деловой точки
зрения. Однако стремление его стать светским кавалером и
любителем галантных празднеств диктовалось на этот раз не
столько профессиональными деловыми соображениями, сколько
обидой за изгнание и отстранение от активной политической
деятельности; эта обида давала себя знать вопреки его
награждению высшими орденами и высокому придворному званию
(Lord of the Household -- нечто вроде министра двора),
полученному им в 1730 году. Вскоре он, однако, заставил о себе
говорить как герой довольно громкой и скандальной любовной
истории.
Жила в Гааге Элизабет дю Буше, скромная, красивая девушка,
из французской протестантской эмигрантской семьи; она была
гувернанткой при двух девочках-сиротках и меньше всего думала о
светских развлечениях или победах. Ходила молва, что английский
посол искусно и лицемерно разыграл свое увлечение этой бедной
добродетельной девушкой на пари, которое будто бы заключил в
кружке молодых повес своего круга. Но любовь зашла дальше, чем
предполагалось первоначально по этой салонной стратагеме: дю
Буше стала матерью сына (1732). Он был назван, как и его отец,
Филипом и получил отцовскую фамилию Стенхопа. Биографы
