снова занял свое место у стола. Библиотекарь в
замешательстве топтался на месте, как большой медведь на
задних лапах, не решаясь сесть.
С превеликой церемонностью герцог обратился к маленькому
священнику.
- Отец Браун, - сказал он, - доктор Малл сообщил мне, что
вы приехали сюда, чтобы обратиться ко мне с просьбой. Не
стану утверждать, что все еще исповедую религию своих
предков; но, в память о них и в память о давних днях нашего
первого знакомства, я готов выслушать вас. Однако вы,
вероятно, предпочли бы говорить без свидетелей...
То, что осталось во мне от джентльмена, побудило меня
встать. А то, что есть во мне от журналиста, побудило меня
застыть на месте. Но, прежде чем я успел выйти из своего
оцепенения, маленький священник быстрым жестом остановил
меня.
- Если ваша светлость соблаговолит выслушать мою просьбу,
- сказал он, - и если я сохранил еще право давать вам
советы, я бы настоятельно просил, чтобы при нашем разговоре
присутствовало как можно больше народу. Повсеместно я то и
дело встречаю сотни людей, среди которых немало даже моих
единоверцев, чье воображение поражено суеверием, которое я
заклинаю вас разрушить. Я хотел бы, чтобы весь Девоншир
видел, как вы это сделаете!
- Сделаю что? - спросил герцог, с удивлением поднимая
брови.
- Снимете ваш парик, - ответил отец Браун.
Лицо герцога по-прежнему оставалось неподвижным, он
только устремил на просителя остекленевший взор - страшнее
выражения я не видел на человеческом лице. Я заметил, что
массивные ноги библиотекаря заколебались, подобно отражению
стеблей в пруду, и мне почудилось, - как ни гнал я эту
нелепую фантазию из своей головы, - будто в тишине вокруг
нас на деревьях неслышно рассаживаются не птицы, а духи ада.
- Я пощажу вас, - произнес герцог голосом, в котором
звучало сверхчеловеческое снисхождение. - Я отклоняю вашу
просьбу. Дай я вам хоть малейшим намеком понять, какое
бремя ужаса я должен нести один, вы бы упали мне в ноги, с
воплями умоляя меня не открывать остального. Я вас избавлю
от этого. Вы не прочтете и первой буквы из той надписи, что
начертана на алтаре Неведомого Бога.
- Я знаю этого Неведомого Бога, - сказал маленький
священник со спокойным величием уверенности, твердой, как
гранитная скала. - Мне известно его имя: это Сатана.
Истинный Бог был рожден во плоти и жил среди нас. И я
говорю вам: где бы вы ни увидели людей, коими правит тайна,
в этой тайне заключено зло. Если дьявол внушает, что нечто
слишком ужасно для глаза, - взгляните. Если он говорит, что
нечто слишком страшно для слуха, - выслушайте... И если вам
померещится, что некая истина невыносима, - вынесите ее. Я
заклинаю вашу светлость покончить с этим кошмаром
немедленно, раз и навсегда.
- Если я сделаю это, - тихо проговорил герцог, - вы
содрогнетесь и погибнете вместе со всем тем, во что вы
верите и чем вы живете. В один мимолетный миг вы познаете
великое Ничто и умрете.
- Христово распятие да пребудет с нами, - сказал отец
Браун. - Снимите парик!
В сильнейшем волнении слушал я эту словесную дуэль,
опираясь о стол руками; внезапно в голову мне пришла почти
неосознанная мысль.
- Ваша светлость! - вскричал я. - Вы блефуете! Снимите
парик, или я собью его у вас с головы!
Вероятно, меня можно привлечь к суду за угрозу насилием,
но я очень доволен, что поступил именно так. Все тем же
каменным голосом он повторил: "Я отказываюсь это сделать",
- и тогда я кинулся на него.
Не менее трех долгих минут он сопротивлялся с таким
упорством, как будто все силы ада помогали ему, я
запрокидывал его голову назад, покуда наконец шапка волос не
свалилась с нее. Должен признаться, что в эту минуту я
зажмурил глаза.
Пришел я в себя, услышав громкое восклицание Малла,
подбежавшего к нам. Мы оба склонились над обнажившейся
лысиной герцога. Молчание было прервано возгласом
библиотекаря:
- Что это значит? Этому человеку нечего было прятать. У
него точно такие же уши, как и у всех.
- Да, - сказал отец Браун, - вот это ему и приходилось
прятать.
Священник подошел вплотную к герцогу, но, как ни странно,
даже не взглянул на его уши. С почти комической
серьезностью он уставился на его лысый лоб, а затем указал
на треугольный рубец, давно заживший, но все еще различимый.
- Мистер Грин, насколько я понимаю, - учтиво произнес он.
- В конце концов он все же получил герцогские владения
целиком.
А теперь позвольте мне сообщить читателям нашей газеты
то, что представляется мне наиболее удивительным во всей
этой истории. Эти превращения, в которых вы, наверно,
склонны будете увидеть безудержную фантазию на манер
персидских сказок, на деле с самого начала (не считая
нанесенного мною оскорбления действием) были вполне законны
и формально безупречны. Человек с необычным шрамом и
обычными ушами - не самозванец. Хотя он и носит (в
известном смысле) чужой парик и претендует на чужие уши, он
не присвоил себе чужого титула. Он действительно и
неоспоримо является герцогом Эксмуром. Вот как это
произошло. У старого герцога Эксмура и вправду была
небольшая деформация уха, которая и вправду была в какой-то
мере наследственной. Он и вправду относился к ней весьма
болезненно и вполне мог назвать ее проклятием во время той
бурной сцены (вне всякого сомнения, имевшей место), когда он
запустил в адвоката графином. Но завершилось это сражение
совсем не так, как говорят. Грин вчинил иск и получил
владения герцога; обнищавший герцог застрелился, не оставив
потомства. Через приличествующий промежуток времени
прекрасное британское правительство воскресило "угасший"
герцогский род Эксмуров и, как водится, присвоило их древнее
имя и титул наиболее значительному лицу - тому, к кому
перешла собственность Эксмуров.
Этот человек воспользовался средневековыми баснями, -
возможно, что, привыкнув склоняться перед знатью, в глубине
души он и впрямь восхищался ею и завидовал Эксмурам. И вот
тысячи бедных англичан трепещут перед одним из
представителей старинного рода и древним проклятием, что
тяготеет над его головой, увенчанной герцогской короной из
зловещих звезд. На деле же они трепещут перед тем, чьим
домом некогда была сточная канава и кто был кляузником и
ростовщиком каких- нибудь двенадцать лет назад.
Думается мне, что вся эта история весьма типична для
нашей аристократии, как она есть сейчас и каковой пребудет
до той поры, пока господь не пошлет нам людей решительных и
храбрых".
Мистер Натт положил на стол рукопись и с необычной
резкостью обратился к мисс Барлоу:
- Мисс Барлоу, письмо мистеру Финну, пожалуйста.
"Дорогой Финн, Вы, должно быть, сошли с ума, мы не можем
этого касаться. Мне нужны были вампиры, недобрые старые
времена и аристократия вместе с суевериями. Такие вещи
нравятся. Но Вы должны понять, что этого Эксмуры нам
никогда не простят. А что скажут наши, хотел бы я знать?
Ведь сэр Саймон и Эксмур - давнишние приятели. А потом,
такая история погубит родственника Эксмуров, который стоит
за нас горой в Брэдфорде. Кроме того, старик Мыльная Водица
и так был зол, что не получил титула в прошлом году. Он
уволил бы меня по телеграфу, если бы снова лишился его из-за
нашего сумасбродства. А о Даффи вы подумали? Он пишет для
нас цикл сенсационных статей "Пята норманна". Как же он
будет писать о норманнах, если это всего лишь стряпчий?
Будьте ж благоразумны.
Ваш Э. Натт".
И пока мисс Барлоу весело отстукивала послание на
машинке, он смял рукопись в комок и швырнул ее в корзину для
бумаг, но прежде он успел, автоматически, просто в силу
привычки, заменить слово "господь" на "обстоятельства".
-------------------------------------------------------
1) - Оуэрбери Томас (1581-1613) - английский поэт и
эссеист
2) - Карр Сомерсет Роберт (1590-1645) - шотландский
политический деятель
3) - Елисей - один из библейских пророков, по преданию,
подвергавшийся насмешкам из за своей лысины
Г.К. Честертон
Странное преступление Джона Боулнойза
Перевод Р. Облонской
Мистер Кэлхоун Кидд был весьма юный джентльмен с весьма
старообразной физиономией - физиономия была иссушена
служебным рвением и обрамлена иссиня- черными волосами и
черным галстуком-бабочкой Он представлял в Англии крупную
американскую газету "Солнце Запада", или, как ее шутливо
называли, "Восходящий закат". Это был намек на громкое
заявление в печати (по слухам, принадлежащее самому мистеру
Кидду) он полагал, что "Солнце еще взойдет на западе, если
только американцы будут действовать поэнергичнее". Однако
те, кто насмехается над американской журналистикой,
придерживаясь несколько более мягкой традиции, забывают об
одном парадоксе, который отчасти ее оправдывает. Ибо хотя в
американской прессе допускается куда большая внешняя
вульгарность, чем в английской, она проявляет истинную
заинтересованность в самых глубоких интеллектуальных
проблемах, которые английским газетам вовсе неведомы, а
вернее, просто не по зубам "Солнце" освещало самые серьезные
темы, причем самым смехотворным образом на его страницах.
Уильям Джеймс (1) соседствует с "Хитрюгой Уилли", и в
длинной галерее его портретов прагматисты чередуются с
кулачными бойцами.
И потому, когда весьма скромный оксфордский ученый Джон
Боулнойз поместил в весьма скучном журнале "Философия
природы", выходящем раз в три месяца, серию статей о
некоторых якобы сомнительных положениях дарвиновской теории
эволюции, редакторы английских газет и ухом не повели, хотя
теория Боулнойза (он утверждал, что вселенная сравнительно
устойчива, но время от времени ее потрясают катаклизмы)
стала модной в Оксфорде и ее даже назвали "теорией
катастроф"; зато многие американские газеты ухватились за
этот вызов, как за великое событие, и "Солнце" отбросило на
свои страницы гигантскую тень мистера Боулнойза. В
соответствии с уже упомянутым парадоксом, статьям,
исполненным ума и воодушевления, давали заголовки, которые
явно сочинил полоумный невежда, например: "Дарвин сел в
калошу. Критик Боулнойз говорит: "Он прохлопал скачки",
или "Держитесь катастроф, советует мудрец Боулнойз". И
мистеру Кэлхоуну Кидду из "Солнца Запада" с его
галстуком-бабочкой и мрачной физиономией было велено
отправиться в домик близ Оксфорда, где мудрец Боулнойз
проживал в счастливом неведении относительно своего титула.
Философ, жертва роковой популярности, был несколько
ошеломлен, но согласился принять журналиста в тот же день в
девять вечера. Свет заходящего солнца освещал уже лишь
невысокие, поросшие лесом холмы; романтичный янки не знал
толком дороги, притом ему любопытно было все вокруг - и,
увидев настоящую старинную деревенскую гостиницу "Герб
Чэмпиона", он вошел в отворенную дверь, чтобы все разузнать.
Оказавшись в баре, он позвонил в колокольчик, и ему
пришлось немного подождать, пока кто-нибудь выйдет. Кроме
него, тут был еще только один человек - тощий, с густыми
рыжими волосами, в мешковатом крикливом костюме, он пил
очень скверное виски, но сигару курил отличную. Выбор виски
принадлежал, разумеется, "Гербу Чэмпиона", а сигару он,
вероятно, привез с собой из Лондона. Беззастенчиво
небрежный в одежде, он с виду казался разительной
противоположностью щеголеватому, подтянутому молодому
американцу, но карандаш и раскрытая записная книжка, а может
быть, и что-то в выражении живых голубых глаз навели Кидда
на мысль, что перед ним собрат по перу, - и он не ошибся.
- Будьте так любезны, - начал Кидд с истинно американской
обходительностью, - вы не скажете, как пройти к Серому
коттеджу, где, как мне известно, живет мистер Боулнойз?
- Это в нескольких шагах отсюда, дальше по дороге, -
ответил рыжий, вынув изо рта сигару. - Я и сам сейчас
двинусь в ту сторону, но я хочу попасть в Пендрегон-парк и
постараюсь увидеть все собственными глазами.
- А что это за Пендрегон-парк? - спросил Кэлхоун Кидд.
