вставленный в раму раскрытой двери, был настолько красив и
необычен, что казался театральной декорацией. Несколько
мгновений никто не обращал внимания на человека,
остановившегося на пороге. Это был, видимо, обыкновенный
посыльный в запыленном поношенном пальто.
- Кто из вас мистер Блаунт, джентльмены? - спросил он,
протягивая письмо. Мистер Блаунт вздрогнул и осекся, не
окончив своего одобрительного возгласа. С недоуменным
выражением он надорвал конверт и стал читать письмо; при
этом лицо его сначала омрачилось, затем посветлело, и он
повернулся к своему зятю и хозяину.
- Мне очень неприятно причинять вам столько беспокойства,
полковник, - начал он с веселой церемонностью Нового Света,
- но не злоупотреблю ли я вашим гостеприимством, если
вечером ко мне зайдет сюда по делу один мой старый приятель?
Впрочем, вы, наверно, слышали о нем - это Флориан,
знаменитый французский акробат и комик. Я с ним
познакомился много лет назад на Дальнем Западе (он по
рождению канадец). А теперь у него ко мне какое-то дело,
хотя убей не знаю какое.
- Полноте, полноте, дорогой мой, - любезно ответил
полковник. - Вы можете приглашать кого угодно. К тому же
он, без сомнения, будет как раз кстати.
- Он вымажет себе лицо сажей, если вы это имеете в виду,
- смеясь, воскликнул Блаунт, - и всем наставит фонарей под
глазами. Я лично не возражаю, я человек простой и люблю
веселую старую пантомиму, в которой герой садится на свой
цилиндр.
- Только не на мой, пожалуйста, - с достоинством произнес
сэр Леопольд Фишер.
- Ну, ладно, ладно, - весело вступился Крук, - не будем
ссориться. Человек на цилиндре - это еще не самая
низкопробная шутка!
Неприязнь к молодому человеку в красном галстуке,
вызванная его грабительскими убеждениями и его очевидным
ухаживанием за хорошенькой крестницей Фишера, побудила
последнего заметить саркастически-повелительным тоном:
- Не сомневаюсь, что вам известны и более грубые шутки.
Не приведете ли вы нам в пример хоть одну?
- Извольте: цилиндр на человеке, - отвечал социалист.
- Ну, ну, ну! - воскликнул канадец с благодушием
истинного варвара. - Не надо портить праздник. Давайте-ка
повеселим сегодня общество. Не будем мазать лица сажей и
садиться на шляпы, если вам это не по душе, но придумаем
что-нибудь в том же духе. Почему бы нам не разыграть
настоящую старую английскую пантомиму - с клоуном,
Коломбиной и всем прочим? Я видел такое представление перед
отъездом из Англии, когда мне было лет двенадцать, и у меня
осталось о нем воспоминание яркое, как костер. А когда я в
прошлом году вернулся, оказалось, что пантомим больше не
играют. Ставят одни только плаксивые волшебные сказки. Я
хочу видеть хорошую потасовку, раскаленную кочергу,
полисмена, которого разделывают на котлеты, а мне
преподносят принцесс, разглагольствующих при лунном свете,
синих птиц и тому подобную ерунду. Синяя Борода - это по
мне, да и тот нравится мне больше всего в виде Панталоне.
- Я всей душой поддерживаю предложение разделать
полисменов на котлеты, - сказал Джон Крук. - Это гораздо
более удачное определение социализма, чем то, которое здесь
недавно приводилось. Но спектакль - дело, конечно, слишком
сложное.
- Да что вы! - в увлечении закричал на него мистер
Блаунт. - Устроить арлекинаду? Ничего нет проще!
Во-первых, можно нести любую отсебятину, а во- вторых, на
реквизит и декорации сгодится всякая домашняя утварь -
столы, вешалки, бельевые корзины и так далее.
- Да, это верно. - Крук оживился и стал расхаживать по
комнате. - Только вот боюсь, что мне не удастся раздобыть
полицейский мундир. Давно уж не убивал я полисменов.
Блаунт на мгновение задумался и вдруг хлопнул себя по
ляжке.
- Достанем! - воскликнул он. - Тут в письме есть
телефон Флориана, а он знает всех костюмеров в Лондоне. Я
позвоню ему и велю захватить с собой костюм полисмена.
И он кинулся к телефону.
- Ах, как чудесно, крестный, - Руби была готова заплясать
от радости, - я буду Коломбиной, а вы - Панталоне.
Миллионер выпрямился и замер в величественной позе
языческого божества.
- Я полагаю, моя милая, - сухо проговорил он, - что вам
лучше поискать кого- нибудь другого для роли Панталоне.
- Я могу быть Панталоне, если хочешь, - в первый и
последний раз вмешался в разговор полковник Адамс, вынув изо
рта сигару.
- Вам за, это нужно памятник поставить, - воскликнул
канадец, с сияющим лицом вернувшийся от телефона. - Ну вот,
значит, все устроено Мистер Крук будет клоуном - он
журналист и, следовательно, знает все устаревшие шутки. Я
могу быть Арлекином - для этого нужны только длинные ноги и
умение прыгать. Мой друг Флориан сказал мне сейчас, что
достанет по дороге костюм полисмена и переоденется.
Представление можно устроить здесь, в этом холле, а публику
мы посадим на ступеньки лестницы. Входные двери будут
задником, если их закрыть, у нас получится внутренность
английского дома, а открыть - освещенный луною сад.
Ей-богу, все устраивается точно по волшебству.
И, выхватив из кармана кусок мела, унесенный из
биллиардной, он провел на полу черту, отделив воображаемую
сцену.
Как им удалось подготовить в такой короткий срок даже это
дурацкое представление - остается загадкой. Но они
принялись за дело с тем безрассудным рвением, которое
возникает, когда в доме живет юность. А в тот вечер в доме
жила юность, хотя не все, вероятно, догадались, в чьих
глазах и в чьих сердцах она горела. Как всегда бывает в
таких случаях, затея становилась все безумнее при всей
буржуазной благонравности ее происхождения. Коломбина была
очаровательна в своей широкой торчащей юбке, до странности
напоминавшей большой абажур из гостиной. Клоун и Панталоне
набелили себе лица мукой, добытой у повара, и накрасили щеки
румянами, тоже позаимствованными у кого-то из домашних,
пожелавшего (как и подобает истинному
благодетелю-христианину) остаться неизвестным. Арлекина,
уже нарядившегося в костюм из серебряной бумаги, извлеченной
из сигарных ящиков, с большим трудом удалось остановить в
тот момент, когда он собирался разбить старинную хрустальную
люстру, чтобы украситься ее сверкающими подвесками. Он бы
наверняка осуществил свой замысел, если бы Руби не откопала
для него где-то поддельные драгоценности, украшавшие
когда-то на маскараде ее костюм бубновой дамы. Кстати
сказать, ее дядюшка Джеймс Блаунт до того разошелся, что с
ним никакого сладу не было; он вел себя, как озорной
школьник. Он нахлобучил на отца Брауна бумажную ослиную
голову, а тот терпеливо снес это и к тому же изобрел
какой-то способ шевелить ее ушами. Блаунт сделал даже
попытку прицепить ослиный хвост к фалдам сэра Леопольда
Фишера, но на сей раз его выходка была принята куда менее
благосклонно.
- Дядя Джеймс слишком уж развеселился, - сказала Руби, с
серьезным видом вешая Круку на шею гирлянду сосисок. - Что
это он?
- Он Арлекин, а вы Коломбина, - ответил Крук. - Ну а я
только клоун, который повторяет устарелые шутки.
- Лучше бы вы были Арлекином, - сказала она, и сосиски,
раскачиваясь, повисли у него на шее.
Хотя отцу Брауну, успевшему уже вызвать аплодисменты
искусным превращением подушки в младенца, было отлично
известно все происходившее за кулисами, он тем не менее
присоединился к зрителям и уселся среди них с выражением
торжественного ожидания на лице, словно ребенок, впервые
попавший в театр.
Зрителей было немного - родственники, кое-кто из соседей
и слуги. Сэр Леопольд занял лучшее место, и его массивная
фигура почти совсем загородила сцену от маленького
священника, сидевшего позади него; но много ли при этом
потерял священник, театральная критика не знает. Пантомима
являла собой нечто совершенно хаотическое, но все-таки она
была не лишена известной прелести, - ее оживляла и
пронизывала искрометная импровизация клоуна Крука. В
обычных условиях Крук был просто умным человеком, но в тот
вечер он чувствовал себя всеведущим и всемогущим -
неразумное чувство, мудрое чувство, которое приходит к
молодому человеку, когда он на какой-то миг уловит на некоем
лице некое выражение. Считалось, что он исполняет роль
клоуна, на самом деле он был еще автором (насколько тут
вообще мог быть автор), суфлером, декоратором, рабочим сцены
и в довершение всего оркестром. Во время коротких перерывов
в этом безумном представлении он в своих клоунских доспехах
кидался к роялю и барабанил на нем отрывки из популярных
песенок, настолько же неуместных, насколько и подходящих к
случаю.
Кульминационным пунктом спектакля, а также и всех
событий, было мгновение, когда двери на заднем плане сцены
вдруг распахнулись и зрителям открылся сад, залитый лунным
светом, на фоне которого отчетливо вырисовывалась фигура
знаменитого Флориана в костюме полисмена. Клоун забарабанил
хор полицейских из оперетты "Пираты из Пензанса", но звуки
рояля потонули в оглушительной овации; великий комик
удивительно точно и почти совсем естественно воспроизводил
жесты и осанку полисмена. Арлекин подпрыгнул к нему и
ударил его по каске, пианист заиграл "Где ты раздобыл такую
шляпу?" - а он только озирался вокруг, с потрясающим
мастерством изображая изумление; Арлекин подпрыгнул еще и
опять ударил его; а пианист сыграл несколько тактов из
песенки "А затем еще разок...". Потом Арлекин бросился
прямо в объятия полисмена и под грохот аплодисментов повалил
его на пол. Тогда-то французский комик и показал свой
знаменитый номер "Мертвец на полу", память о котором и по
сей день живет в окрестностях Путни. Невозможно было
поверить, что это живой человек. Здоровяк Арлекин
раскачивал его, как мешок, из стороны в сторону, подбрасывал
и крутил, как резиновую дубинку, - и все это под
уморительные звуки дурацких песенок в исполнении Крука.
Когда Арлекин с натугой оторвал от пола тело
комика-констебля, шут за роялем заиграл "Я восстал ото сна,
мне снилась ты", когда он взвалил его себе на спину,
послышалось "С котомкой за плечами", а когда, наконец,
Арлекин с весьма убедительным стуком опустил свою ношу на
пол, пианист, вне себя от восторга, заиграл бойкий мотивчик
на такие - как полагают по сей день - слова: "Письмо я
милой написал и бросил по дороге".
Приблизительно в то же время - в момент, когда безумство
на импровизированной сцене достигло апогея, - отец Браун
совсем перестал видеть актеров, ибо прямо перед ним
почтенный магнат из Сити встал во весь рост и принялся
ошалело шарить у себя по карманам. Потом он в волнении
уселся, все еще роясь в карманах, потом опять встал и
вознамерился было перешагнуть через рампу на сцену, однако
ограничился тем, что бросил свирепый взгляд на клоуна за
роялем и, не говоря ни слова, пулей вылетел из зала.
В течение нескольких последующих минут священник имел
полную возможность следить за дикой, но не лишенной
известного изящества пляской любителя Арлекина над
артистически бесчувственным телом его врага. С подлинным,
хотя и грубоватым искусством Арлекин танцевал теперь в
распахнутых дверях, потом стал уходить все дальше и дальше в
глубь сада, наполненного тишиной и лунным светом. Его
наскоро склеенное из бумаги одеяние, слишком уж сверкавшее в
огнях рампы, становилось волшебно-серебристым по мере того,
как он удалялся, танцуя в лунном сиянии. Зрители с громом
аплодисментов повскакали с мест и бросились к сцене, но в
это время отец Браун почувствовал, что кто-то тронул его за
рукав и шепотом попросил пройти в кабинет полковника.
Он последовал за слугой со все возрастающим чувством
беспокойства, которое отнюдь не уменьшилось при виде
торжественно-комической сцены, представившейся ему, когда он
вошел в кабинет. Полковник Адамс, все еще наряженный в
костюм Панталоне, сидел, понуро кивая рогом из китового уса,
и в старых его глазах была печаль, которая могла бы
отрезвить вакханалию. Опершись о камин и тяжело дыша, стоял
сэр Леопольд Фишер; вид у него был перепуганный и важный.
- Произошла очень неприятная история, отец Браун, -
