Незнакомец внимательно посмотрел на него. Потом еще
внимательней глянул вдоль коридора. Снова перевел глаза на
отца Брауна и с минуту смотрел на светлевшее позади него
окно. Наконец решившись, он взялся рукой за барьер,
перескочил через него с легкостью акробата и, нагнувшись к
крохотному Брауну, огромной рукой сгреб его за воротник.
- Тихо! - сказал он отрывистым шепотом. - Я не хочу вам
грозить, но...
- А я буду грозить вам, - перебил его отец Браун внезапно
окрепшим голосом. - Грозить червем неумирающим и огнем
неугасающим.
- Чудак! Вам не место здесь, - сказал незнакомец.
- Я священник, мосье Фламбо, - сказал Браун, - и готов
выслушать вашу исповедь.
Высокий человек задохнулся, на мгновение замер и тяжело
опустился на стул.
Первые две перемены обеда "Двенадцати верных рыболовов"
следовали одна за другой без всяких помех и задержек. Копии
меню у меня нет, но если бы она и была, все равно бы вы
ничего не поняли. Меню было составлено на ультрафранцузском
языке поваров, непонятном для самих французов. По традиции
клуба, закуски были разнообразны и сложны до безумия. К ним
отнеслись вполне серьезно, потому что они были бесполезным
придатком, как и весь обед, как и самый клуб. По той же
традиции суп подали легкий и простой - все это было лишь
введением к предстоящему рыбному пиру. За обедом шел тот
странный, порхающий разговор, который предрешает судьбы
Британской империи, столь полный намеков, что рядовой
англичанин едва ли понял бы его, даже если бы и подслушал.
Министров величали по именам, упоминая их с какой-то вялой
благосклонностью. Радикального министра финансов, которого
вся партия тори, по слухам, ругала за вымогательство, здесь
хвалили за слабые стишки или за посадку в седле на псовой
охоте. Вождь тори, которого всем либералам полагалось
ненавидеть, как тирана, подвергался легкой критике, но о нем
отзывались одобрительно, как будто речь шла о либерале.
Каким- то образом выходило, что политики - люди
значительные, но значительно в них все, что угодно, кроме их
политики. Президентом клуба был добродушный пожилой мистер
Одли, все еще носивший старомодные воротнички времен
Гладстона (2). Он казался символом этого призрачного и в то
же время устойчивого общественного уклада. За всю свою
жизнь он ровно ничего не сделал - ни хорошего, ни даже
дурного; не был ни расточителен, ни особенно богат. Он
просто всегда был "в курсе дела". Ни одна партия не могла
обойти его, и если бы он вздумал стать членом кабинета, его,
безусловно, туда ввели бы. Вице-президент, герцог
Честерский, был еще молод и подавал большие надежды. Иными
словами, это был приятный молодой человек с прилизанными
русыми волосами и веснушчатым лицом. Он обладал средними
способностями и несметным состоянием. Его публичные
выступления были всегда успешны, хотя секрет их был крайне
прост. Если ему в голову приходила шутка, он высказывал ее,
и его называли остроумным. Если же шутки не подвертывалось,
он говорил, что теперь не время шутить, и его называли
глубокомысленным. В частной жизни, в клубе, в своем кругу
он был радушен, откровенен и наивен, как школьник. Мистер
Одли, никогда не занимавшийся политикой, относился к ней
несравненно серьезнее. Иногда он даже смущал общество,
намекая на то, что существует некоторая разница между
либералом и консерватором. Сам он был консерватором даже в
частной жизни. Его длинные седые кудри скрывали на затылке
старомодный воротничок, точь-в-точь как у былых
государственных мужей, и со спины он выглядел человеком, на
которого может положиться империя. А спереди он казался
тихим, любящим комфорт холостяком, из тех, что снимают
комнаты в Олбэни (3), - таким он и был на самом деле.
Как мы уже упоминали, за столом на веранде было двадцать
четыре места, но сидело всего двенадцать членов клуба. Все
они весьма удобно разместились по одну сторону стола, и
перед ними открывался вид на весь сад, краски которого все
еще были яркими, хотя вечер и кончался несколько хмуро для
этого времени года. Президент сидел у середины стола, а
вице-президент - у правого конца. Когда двенадцать
рыболовов подходили к столу, все пятнадцать лакеев должны
были (согласно неписаному клубному закону) чинно
выстраиваться вдоль стены, как солдаты, встречающие короля.
Толстый хозяин должен был стоять тут же, сияя от приятного
удивления, и кланяться членам клуба, словно он раньше
никогда не слыхивал о них. Но при первом же стуке ножей и
вилок вся эта наемная армия исчезала, оставляя одного или
двух лакеев, бесшумно скользивших вокруг стола и незаметно
убиравших тарелки. Мистер Левер тоже скрывался, весь
извиваясь в конвульсиях вежливых поклонов. Было бы не
только преувеличением, но даже прямой клеветой сказать, что
он может появиться снова. Но когда подавалось главное,
рыбное блюдо, тогда, - как бы мне выразить это получше -
тогда казалось, что где-то парит ожившая тень или отражение
хозяина. Священное рыбное блюдо было (конечно, для
непосвященного взгляда) огромным пудингом, размером и формой
напоминавшим свадебный пирог, в котором несметное количество
разных видов рыбы вконец потеряло свои естественные
свойства. "Двенадцать верных рыболовов" вооружались
знаменитыми ножами и вилками и приступали к пудингу с таким
благоговением, словно каждый кусочек стоил столько же,
сколько серебро, которым его ели. И, судя по тому, что мне
известно, так оно и было. С этим блюдом расправлялись
молча, жадно и с полным сознанием важности момента. Лишь
когда тарелка его опустела, молодой герцог сделал обычное
замечание.
- Только здесь умеют как следует готовить это блюдо.
- Только здесь, - отозвался мистер Одли, поворачиваясь к
нему и покачивая своей почтенной головой. - Только здесь -
и нигде больше. Правда, мне говорили, что в кафе "Англэ"...
- Тут он был прерван и на мгновение даже озадачен
исчезновением своей тарелки, принятой лакеем. Однако он
успел вовремя поймать нить своих ценных мыслей. - Мне
говорили, - продолжал он, - что это блюдо могли бы
приготовить и в кафе "Англэ". Но не верьте этому, сэр. -
Он безжалостно закачал головой, как судья, отказывающий в
помиловании осужденному на смерть преступнику. - Нет, не
верьте этому, сэр.
- Преувеличенная репутация, - процедил некий полковник
Паунд с таким видом, словно он открыл рот впервые за
несколько месяцев.
- Ну что вы! - возразил герцог Честерский, по натуре
оптимист. - В некоторых отношениях это премилое местечко.
Например, нельзя отказать им...
В комнату быстро вошел лакей и вдруг остановился, словно
окаменев. Сделал он это совершенно бесшумно, но вялые и
благодушные джентльмены привыкли к тому, что невидимая
машина, обслуживавшая их и поддерживавшая их существование,
работает безукоризненно, и неожиданно остановившийся лакей
испугал их, словно фальшивая нота в оркестре. Они
чувствовали то же, что почувствовали бы мы с вами, если бы
неодушевленный мир проявил непослушание если бы, например,
стул вдруг бросился убегать от нашей руки.
Несколько секунд лакей простоял неподвижно, и каждого из
присутствующих постепенно охватывала странная неловкость,
типичная для нашего времени, когда повсюду твердят о
гуманности, а пропасть между богатыми и бедными стала еще
глубже. Настоящий родовитый аристократ, наверное, принялся
бы швырять в лакея чем попало, начав с пустых бутылок и,
весьма вероятно, кончив деньгами. Настоящий демократ
спросил бы его чисто товарищеским тоном, какого черта он
стоит тут как истукан. Но эти новейшие плутократы не могли
переносить возле себя неимущего - ни как раба, ни как
товарища. Тот факт, что с лакеем случилось нечто странное,
был для них просто скучной и досадной помехой. Быть грубыми
они не хотели, а в то же время страшились проявить хоть
какую-то человечность. Они желали одного, чтобы все это
поскорее кончилось. Лакей простоял неподвижно несколько
секунд, словно в столбняке, вдруг повернулся и опрометью
выбежал с веранды.
Вскоре он снова появился на веранде, или, вернее, в
дверях, в сопровождении другого лакея, что-то шепча ему и
жестикулируя с чисто итальянской живостью. Затем первый
лакей снова ушел, оставив в дверях второго, и опять
появился, уже с третьим. Когда и четвертый лакей
присоединился к этому сборищу, мистер Одли почувствовал, что
во имя такта необходимо нарушить молчание. За неимением
председательского молотка он громко кашлянул и сказал:
- А ведь молодой Мучер прекрасно работает в Бирме. Какая
нация в мире могла бы...
Пятый лакей стрелою подлетел к нему и зашептал на ухо:
- Простите, сэр. Важное дело. Может ли хозяин
поговорить с вами?
Президент растерянно повернулся и увидел мистера Левера,
приближавшегося к нему своей обычной ныряющей походкой. Но
лицо почтенного хозяина никто не назвал бы обычным. Всегда
сияющее и медно-красное, оно окрасилось болезненной
желтизной.
- Простите меня, мистер Одли, - проговорил он, задыхаясь,
- случилась страшная неприятность. Скажите, ваши тарелки
убрали вместе с вилками и ножами?
- Надеюсь, - несколько раздраженно протянул президент.
- Вы видели его? - продолжал хозяин. - Видели вы лакея,
который убрал их? Узнали бы вы его?
- Узнать лакея? - негодующе переспросил мистер Одли. -
Конечно, нет.
Мистер Левер в отчаянии развел руками.
- Я не посылал его, - простонал он. - Я не знаю, откуда
и зачем он явился. А когда я послал своего лакея убрать
тарелки, он увидел, что их уже нет.
Решительно, мистер Одли чересчур растерялся для человека,
на которого может положиться вся империя. Да и никто другой
из присутствующих не нашелся, за исключением грубоватого
полковника Паунда, внезапно воспрянувшего к жизни. Он
поднялся с места и, вставив в глаз монокль, проговорил
сипло, словно отвык пользоваться голосом:
- Вы хотите сказать, что кто-то украл наш серебряный
рыбный прибор?
Хозяин снова развел руками, и в ту же секунду все
присутствующие вскочили на ноги.
- Где лакеи? - низким глухим голосом спросил полковник.
- Они все тут?
- Да, все, я это заметил, - воскликнул молодой герцог,
протискиваясь в центр группы. - Всегда считаю их, когда
вхожу. Они так забавно выстраиваются вдоль стены.
- Да, но трудно сказать с уверенностью... - в тяжелом
сомнении начал было мистер Одли.
- Говорю вам, я прекрасно помню, - возбужденно повторил
герцог, - здесь никогда не было больше пятнадцати лакеев, и
ровно столько же было и сегодня. Ни больше, ни меньше.
Хозяин повернулся к нему, дрожа всем телом.
- Вы говорите... вы говорите... - заикался он, - что
видели пятнадцать лакеев?
- Как всегда, - подтвердил герцог, - что ж в этом
особенного?
- Ничего, - сказал Левер, - только всех вы не могли
видеть. Один из них умер и лежит наверху.
На секунду в комнате воцарилась тягостная тишина. Быть
может (так сверхъестественно слово "смерть"), каждый из этих
праздных людей заглянул в это мгновение в свою душу и
увидел, что она маленькая, как сморщенная горошина. Кто-
то, кажется, герцог, сказал с идиотским состраданием богача:
- Не можем ли мы быть чем-нибудь полезны?
- У него был священник, - ответил расстроенный хозяин.
И - словно прозвучала труба Страшного суда - они подумали
о таинственном посещении. Несколько весьма неприятных
секунд присутствующим казалось, что пятнадцатым лакеем был
призрак мертвеца. Неприятно им стало потому, что призраки
были для них такой же помехой, как и нищие. Но мысль о
серебре вывела их из оцепенения. Полковник отбросил ногою
стул и направился к двери.
- Если здесь был пятнадцатый лакей, друзья мои, - сказал
он, - значит, этот пятнадцатый и был вором. Немедленно
закрыть парадный и черный ходы. Тогда мы и поговорим.
Двадцать четыре жемчужины клуба стоят того, чтобы из-за них
похлопотать.
Мистер Одли снова как будто заколебался, пристойно ли
джентльмену проявлять торопливость. Но, видя, как герцог
кинулся вниз по лестнице с энтузиазмом молодости, он
последовал за ним, хотя и с большей солидностью.
