опытом, которые к тому же (что было совсем неплохо)
относились к политической линии газеты серьезно и искренне.
Письмо от одного из них лежало сейчас перед мистером
Наттом, и он, несмотря на всю свою твердость и натиск,
казалось, не решался вскрыть его. Вместо того он взял
полосу гранок, пробежал ее своими синими глазами, синим
карандашом заменил "прелюбодеяние" на "недостойное
поведение", а слово "еврей" на "инородца", позвонил и спешно
отправил гранки наверх.
Затем, с видом серьезным и сосредоточенным, он разорвал
конверт с девонширской печатью и стал читать письмо одного
из наиболее видных своих сотрудников.
"Дорогой Натт, - говорилось в письме. - Вы, как я вижу,
равно интересуетесь привидениями и герцогами. Может,
поместим статью об этой темной истории с Эрами из Эксмура,
которую местные сплетницы называют "Чертово Ухо Эров"?
Глава семейства, как вам известно, - герцог Эксмур, один из
тех настоящих старых аристократов и чопорных тори, которых
уже немного осталось в наши дни. "Дейли реформе?" всегда
старалась не давать спуску этим несгибаемым старым тиранам,
и, кажется, я напал на след одной истории, которая хорошо
нам послужит.
Разумеется, я не верю в старую легенду про Якова I; а что
до Вас, то Вы вообще ни во что не верите, даже в газетное
дело. Эта легенда, как Вы, вероятно, помните, связана с
самым черным событием в английской истории - я имею в виду
отравление Оуэрбери (1) этим колдуном Фрэнсисом Говардом и
тот таинственный ужас, который заставил короля помиловать
убийц. В свое время считали, что тут не обошлось без
колдовства; рассказывают, что один из слуг узнал правду,
подслушав сквозь замочную скважину разговор между королем и
Карром (2), и ухо его, приложенное к двери, вдруг чудом
разрослось, приняв чудовищную форму, - столь ужасна была
подслушанная им тайна. Пришлось щедро наградить его землями
и золотом, сделав родоначальником целой герцогской фамилии,
однако Чертово Ухо нет-нет да и появится в этой семье. В
черную магию Вы, конечно, не верите, да если б и верили, все
равно не поместили бы ничего такого в Вашей газете.
Свершись у Вас в редакции чудо. Вы бы и его постарались
замолчать, ведь в наши дни и среди епископов немало
агностиков. Впрочем, не в этом суть. Суть в том, что в
семье Эксмуров и вправду дело нечисто: что-то, надо
полагать, вполне естественное, хоть и из ряда вон выходящее.
И думается мне, что какую-то роль во всем этом играет Ухо, -
может быть, это символ или заблуждение, а может быть,
заболевание или еще что-нибудь. Одно из преданий гласит,
что после Якова I кавалеры из этого рода стали носить
длинные волосы только для того, чтобы спрятать ухо первого
лорда Эксмура. Впрочем, это тоже, конечно, всего лишь
вымысел.
Все это я сообщаю Вам вот почему: мне кажется, что мы
совершаем ошибку, нападая на аристократов только за то, что
они носят бриллианты и пьют шампанское. Людям они потому
нередко и нравятся, что умеют наслаждаться жизнью. Я же
считаю, что мы слишком многим поступаемся, соглашаясь, что
принадлежность к аристократии делает хотя бы самих
аристократов счастливыми. Я предлагаю Вам цикл статей, в
которых будет показано, какой мрачный, бесчеловечный и
прямо-таки дьявольский дух царит в некоторых из этих великих
дворцов. За примерами дело не станет; для начала же
лучшего, чем "Ухо Эксмуров", не придумаешь. К концу недели
я Вам раскопаю всю правду про него.
Всегда Ваш фрэнсис Финн".
Мистер Натт подумал с минуту, уставившись на свой левый
ботинок, а затем произнес громко, звучно и совершенно
безжизненно, делая ударение на каждом слоге:
- Мисс Барлоу, отпечатайте письмо мистеру Финну,
пожалуйста.
"Дорогой Финн, думаю, это пойдет. Рукопись должна быть у
нас в субботу днем. Ваш Э. Натт".
Это изысканное послание он произнес одним духом, точно
одно слово, а мисс Барлоу одним духом отстучала его на
машинке, точно это и впрямь было одно слово. Затем он взял
другую полосу гранок и синий карандаш и заменил словом
"сверхъестественный" на "чудесный", а "расстреляны на месте"
на "подавлены".
Такой приятной и полезной деятельностью мистер Натт
занимался до самой субботы, которая застала его за тем же
самым столом, диктующим той же самой машинистке и орудующим
тем же самым карандашом над первой статьей из цикла
задуманных Финном разоблачений. Вначале Финн обрушивался на
аристократов и вельмож с их гнусными тайнами и духом
безнадежности и отчаяния. Написано это было прекрасным
стилем хотя и в весьма сильных выражениях; однако, редактор,
как водится, поручил кому-то разбив текст на короткие
отрывки с броскими подзаголовками - "Яд и герцогиня",
"Ужасное Ухо", "Стервятники в своем гнезде", и прочее, и
прочее, в том же духе на тысячу ладов. Затем следовала
легенда об "Ухе", изложенная гораздо подробнее, чем в первом
письме Финна, а затем уже содержание его последних открытий.
Вот что он писал:
"Я знаю, что среди журналистов принято ставить конец
рассказа в начало и превращать его в заголовок.
Журналистика нередко в том-то и состоит, что сообщает "лорд
Джонс скончался" людям, которые до того и не подозревали,
что лорд Джонс когда-либо существовал. Ваш покорный слуга
полагает, что этот, равно как и многие другие приемы
журналистов не имеют ничего общего с настоящей журналистикой
и что "Дейли реформе?" должна показать в данном случае
достойный пример. Автор намерен излагать события так, как
они в действительности происходили. Он назовет подлинные
имена действующих лиц, многие из которых готовы подтвердить
достоверность рассказа. Что же до громких выводов и
эффектных обобщений, то о них Вы услышите в конце.
Я шел по проложенной для пешеходов дорожке через чей-то
фруктовый сад в Девоншире, всем своим видом наводящий на
мысли о девонширском сидре, и, как нарочно, дорожка и
привела меня к длинной одноэтажной таверне, - зданий,
собственно, там было три: небольшой низкий коттедж с
прилегающими к нему двумя амбарами под одной соломенной
кровлей, похожей на темные пряди волос с сединой, бог весть
как попавшие сюда еще в доисторические времена. У дверей
была укреплена вывеска с надписью: "Голубой дракон", а под
вывеской стоял длинный деревенский стол, какие некогда можно
было видеть у дверей каждой вольной английской таверны, до
того как трезвенники вкупе с пивоварами погубили нашу
свободу. За столом сидели три человека, которые могли бы
жить добрую сотню лет назад.
Теперь, когда я познакомился с ними поближе, разобраться
в моих впечатлениях не составляет труда, но в ту минуту эти
люди показались мне тремя внезапно материализовавшимися
призраками. Центральной фигурой в группе - как по величине,
ибо он был крупнее других во всех трех измерениях, так и по
месту, ибо он сидел в центре, лицом ко мне, - был высокий
тучный мужчина, весь в черном, с румяным, пожалуй, даже
апоплексическим лицом, высоким с залысинами лбом и
озабоченно нахмуренными бровями. Вглядевшись в него
попристальнее, я уж и сам не мог понять, что натолкнуло меня
на мысль о старине, - разве только старинный крой его белого
пасторского воротника да глубокие морщины на лбу.
Ничуть не легче передать впечатление, которое производил
человек, сидевший у правого края стола. По правде говоря,
виду него был самый заурядный, таких встречаешь повсюду, -
круглая голова, темные волосы и круглый короткий нос; однако
одет он был также в черное платье священника, правда, более
строгого покроя. Только увидев его шляпу с широкими
загнутыми полями, Лежавшую на столе возле него, я понял,
почему его вид вызвал у меня в сознании представление о
чем-то давнем: это был католический священник.
Пожалуй, главной причиной странного впечатления был
третий человек, сидевший на противоположном конце стола,
хотя он не выделялся ни ростом, ни обдуманностью костюма.
Узкие серые брюки и рукава прикрывали (я бы мог даже
сказать: стягивали) его тощие конечности. Лицо,
продолговатое и бледное, с орлиным носом, казалось особенно
мрачным оттого, что его впалые щеки подпирал старомодный
воротник, повязанный шейным платком. А волосы, которым
следовало быть темно- каштановыми, в действительности имели
чрезвычайно странный тусклый багряный цвет, так что в
сочетании с желтым лицом они выглядели даже не рыжими, а
скорее лиловыми. Этот неяркий, но совершенно необычный
оттенок тем более бросался в глаза, что волосы вились и
отличались почти неестественной густотой и длиной. Однако,
поразмыслив, я склонен предположить, что впечатление старины
создавали высокие бокалы, да пара лимонов, лежащих на столе,
и две длинные глиняные трубки. Впрочем, возможно, виной
всему было то уходящее в прошлое дело, по которому я туда
прибыл.
Таверна, насколько я мог судить, была открыта для
посетителей, и я, как бывалый репортер, недолго думая,
уселся за длинный стол и потребовал сидра. Тучный мужчина в
черном оказался человеком весьма сведущим, особенно когда
речь зашла о местных достопримечательностях, а маленький
человек в черном, хотя и говорил значительно меньше, поразил
меня еще большей образованностью. Мы разговорились; однако
третий из них, старый джентльмен в узких брюках, держался
надменно и отчужденно и не принимал участия в нашей беседе
до тех пор, пока я не завел речь о герцоге Эксмуре и его
предках.
Мне показалось, что оба моих собеседника были несколько
смущены этой темой, зато третьего она сразу же заставила
разговориться. Тон у него был весьма сдержанный, а выговор
такой, какой бывает только у джентльменов, получивших самое
высокое образование. Попыхивая длинной трубкой, он принялся
рассказывать мне разные истории, одна другой ужаснее, - как
некогда один из Эксмуров повесил собственного отца, второй
привязал свою жену к телеге и протащил через всю деревню,
приказав стегать ее плетьми, третий поджег церковь, где было
много детей, и так далее, и так далее.
Некоторые из его рассказов - вроде происшествия с Алыми
монахинями, или омерзительной истории с Пятнистой собакой,
или истории о том, что произошло в каменоломне, - ни в коем
случае не могут быть напечатаны. Однако он спокойно сидел,
потягивая вино из высокого тонкого бокала, перечислял все
эти кровавые и кощунственные дела, и лицо его с тонкими
аристократическими губами не выражало ничего, кроме
чопорности.
Я заметил, что тучный мужчина, сидевший напротив меня,
делал робкие попытки остановить старого джентльмена; но,
видимо, питая к нему глубокое почтение, не решался прервать
его. Маленький же священник на другом конце, хотя и не
выказывал никакого смущения, сидел, глядя упорно в стол, и
слушал все это, по- видимому, с болью, - что, надо признать,
было вполне естественно.
- Вам как будто не слишком нравится родословная Эксмуров,
- заметил я, обращаясь к рассказчику.
С минуту он молча глядел на меня, чопорно поджав
побелевшие губы, затем разбил о стол свою длинную трубку и
бокал и поднялся во весь рост - настоящий джентльмен с
безупречными манерами и дьявольски вспыльчивым характером.
- Эти господа вам скажут, - проговорил он, - есть ли у
меня основания восхищаться их родословной. С давних времен
проклятие Эров тяготеет над этими местами, и многие от него
пострадали. Этим господам известно, что нет никого, кто
пострадал бы от него больше, чем я.
С этими словами он раздавил каблуком осколок стекла,
упавший на землю, и зашагал прочь. Вскоре он исчез в
зеленых сумерках среди мерцающих яблоневых стволов.
- Чрезвычайно странный джентльмен, - обратился я к
оставшимся. - Не знаете ли вы случайно, чем ему досадило
семейство Эксмуров? Кто он такой?
Тучный человек в черном дико уставился на меня, словно
бык, загнанный на бойню; видимо, он не сразу понял мой
вопрос. Наконец он вымолвил:
- Неужто вы не знаете, кто он?
Я заверил его в своем неведении, и за столом снова
воцарилось молчание; спустя какое-то время маленький
священник, все еще не поднимая глаз от стола, сказал:
