существовать сотни лет, и его мог оставить кто угодно из тех, кто когда-то
жил здесь.
Но это было сущей бессмыслицей. У него не было настроения выслушивать
именно сейчас то, что было явно непонятно ему. Но Саша продолжал, с
беспокойством и очень серьезно глядя на него. Он всегда поступал так,
когда хотел объяснить необъяснимое.
- Желания могут долго сохраняться и приходить к нам из прошлого. Как,
например, вот эта треснувшая чашка, которая давным-давно должна бы
развалиться. Мы и сами не хотим, чтобы она развалилась. Вот так
продлеваются желания. Я думаю, что касается чашки, мы должны и дальше
поступать точно так же. Но я уверен, что она сохраняется до сих пор
благодаря желанию Ууламетса. Он уже умер, а желание все еще работает,
поскольку мы пользуемся ей. Масса же других его желаний, которые он еще
при жизни направлял по отношению к разным людям и предметам, теперь не
имеют уже никакого значения: они просто ослабли и растворились в
окружающем нас мире. Но могут быть другие, столь же старые, но действенные
желания, заполняющие этот лес, и о которых мы ничего не знаем. До
Черневога здесь был Ууламетс, до Ууламетса здесь была Маленка, и только
Бог знает, кто учил саму Маленку. Здесь могут работать сотни и сотни
желаний, это все что мы знаем, но мы не знаем на что они направлены, так
же как не знаем того, насколько они безвредны, до тех пор, пока они не
столкнуться с чем-то и не приведут в движение новые силы, а за ними и
события.
- Господи, - с отвращением заметил Петр.
- Это все очень сложно и взаимосвязано, Петр. Волшебство и магия
всегда очень сильно запутаны, и поэтому мы не можем сломя голову мчаться
на север, бросив все как попало, и не можем рисковать Бог знает чем,
отправляясь за тем, чего мы боимся больше всего на свете...
- Но она-то ведь отправилась, верно? И кто знает, что Ивешка
собирается там делать? Господи, да ведь это Черневог, это о нем мы
говорим, а не какая-то деревенская гадалка, и не лесные призраки. Он уже
раз убил ее! Он уже однажды завладел ее сердцем! И рассказывай мне после
этого, что у нее могут быть какие-то другие дела в том самом месте!
- Но ведь мы не знаем наверное, куда именно она направилась.
- Уверяю тебя, что не на киевскую ярмарку! Что происходит вокруг нас?
Что заставляет лес выглядеть всякий раз по-иному, стоит только взглянуть
на него? И почему моя жена отправляется одна ночью по реке, если только
это не его работа?
Саша прикусил губу.
- Это возможно, но...
- Возможно? Это именно так! Уверяю тебя, приятель, что сделаю вот
что: я отправлюсь туда и освобожу его от собственной головы. Вот что я
сделаю, и на этом прекратятся все наши вопросы! Бог знает, почему только
мы не сделали этого сразу!
- Если еще сумеешь добраться туда, если только найдешь дорогу через
этот лес...
- Я доберусь туда!
- Ты не смог даже отыскать дом!
- Хорошо, но мне не нужен проводник, чтобы найти эту проклятую реку!
- И что же, по-твоему, произойдет, если мы наконец доберемся туда без
всего, что могли бы захватить, имея время на раздумье? Ладно, ладно, мне
не очень нравится, что делается с Ивешкой, я не думаю, что это уж очень
разумно, и я хочу догнать ее, так же, как и ты...
- Я сомневаюсь в этом!
- ...но ведь ты никак не поможешь делу, если бросишься в лес как
заблудшая овца, не имея представления, с чем имеешь дело!
- Прекрасно! Собираемся и идем!
- Петр, ради Бога... Иди, займись лучше Волком, займись Малышом,
только уйди отсюда, дай мне, ради Бога, время, чтобы подумать! Может быть,
я смогу "услышать" ее. Выйди! Ну, пожалуйста!
Петр прикусил губу. Всякая уверенность куда-то улетучилась из него,
что с равным успехом могло произойти как под сашиным влиянием, так и без
такового: это было внутреннее состояние, когда он, нормальный человек,
начинает терять рассудок, особенно проведя вторую ночь без сна, беспокоясь
о том, что происходит с Ивешкой, и от этих напряжений его бросает в
постоянную дрожь. Саша был тоже не в лучшем состоянии, его хриплый голос
как нельзя лучше подтверждал это. И без всякого колдовства было ясно, что
сегодняшней ночью они не смогут догнать никакую лодку.
Петр развел руками.
- Хорошо, - сказал он, - хорошо. - Он подошел к умывальнику, плеснул
на лицо холодной водой, слегка смыл грязь и вытерся полотенцем. Затем
открыл ларь с зерном и занялся тем, чего так хотел от него Саша, стараясь
не думать о том, что может еще произойти вокруг них или в какую беду может
попасть лодка вместе с Ивешкой. - Я пойду почищу Волка, - сказал он,
насыпая в корзину зерно. - Попробуй по-своему добраться до нее и
поговорить, а если удастся, то перемени ветер. Если тебе так и не удастся
ощутить ее на расстоянии, я хочу отправиться в путь прямо ночью, не важно,
сколько мне придется идти вдоль берега: я не собираюсь сидеть здесь всю
ночь, дожидаясь результата, и не собираюсь спать.
- Волк очень измотан, - сказал Саша. - Я и сам чувствую себя
уставшим. Я не спал уже две ночи, так ради Бога, дай мне подумать!
Только... только дай мне хоть попытаться, и я сделаю все, что смогу.
- Я знаю... я знаю что ты так и сделаешь. - Петр наполнил корзину и
окунулся в мирские заботы, которые мог делать обычный человек. Всю свою
жизнь он верил только в удачу, которой дурак верит настолько, что готов
вверить ей самого себя. Но в один прекрасный момент Бог спутал кости, и
все полетело к чертям.
Но, продолжал он спорить сам с собой, у него все еще регулярно бывали
попытки, и Саша говорил, что он должен попытаться что-то сделать. Саша и
Ивешка, объединившись вместе, могут сыграть в кости с кем угодно.
Была, однако, надежда, что это не были проделки Черневога, а если
все-таки были, то Ивешка не пойдет туда, чтобы разбираться с этим в
одиночку, потому что это было бы самым последним делом, которое могло
прийти на ум дочери Ильи Ууламетса, поскольку она не имеет отношения к
категории дураков и людей недалеких.
- Когда я оставил ее здесь, - продолжал Саша, явно теряя терпенье,
слабым и хриплым голосом, - она продолжала прислушиваться к лешим. Может
быть, ей все-таки удалось получить от них ответ. А может быть, она решила,
что должна отправиться, чтобы получить его там. Видишь, она оставила хлеб.
Значит, она знала, что мы возвращаемся домой.
Петр отказался на этот раз от возражений. Он только проговорил сквозь
зубы:
- Все возможно. - А затем забрал с полки кувшин с водкой и добавил к
этому пару маленьких колбасок. Это был его с Малышом ужин. - Я только хочу
узнать сам, какой ответ она получила. Или от кого. Я подожду, пока ты не
сообщишь мне каких-нибудь новостей. Делай что можешь, и давай отправимся к
ней поближе, где мы сможем сделать хоть что-то полезное.
- Я потороплюсь, - пообещал ему Саша, - настолько, насколько вообще
можно поторопить колдовство. Обещаю тебе.
Саша ощутил что-то до сверхъестественного жуткое, когда вошел в
комнату Петра и Ивешки. Он никогда не переступал этот порог с тех пор, как
вместе с Петром расставлял там мебель. Он чувствовал себя здесь до
странного виноватым едва ли не в воровстве, как если бы Петр протестовал
против его пребывания в этой комнате, словно бы сама Ивешка могла вдруг
оставить здесь какие-то свои желанья, пересекавшиеся с его. Но ему никогда
не приходило в голову задуматься над этим.
Но сейчас у него были вполне определенные цели для посещения этой
комнаты, и не желания разыскивал он здесь, обследуя пол вокруг умывальника
или стол, где можно было обнаружить забытую ей щетку или гребень, если
только она не захватила их с собой. Женщина всегда думает о самом
необходимом, мелькнула у него случайная мысль. И вот так, обыскивая в
свете лампы пространство под столом и вдоль стены, он нашел то, что искал:
возможно, оставленные в спешке и оброненные на пол несколько прядей
светлых волос, несмотря на то что обычно пол бывает тщательно подметен. Он
обмотал их вокруг пальца и сунул в карман: это была единственная ниточка,
связывающая его с ней, хоть и очень слабая.
В комнате все свидетельствовало о быстром решении, о спешных сборах в
надежде на то, что запасы еды были на лодке. Складывалась удивительная
картина: сильно обеспокоенная молодая женщина, которая, вероятнее всего,
не спала ночь, чтобы испечь хлеб, работала очень неспешно, потому что
аккуратно разложила его на подносе и оставила опрятно завернутыми целых
две ковриги для мужчин, которых она очень хотела увидеть дома, а затем
явно неожиданно вместе с книгой, чернилами и небольшим количеством личных
вещей отправилась на лодку.
После этого Саша отправился в подвал, чтобы захватить свои
собственные горшки с травами. Хлеб, который он оставил для домового, уже
исчез: не осталось ни крошек, ни следов на гладко подметенном полу.
- Дедуля, - позвал он было домового, но тот не появился даже тогда,
когда Саша перенес лампу в наиболее посещаемую домовым часть подвала. Он
полазил по полкам, где лежали ивовая кора, тысячелистник, трава для
заживления ран, маленькие горшки с солью и серой, которые они тщательно
помечали вместе с Ивешкой, удовлетворяя ее страсть к порядку.
Ее присутствие еще сильнее напоминало о себе в этой темной глубине
дома, в котором она выросла, едва не умерла, и вновь вернулась, уже как
жена... Он убеждал себя, что не следует бояться все еще остававшихся в
окружающем их мире ивешкиных желаний: они не причинят вреда ни ему, ни
Петру...
Но при этом он продолжал помнить о том, что Черневог бывал и ходил
здесь очень часто.
И вновь он слышал выкрики Ууламетса и как она сквозь слезы возражала
ему:
"Ты никогда никому не уступал, папа. Ты никогда и никому не верил!
Почему кто-то должен быть откровенным с тобой?" А за этим следовали
виденья...
Ивешка бредет по затуманенному берегу реки, среди призрачных давно
умерших деревьев... Она направляется к кому-то, скрытому завесой и
поджидающему ее...
- Боже мой. - Саша едва не задохнулся, схватился, чтобы не упасть, за
полку, и услышал, как слегка задрожали под его рукой глиняные горшки.
Холод и тьма, корни деревьев, торчащие над обрывистым берегом, где
жил водяной, старый союзник Черневога...
Там была могила Ивешки, та самая могила, что бы до сей поры ни лежало
в ней...
Он старался и желал изо всех сил, чтобы она услышала его. Но эта
удушающая тишина покрывала все вокруг, словно глубокий снег. Так он и
стоял, овеянный запахами веков, и прислушивался к потрескиванию старых
бревен.
Никто никогда не знает, как долго готовится колдовство, прежде чем
может начаться. Петр же прекрасно знал это, и ему не нужно было объяснять,
что собирался делать Саша, но каждая частица его тела советовала не
вникать во все это, независимо от того, насколько он устал или насколько
был расстроен, несмотря на темноту двора и отсутствие у него лампы.
Колдун не должен думать о таких мелочах. Колдун должен думать о том,
как получше собрать все те маленькие проклятые горшочки, в то время как
его жена находилась в опасности. Колдун может позволить себе говорить о
причинах, когда раскалывается само небо, но и тогда он будет искать верный
ход и еще несколько раз перепроверит, прежде чем сделает что-то.
Итак, Петр устроил себе ужин из холодных колбасок, а для Малыша
выделил порцию водки, в то время как Волк при лунном свете, пробивавшемся
сквозь рваные облака, прихватывал губами остатки своего зерна. Малыш с
