момент. Волк же шел, продолжая вертеть головой, прижимая уши, чтобы
защитить их от воды, потряхивая шеей и фыркая, будто выражая таким образом
протест против окружавшего их безумия.
Еще один порыв, обрушивающий на них и воду и ветер, заставил Петра
пригнуться, выплюнуть воду, прочистить нос и глаза. Сверху на них
накатывался не только дождь: это были куски старых листьев, осколки коры,
грязь и еще Бог знает что. Он сказал, похлопывая Волка по плечу:
- Ну, хватит, хватит, этого уже вполне достаточно, приятель.
Вокруг них был старый дремучий лес, где не было ничего кроме мертвых
деревьев, ни молодого дерева, ни кустов, достаточно густых, чтобы из их
веток можно было сделать хоть какое-то укрытие. Только случайно выбившийся
на поверхность каменный выступ мог обеспечить им хоть какую-то защиту от
ветра. Петр слез с коня и подвел Волка почти вплотную к этому укрытию,
рядом с которым торчали две засохших сосны, которые дополнительно защищали
их от бокового ветра.
Волк фыркал и сопротивлялся, несомненно привыкший к теплой конюшне и
к изрядной порции сухого сена, особенно в такую погоду, как эта, а не к
тому, чтобы стоять на холодном ветру после такой напряженной скачки, когда
даже у Петра постукивали от холода зубы. Он вытер Волка скрученными
листьями папоротника, и от этой работы оба слегка разогрелись, во всяком
случае настолько, насколько силы позволяли ее выполнять.
Сверкнула молния, и на мгновенье лес принял белый зимний вид. Петр и
Волк оба вздрогнули.
- Полегче, - заметил Петр и чуть толкнул Волка, удерживаясь за него.
Он подумал о том, что самое последнее, чего бы он очень не хотел, так это
потерять Волка в этом лесу. - Да, Небесный Отец сегодня явно не в духе, но
уверяю тебя, что он не имеет ничего против лошадей.
Волк что-то проворчал, дернулся в сторону, пытаясь обнюхать его
ребра, будто рассчитывая отыскать там несомненно причитающийся после такой
работы ужин. Он наверняка должен быть где-то там, в самой глубине
волшебных карманов его хозяина. Петр почесал под мокрым подбородком и
сказал:
- У меня ничего нет, ни там, ни там, приятель. Но обещаю, что в
будущем позабочусь о тебе как нельзя лучше.
Последовала новая вспышка и раскат грома. Дождь поливал их шеи.
Где-то совсем рядом со старого дерева свалилась ветка и, падая вниз,
обрушила массу новых.
- Не очень-то приятный вечерок, - пробормотал Петр, потеснее
прижимаясь к коню. - Я просто не понимаю, приятель, что происходит, на
самом деле не понимаю. Саша, черт возьми, разве ты не заметил, что
собирается дождь?
Никто из них не любил вмешиваться в дела погоды более, чем, например
вызвать легкий ветерок, из-за боязни засух, наводнений или других подобных
бедствий, о которых всегда должны были помнить колдуны. И вполне понятно,
что они не могли пойти так далеко, чтобы остановить этот дождь только для
его спасения, но ведь могли же они заметить, что его до сих пор нет дома.
- Саша, ради Бога, пойми, что если ты не хочешь направлять в мою
сторону никаких желаний, так ведь это не должно означать, что я собираюсь
провести здесь целую ночь!
Ведь действительно, два колдуна могли бы как-нибудь решиться на то,
чтобы как-то сообщить ему, где же все-таки находится их дом... Иначе...
Раздумывая над этим, он пришел к мысли, что и в их доме что-то шло не
так, и посильнее прижался к теплому боку лошади, неожиданно почувствовав
изнутри такой же холод, как и снаружи. Ведь у них были враги, и прежде
всего - водяной. А тут еще замолчали лешие, а ведь он звал и звал на
помощь Мисая до тех пор, пока не охрип.
Происходящее все труднее и труднее укладывалось в его голове: сначала
исчез Малыш, затем Петр перестал узнавать окружавший его лес, причем сбой
в памяти произошел так быстро и был таким устойчивым, что время от времени
он начинал думать, что такого места, где над рекой стоял их дом, вообще не
было и в помине, а иногда его охватывало почти безумное предчувствие, что
он никогда не доберется туда, хотя и должен. Временами же ему казалось,
что он избежал княжеского правосудия только благодаря тому, что сам
ускакал на Волке из города. А что касается волшебства и прочих подобных
дел, так ведь это только сумасшедший может думать об этом, а он, Петр,
смотрит на все случившееся в этих лесах как на сущую небылицу, которой и
вообще-то никогда не было.
- Мисай! - вновь закричал он, чувствуя подступавшее отчаянье, чем
даже испугал Волка. Но если и было в лесу что-то уж совсем неуловимое, то,
разумеется, это были лешие. И уж если в этом лесу было что-то изменяющее
свой облик до невидимого обычному человеку, это не могло быть чем-то
простым и осязаемым, как, например, старый дом перевозчика, стоявший на
берегу, а это были бы именно лешие, которых обычный человек всегда первыми
замечает на свою беду.
- Мисай! - продолжал он кричать, пока не сорвал голос, пока не
устыдился самого себя, стоящего здесь и взывающего к тому, что было всего
лишь игрой воображения. Но если он и вел себя как дурак, то слава Богу,
что свидетелей этому здесь не было. Тогда громко и уверенно он произнес
прямо в окружающее его пространство: - Малыш, будь ты проклят, отправляйся
домой, если у тебя не никаких других дел, и приведи сюда Сашу.
Ветер резко подул в новом направлении, скользнул вокруг холма и
добрался до них. Под гривой Волка было самое теплое место, где Петр мог
отогреть свои руки, а лошадиный бок был единственным источником тепла для
промокшего насквозь человека. Петр как можно крепче прижался к лошади,
продолжая думать о доме, сам внешний облик которого начинал размываться и
ускользать от него, словно и эти воспоминания тоже были затянуты туманной
вуалью. Он должен был бы счесть себя сумасшедшим, если бы продолжал думать
о том, что был знаком с такими лесными существами, как лешие, о том, что у
него была жена и друг, поджидавший его возвращения.
Все, что он твердо помнил, так это что он был сыном игрока, сбежавшим
от правосудия.
Он отчетливо помнил, как бежал по городским улицам.
Помнил, как миновал стражу у городских ворот...
...А затем как-то заблудился в пути и оказался здесь совершенно один,
замерзающий под этим дождем, в незнакомом лесу, пытаясь найти спасенье,
которого никогда не было или, по крайней мере, не было до сих пор.
Он с силой зажмурил глаза, пока не почувствовал боль, пока не
перестал видеть картины окружавшего леса и вспышки молний. Да, черт
возьми, этот дом над рекой все-таки был, как была и сама река, и ему на
память пришли чьи-то слова, сказанные неизвестно кем и неизвестно когда:
если человек заблудился, то путь к дому он всегда мог найти, если шел,
придерживаясь реки, не обращая внимания на пройденное расстояние, не
обращая внимания на все неуловимые повороты пройденного пути и непривычный
вид окружавших его деревьев. Он должен верить тому, что река находится на
западе, и тогда утреннее солнце укажет ему верную дорогу. Он мог надеяться
на спасенье, пока помнил это единственное правило...
- Что-то случилось, очень серьезное, - сказал он, обращаясь к Волку.
- Что-то очень серьезное приключилось с нами, приятель.
Он уставился в том направлении, где, как казалось ему был дом,
стараясь удерживать перед собой его расплывающееся изображение, стараясь
представить поджидающих его друзей, тепло очага...
В этом доме был старик, который очень напугал его своими ножами, еще
в то время, когда Петр болел, а около дома бежала река... Все это могло
быть лишь игрой воображения, но это же было и единственным теплым местом
во всем мире, куда он стремился и где были друзья, которым он верил, сам
не зная почему...
Там же, недалеко, был и водяной, свернувшийся кольцами в своей пещере
на берегу реки, всякий знает... всякий знает, что он был. Ивешка, до боли
стиснув руки, мерила шагами пол. А в это время старый змей шептал ей:
"Ивешка, Ивешка, послушай меня..."
И шепот продолжался: "Глупо доверять сердцу... Оно такое хрупкое..."
И еще: "Ты на многое была способна, всегда могла сделать очень
многое, а сейчас так растерялась..."
"Замолчи, папа", - сказала она, потому что последние слова вообще не
имели никакого отношения к змею: это были ее собственные воспоминания.
Сами стены шептали это, а эхо в подвале только усиливало эти звуки:
"Глупая, глупая, ты не должна прислушиваться к советам. Не верь никому, по
крайней мере никому, кто говорит о том, что принимает твои заботы близко к
сердцу...
Не пытайся желать вообще что-либо, лучше вообще ничего не желай. Все
твои желанья вернуться к тебе, глупышка, разве ты не понимаешь этого? Ведь
даже когда колдун желает чего-то для самого себя, все равно при этом
кто-то попадает в беду".
Она же в своих желаньях затрагивала и леших, и Петра, и желала при
этом прорваться сквозь окружавшую тишину.
Но в ответ она услышала и еще чей-то шепот, обращенный к ней:
"Послушай, Ивешка..."
8
Все лесные ручьи вышли из своих берегов. Деревья стояли в воде, что
само по себе было достаточной причиной, чтобы надеяться, что Петр в такой
ситуации постарается просто переждать грозу. Так уговаривал себя Саша,
видя как надвигается ночь, а дождь не стихает. И его кафтан и сапоги
насквозь промокли, и, вероятно, подмок и горшочек с углями, который был
укрыт среди поклажи. Ему вновь пришлось свернуть с дороги в сторону, чтобы
осторожно забраться на выступающее из воды дерево и, воспользовавшись им
как мостом и держась за ветки ивовых деревьев, перебраться на другой
берег.
Он добрался до того места, где уже мог спрыгнуть с дерева, и
приземлился на скользкий берег, хватаясь руками за листья уже подросших
новых папоротников, надеясь и желая одновременно, чтобы их корни, уходящие
в промокшую землю, выдержали его усилия, и даже не пытался проверить,
работают ли сейчас волшебные силы, за исключением, разумеется, того, что
папоротники выдержали его и не дали свалиться в воду. Даже это небольшое
доказательство добавило ему надежду, и в то же время вселило
дополнительный страх: надежду на то, что его способности все еще могут
оказать ему помощь в поисках Петра, а страх по поводу того, что сам факт
исчезновения Петра из пределов его, сашиной, досягаемости, заставлял
думать о чем-то невообразимом.
Но, тем не менее, он продолжал свой путь почти бегом, до самой
темноты, наполненной мраком и грозой, и даже в этих условиях абсолютно
доверял своему владению колдовством, и отчасти поэтому был абсолютно
уверен, что находится сейчас к северу от дороги. Ему по-прежнему не давал
покоя вопрос, где же все-таки находился Петр и что он думал. Саша
чувствовал, как что-то продолжает удерживать его на выбранном направлении,
но было ли это только слепым следованием колдовским инстинктам, он не мог
сказать с уверенностью, так как по-прежнему не мог чувствовать присутствия
Петра ни в одном из направлений.
Он хотел подать ему знак, что спешит к нему на помощь, что ищет его,
и единственным требованием было то, чтобы Петр не покидал своего убежища,
какое бы оно ни было, а дождался прихода Саши.
Он с трудом продирался сквозь залитые дождем папоротники и разводил
руками заросли кустов, которые цеплялись и за меч и за мешок. Сумерки
сгущались и в подступавшей темноте папоротники скрывали от него порой и
край обрыва и все, что еще могло встретиться на его пути. Он сделал шаг в
сторону и продолжал идти, сопровождаемый яркими отблесками молний,
стряхивая воду, застилавшую глаза.
И в этом мерцании показалось, что папоротники, выстроившиеся на
