ее книгами, а колышек, на котором она держалась, стал хрупким с течением
стольких лет, и совершенно естественно, что он просто сломался.
Но ведь два очень способных колдуна желали, чтобы этот дом был
крепким, пока они строили, полировали, покрывали воском мебель, и как само
собой разумеющееся, они должны были пожелать, чтобы все, что они делали,
не сломалось и не пришло в негодность, а уж если что-то все-таки
портилось, если что-то неблагоприятное все-таки случалось в их хозяйстве,
начиная от появления Волка и до сломанного колышка, то это казалось
больше, чем простым событием, это казалось предзнаменованием начинающихся
неудач.
Как возможно такое, чтобы кто-то, нагрузив полку дополнительным
весом, да еще несколько дней назад, не мог надеяться, что она выдержит
его? Для Саши такой вопрос не вызывал сомнений, если только при этом не
было чьих-то противоположных желаний. Ведь на самом деле, он же пожелал
себе добра, и упавшие книги не зашибли ему плечо, или разлившееся из лампы
масло не обожгло ему пальцы. Боже, как он ненавидел огонь!
Одно за одним самые разные события пугали его с тех пор, как появился
Волк и заставляли отказаться от поисков всякой логичности в происходящем,
от чего его поведение не становилось умнее, а желания целеустремленней: он
знал это, и знал, что должен исправить это. По крайней мере, он знал, что
его мысли недостаточно отчетливы, поэтому и все воспоминания, доставшиеся
ему от Ууламетса, рассыпались по ночам в произвольную мозаику, где были
перемешаны и дом, и река, Ивешка, еще в детстве, лес, в те времена, когда
деревья над рекой были еще живы, и все это смешивалось с воспоминаниями о
"Петушке", тетке Иленке, дяде Федоре, старухе-соседке, той самой, которая
называла его колдуном...
Тот так называемый колдун из Воджвода, дурно пахнущий старик, к
которому однажды привел его дядя, точно так же, как и многие другие люди
обычно приводили детей, подозреваемых в колдовстве, чтобы отдать их в
ученики к кому-нибудь, кто мог сделать их безопасными и полезными... Этот
старик отказался взять его, заявляя при этом, что у парня нет никакого
колдовского дара, а просто-напросто этот мальчик обычный неудачник. Затем
этот старый шарлатан продал дяде Федору очень дорогой рецепт против этого
невезенья, чтобы защитить его дом.
Он попытался сегодняшней ночью не слишком гневаться ни на этого
старого вруна, ни на дядю Федора. Желай всегда, чтобы не было вреда,
говорил бывало Ууламетс, прежде всего желай только этого. Но сам-то
Ууламетс продолжал ненавидеть и своих учителей, и собственную жену, и
собственную дочь, и собственного ученика, Кави Черневога...
Это было похоже на то, со страданием подумал Саша, как попытаться
отдохнуть в кровати, полной змей, и все время думать лишь о том, какая из
них была самая опасная.
Возможно, ему следовало поговорить с Петром: они могли бы поговорить
прямо и о самых сложных вещах, ведь Петр, будучи умудрен в мирских делах,
временами имел очень хорошее чутье на правильные ответы.
Но как он мог просить Петра не рассказывать этого Ивешке, если речь
заходила о волшебстве и если учесть, что Ивешка могла очень хорошо
чувствовать каждую перемену в нем и всегда хотела знать - почему?
Он перевернулся на бок и уставился на стену, рассматривая рисунок на
досках и стараясь не думать об этом и не поддерживать в себе подозрений:
колдун, склонный обращать свои желания к чрезвычайно неустойчивым и
сложным вещам, мог впасть в самообман даже по поводу того, на чем были
сосредоточены его настоящие интересы. А что же можно было ожидать, имея
наследованные от старика воспоминания, в беспорядке мечущиеся в голове, да
еще смешанные с его собственными?..
В Воджводе клиенты в "Петушке" косо поглядывали в его сторону:
"Видишь, колдун подслушивает тебя", - обычно говорили они, подталкивая
друг друга локтями. "Будь поосторожней на язык..."
Или дочки булочника тихо шептались в уголке: "Ни в коем случае не
смотри ему в глаза, тогда он не сможет околдовать тебя..."
А тетка Иленка говорила, когда разбивалась тарелка: "Я-то знаю, у
кого здесь дурной глаз..."
Возможно, что во всем этом, в конце концов, и была какая-то правда.
Несомненно Ивешка хотела именно того, что она считала правильным для
Петра: это было пожалуй единственное постоянство, в которое он мог верить.
Возможно, что это было частью их общей беды. И возможно, рассуждал он,
если бы ему удалось выяснить источники не только произошедшего с лошадью,
но и докопаться до причин самых разных мелких ссор, и если бы ему удалось
восстановить некое подобие мира с Ивешкой, чего он должен добиваться в
первую очередь, и если бы он только мог заставить ее верить ему, да если
бы смог избежать и некоторых других дурацких и эгоистичных ошибок, которые
вызывали ее раздражение, вот тогда Ивешка узнала бы его с такой стороны, с
какой не мог узнать даже Петр, потому что будучи колдуном, Саша мог
понимать истинный смысл того, что она говорила по какому-то поводу, в то
время как Петр мог понимать это совсем по-иному.
Если бы, продолжал рассуждать Саша, если бы он только мог усадить
Ивешку рядом с собой и заставить ее самым серьезным образом выслушать его,
как будто он никогда не имел дела с ее отцом и не пользовался его
советами, отчего происходили все ее беды и страхи...
Он мог бы так сделать, если бы только, хоть с божьей помощью, мог бы
знать и мог быть уверен, что его собственные мысли принадлежат именно ему,
а не являются чьим-нибудь желаньем, направленным в его сторону, может быть
даже, самой Ивешкой.
Он лежал в постели до тех пор, пока птицы не засуетились в своих
гнездах, а затем тихонько встал, вздул огонь на оставшихся с ночи углях и
начал готовить завтрак, стараясь как можно меньше производить шума. Это
был особенный завтрак, как ему казалось. Он решил приготовить лепешки,
какие обычно пекла тетка Иленка. Они делались из самой хорошей муки, со
сладкой начинкой из сушеных ягод...
Солнце пробивалось сквозь ветки деревьев, роса собиралась на
колючках... окрашенная утренней зарей...
Он постарался прогнать спутанные, беспорядочные мысли, прислушиваясь
к мягкому постукиванию ложки о деревянную плошку, одну из тех, что
остались еще от Ууламетса, добавил щепотку пряностей, щепотку соли,
напрягая сопротивляющуюся память, чтобы вспомнить рецепт... И пряности, и
соль и зерно они получали от крестьянина с низовий реки. Старик-крестьянин
был даже напуган, по словам Петра, когда узнал о том, что ни Черневог, ни
Ууламетс больше не живут в лесах вверх по реке. Старика интересовали
только грибы, лекарственные травы, лекарство от кашля и пара добрых
желаний в качестве платы за сделку, которые Саша выдавал всякий раз, как
только вспоминал об этом.
Вот и все, что смог узнать о них окружающий мир: старик больше не
чувствовал опасности ни от них, ни от их дел, и не мог сказать ничего
иного о происходящем в этих лесах, кроме того, что там вновь выросли
травы.
Такой ответ очень точно отражал суть происходящего: появились новые
колдуны, страшная русалка исчезла, а травы помогали лечить старика от
кашля.
Река, где вода темная и глубокая... Ивешка-призрак парит над волнами,
являя собой как бы нераздельную их часть...
У Ивешки было большое уменье выращивать самые разные растения, оно
всегда было у нее: она хотела содержать свой сад в совершеннейшем порядке
и старалась защитить посадки от тех живых созданий, которые отваживались
вернуться в этот лес. Она любила все живое, даже лис, которые по своей
природе были склонны охотиться на кроликов и полевых мышей. Она очень
мудро относилась к природе. Саша тоже придавал значение этой самой мыши,
он думал и о лисах, и хотел, чтобы эта мышь была в безопасности, потому
что это была конкретная мышь. Но Ивешка не раз очень резонно замечала:
"Если ты поступишь таким образом, то мышь уже не будет свободна".
Он задумался над этим и сказал самому себе, что должен был бы с
давних пор прислушиваться к Ивешке, потому что она давала ему добрые
советы, большая часть которых, кроме всего, рекомендовала ему быть как
можно скромнее в своих желаниях и не следовать примеру ее отца.
Он услышал голоса, доносившиеся из спальни, голоса людей, которых
очень любил и которые на самом деле, каждый по-своему, любили и его.
У нас будет все хорошо, мы будем прекрасно ладить друг с другом,
повторял он про себя, как бы продолжая спорить с Ууламетсом. Петр может
вызывать разногласия между нами - из-за того, что никто из нас на самом
деле не желает ему зла.
На что он услышал едва различимый голос-призрак Ууламетса, который
тихо произнес: "Дураки".
"Дураки", - в очередной раз прошептал этот голос очень отчетливо, в
то время как Саша сидел около печки, размешивал тесто и подогревал
сковородку. Ууламетс никогда бы не посоветовал им всем вместе жить под
одной крышей. Если быть абсолютно честным на этот счет, так именно
Черневог думал, что колдуны могут жить в обществе других людей. Черневог
спорил о том, что колдуны могут пользоваться богатством и управлять
городами, и делать таким образом гораздо больше добра, как записал он еще
в свои молодые годы, чем любой из царей.
Но в то самое время, когда Черневог писал это, он был под сильным
влиянием чар жены Ууламетса: еще будучи мальчиком он стал ее учеником, а
вскоре после этого и любовником...
Драга проглотила его живьем, как сказал Ууламетс, когда однажды
обнаружил это.
Ууламетс записал тогда: "У двух людей не могут быть одинаковые
интересы. Никто не может иметь одинаковые желания: ни муж и жена, ни отец
и дочь, ни учитель и его ученик".
А в самом конце книги Черневога было сказано: "Поколения скотов..."
- Так рано встал? - окликнул его Петр, открывая дверь, которая
находилась совсем рядом с печкой. Саша даже подпрыгнул от замешательства и
уронил часть теста мимо сковородки прямо в огонь, отчего вокруг
разлетелась зола.
- Мысли не дают покоя, - сказал Саша, поднимаясь и стряхивая золу с
коленей в тот самый момент, когда Ивешка вслед за Петром вошла на кухню. -
Завтрак почти готов.
- Бог мой, - воскликнула Ивешка, - сколько же ягод ты положил в эти
лепешки?
- Горсть. - У Ивешки был свой порядок на кухне, строгий раз и
навсегда ею заведенный порядок, и он тут же вспомнил, что не вычистил и не
убрал со стола, стараясь ни на что не обижаться: ради Бога, никаких
перебранок в доме этим утром не должно быть.
Петр заметил, очень резко:
- Они такие вкусные, Ивешка.
- Этого вполне достаточно, - запротестовал было Саша в защиту Ивешки.
Но она уже расставляла по местам горшки с пряностями и сушеными ягодами,
именно так, как она хотела, чтобы они стояли у нее, и переставляла все,
что было на ее взгляд не на месте, приговаривая: - Боже мой, Саша, ты,
должно быть, использовал половину всех припасов. Только пусти мужчину на
кухню...
- Ради Бога, Ивешка! - воскликнул Петр, поворачиваясь. А Саша быстро
проговорил, придержав его лопаточкой: - Петр, присмотри за этими, хорошо?
Полка, на которую Ивешка хотела поставить ягоды, была слишком
неудобна из-за высоты, и Саша быстро кое-как успел сам поставить их на
место.
- Спасибо, - сказала она вполне доброжелательно и улыбнулась ему,
показывая, что старается не замечать своего дурного пробуждения, а просто
желает привести кухню, а заодно и их обоих, в такой порядок, который
устраивает ее.
Поэтому он остановился как вкопанный, соображая, единственный ли он
