того содержащийся в полном порядке подвал, где хранились и яблоки, и
орехи, и сушеные грибы, а также связки лечебных трав, горшки с медом и
мешки с зерном и крупой, привезенные с низовий реки, не говоря уже о
домовом, который вполне удобно размещался там, среди полок, расположенных
в заново отрытом дальнем углу, где стояли сотни маленьких горшочков,
хорошо укрытых от пыли и аккуратно размеченных, заполненных пряностями,
лекарственными травами и даже землей, которые не только колдун, но пожалуй
и самый обычный хозяин посчитал бы весьма полезными.
В подвале не было ни единой мыши. Все они были добычей домового.
И действительно, Саша чувствовал себя таким счастливым в этом уютном
доме, что порой это пугало его. Казалось, что ни золото, ни шелк, ни
драгоценные камни на самом деле не имели для него никакого значения: он
видел лишь чашку, из которой можно пить, только занавеску, которая
защищала от сквозняков. Для него же самым важным были радушные отношения с
Петром и Ивешкой, его интересовало насколько счастливы были его друг и его
жена и их готовность примириться с его существованием рядом с ними,
учитывая то, что он уже не был, как в самом начале, пятнадцатилетним
мальчиком.
Этой весной ему стало особенно казаться, что он путается под ногами у
молодой женатой пары, хотя и Петр и Ивешка с готовностью выделили ему
отдельную комнату: Петр фактически в два раза расширил дом ради него, так
что Саша мог иметь и свою спальню, и свой собственный шкаф для одежды в
том самом месте, где раньше заканчивался весь дом, а теперь заканчивалась
еще только кухня. У Петра с Ивешкой была большая новая комната в задней
части дома, по другую сторону разгороженной печки. Там же располагались
многочисленные ивешкины шкафы. Это ведь, в конце концов, был ее дом: из
всего того, что ее отец передал ему, Саша никогда не воспринимал своим
дом, в котором выросла Ивешка, и на этот счет у него не возникало даже
сомнений. Однако он жил здесь, всегда садился завтракать с ними за один
стол, всегда проводил вместе с ними вечерние часы, когда всякая работа
была закончена.
В такие поздние часы, когда не слишком наивный малый с наибольшей
остротой осознавал, что муж и жена нуждаются в уединении, они очень часто,
как бы случайно, оставляли его одного у печки, что так или иначе указывало
Саше на то, что он мешает им, даже если он и был приятен Петру, и даже
если у колдуна не было иного выбора, как коротать одиночество в этом лесу.
Этот дом вне всяких сомнений принадлежал Ивешке и Петру. И это напоминание
лишь ввергало Сашу Мисарова всякий раз в новые и новые размышления о том,
что вся его собственная радость на самом деле до того хрупка и ненадежна,
что любое необдуманное желание может разбить ее вдребезги.
Было так тяжело, например, не пожелать им взаимного счастья. Но
колдун обычно осуществляет свои желания, в том или ином виде: именно в
этом и была загвоздка. Он никогда бы не отважился распространять подобное
желание на Ивешку, которая прежде всего сама была колдуньей и могла тут же
почувствовать, что именно происходит и приказать ему заниматься лишь
собственными делами. Но он не отважился бы проделать тоже самое и с
Петром, который не почувствовал бы этого, но безраздельно верил, что его
лучший друг не будет вмешиваться в его жизнь.
Было очень трудно, чересчур трудно, отказаться от желания быть
любимым, и все же хотеть этого, несмотря на чьи-то неудобства. Но главный
вопрос заключался в том, может ли отказ от желания быть сам по себе
желанием? Он продолжал крутиться и крутиться в сашиной голове, будя его по
ночам и заставляя просиживать долгие часы, делая записи в книгу, в которой
теперь каждый месяц появлялось несколько новых страниц. С этой же целью он
перечитывал тронутые дождем сильно подпорченные записи Ууламетса, которые
ясно предупреждали его о том, что колдун, испытывающий привязанность к
кому-либо, всегда находился в опасности, а колдун, который хочет получить
чью-либо привязанность и любовь, в лучшем случае вор.
Разумеется, это предостережение относилось и к Ивешке и к нему в
равной мере, и как бы они ни старались, он был уверен, что они оба были
виновны и в своих собственных поступках и в выборе своих собственных
оправданий.
Но Петр лишь рассмеялся и сказал, когда Саша поделился с ним этими
самыми сокровенными, самыми ужасными своими опасениями:
- Меня это не беспокоит.
После чего Петр вылил еще один ковш воды себе на голову: в тот момент
они сидели в новой, только что отстроенной бане, парясь в жаре раскаленных
камней.
- А я беспокоюсь, - сказал Саша и огляделся вокруг себя сквозь пар и
тусклый свет: в бане нужно быть осторожным всякий раз, когда речь идет о
чем-то важном, потому что здесь может оказаться банник. - Петр, если ты
вдруг подумаешь, что я желаю что-то...
- Я, например, желаю, - перебил его Петр, - чтобы мне на спину вылили
еще один ковш воды.
Это его желание Саша тут же исполнил.
- И все же, - вновь начал он.
- Ты слишком беспокоишься, - сказал Петр, продолжая тщательно скрести
свой подбородок. - Когда ты глядишь на чистое небо, то начинаешь
беспокоиться о том, что вот-вот пойдет дождь. Когда ты желаешь хорошей
погоды, то беспокоишься, что может быть засуха по всем царским владениям,
а тогда царь явится сюда и сожжет твой дом...
- Такое может случиться.
- Может, может. Не случиться, если не пожелаешь.
- Если я не пожелаю...
- Царь может внезапно помереть. Очень подходящее объяснение. Почему
тебя это должно беспокоить? Ведь этот чертов царь собирается сжечь дотла
твой дом!
- Во-первых, я никогда не желал дождя!
- Тьфу! Ведь желал же ты мне попутного ветра на реке, желал мне и
безопасности в лесу. Боже мой, подумать только, что какой-нибудь бедный
медведь мог околеть с голоду из-за тебя! Разве ты не беспокоился об этом?!
Саша хмуро взглянул на Петра, а тот только подмигнул ему.
- Потише со своими шутками, - сказал Саша. - Как же мы сможем завести
банника, если ты не принимаешь все это всерьез?
- На это я могу сказать лишь то, что если банник действительно
существует, то он должен бы иметь чувство юмора.
- Лучше считай, что он не имеет! - ответил Саша и тут же пожелал про
себя, что если какой-нибудь банник и слушает сейчас их разговор, то он
должен быть очень терпеливым. - Банник, прости его. На самом деле он не
имел в виду ничего дурного.
- Возможно, - заметил Петр, - он все еще подглядывает за нами с
крыши, раздумывая о том, не найдется ли для него более подходящей работы в
самом Киеве.
- Петр...
- Я знаю, знаю. - Петр некоторое время был занят своим подбородком,
тщательно выбривая место под губой. - Но если этот банник имеет хоть
чуточку скверный характер, он нам не нужен, а если он вполне приличный
малый, то он не должен бы остерегаться шуток.
- Все они вовсе не склонны шутить.
- Это очень печально.
- Что именно?
- Видеть будущее и не находить при этом повода для смеха. - Петр
намочил холст и тщательно вытер свое лицо. - Натура человека всегда
требует этого, где бы он ни находился. Здесь, в лесах, например, каждому
необходимо это, особенно во время долгих зим...
- Ты все еще скучаешь по Киеву?
- Я не знаю, что я потерял там. Я никогда не был в Киеве.
- Но ты всегда говорил, что обязательно отправишься туда.
- Да, говорил так, когда хотел.
- Вот в этом-то и заключается вопрос. Я имею в виду то, что если мы
на самом деле хотим остаться и не знаем этого...
- Мне нравится здесь. Я прекрасно себя чувствую. Боже мой, да на что
мне жаловаться? Наш дом покрыт новой крышей, нигде не течет и не каплет...
- Но ведь ты все-таки не крестьянин, и ты никогда не собирался им
стать.
- Нет, конечно. Я был просто дураком, которому грозила петля, я был в
стаде хитрых мерзавцев, которых принимал за своих друзей, и, говоря
по-правде, которые не шевельнули бы и пальцем, видя как меня вешают,
вместо того, чтобы помочь мне. Что мне может дать Киев? Таких же
мерзавцев, только в большем количестве.
- Ты никогда не думал так раньше.
- Да, но теперь я думаю так. Может быть, я и отправлюсь в Киев.
Когда-нибудь. Но я не думаю, что это произойдет в этом году. У меня нет
времени на это. Мне нравится здесь.
- Но ведь это не Киев.
- Да слава Богу, что это даже не Воджвод, где вероятнее всего я был
бы повешен, если бы у бояр было особенно хорошее настроение!
- Это звучит весело.
- Не слишком, если ты мертв. Господи, почему я должен жаловаться? В
чем дело? Чего, по-твоему, мне еще не хватает?
Саша попытался остановиться, но тут же подумал о том, чего все-таки
не доставало Петру. Эта мысль была почти мгновенной, а желание столь
отчетливым, что ему стало страшно, но по каким-то причинам он не смог
собраться с мыслями, чтобы решить, что же ему делать дальше. Он
чувствовал, как пот стекает по его лицу, и вытер его. Сердце его учащенно
билось.
Петр плеснул на него полный ковш воды и сказал:
- Поживей, нам нужно выходить отсюда, мы еще не привыкли к такому
жару. Я думаю, что сейчас наши мозги слегка затуманены.
Холодный воздух явно помогал. Саша глубоко дышал, прислонившись к
стене бани, и пытался обдумать со всех сторон, как поступить ему с тем
своим желаньем, которое только что появилось у него.
Это была та самая ловушка, в которую так легко попадает колдун: если
желанья выполняются, и если у колдуна есть друг, то тогда он постарается
получить все, что сделает его друга счастливым.
Разумеется, он постарается...
Особенно если этот колдун постоянно чувствовал себя уверенным, что
именно в этом и заключается счастье.
Вот в этом и была та самая опасность, с которой сталкивался колдун,
имеющий друзей.
Саша совершенно точно узнал это спустя месяц, однажды вечером, когда
черная лошадь неожиданно появилась в саду и принялась ощипывать ивешкины
молоденькие посадки.
- Боже мой! - воскликнула Ивешка с крыльца, где она мыла руки, в то
время как Саша, стоя в дверях сзади нее, произнес с полным раскаянием:
- Извини, я виноват, - и тут же заставил лошадь покинуть садик.
- Виноват! - воскликнула Ивешка и, обернувшись, бросила на него
взгляд, полный негодования. После такого взгляда ему лишь оставалось
пожелать, чтобы эта лошадь...
Но Саша вовремя остановился. Он сказал очень тихо и как можно
спокойней:
- Мне кажется, это лошадь Петра.
2
Петр осторожно подвел старую лодку к причалу, стараясь не задевать
причальные столбы. Неважно, кем он родился: горожанином или даже
крестьянином, но близость реки, протекавшей рядом с домом, заставила его
руки научиться владеть рулем и небольшим парусом, который они использовали
для коротких речных прогулок, и поскольку два колдуна без всяких
затруднений могли пожелать ему хорошего попутного ветра, он самостоятельно
выводил лодку всякий раз, когда дела, связанные с посадкой леса,
заготовкой продуктов или торговлей, заставляли его отправляться вниз или
вверх по реке.
Сегодняшний день был одним из таких, обычных для него дней. Колдуны -
особый народ. Они были склонны подолгу проводить время со своими книгами,
читая их и делая записи, или, как, например, сегодня, заниматься долгим
изнурительным трудом по перемалыванию и варке различных снадобий,
некоторые из которых имели вполне приятный запах, но большинство все-таки
нет. И если кто-то думал, что колдуны рискуют нюхать все это собственным
