проверить и такую гипотезу.
Министр снова уложил свои телеса в постель. Ему вдруг вспомнилось, как
он однажды где-то читал, что письмо всего незаметнее, если оно лежит прямо
перед носом. "Черт подери, как же я не подумал об этом!" Он снова побежал в
кабинет поглядеть, что именно там лежит под носом, но обнаружил лишь кучи
бумаг, раскрытые ящики письменного стола и весь безнадежный развал,
оставшийся после долгих поисков. Чертыхаясь и вздыхая, министр вернулся на
свое ложе, но уснуть не смог.
Так он дотерпел до шести утра, а в шесть уже кричал в телефон, требуя,
чтобы разбудили министра внутренних дел "по неотложному делу, понимаете,
почтенный?" Наконец его соединили с министром, и он взволнованно заговорил:
- Алло, коллега, пожалуйста, немедля пошлите ко мне трех или четырех
ваших способнейших людей... ну да, сыщиков... и, разумеется, надежнейших. У
меня пропал важный документ... Да, коллега, видите ли, совершенно
непостижимый случай... Да, буду их ждать... Что, ничего не трогать, оставить
все, как есть?.. Вы считаете, что так нужно?.. Ладно... Украден?.. Не знаю.
Конечно, все это строго конфиденциально, никому ни слова!.. Благодарю вас и
извините, что... Всего хорошего, коллега!
В восемь часов утра в дом министра прибыло целых семеро субъектов в
котелках. Это и были "способнейшие и надежнейшие люди".
- Так вот, поглядите, господа, - сказал он, вводя надежнейшую семерку в
свой кабинет, - здесь, в этой комнате, я вчера оставил некий... э-э...
весьма важный документ... м-м... в желтом конверте... адрес написан
фиолетовыми чернилами...
Один из способнейших понимающе присвистнул и сказал с восхищением
знатока:
- Ишь чего он тут натворил! Ах, бродяга!
- Кто бродяга? - смутился министр.
- Этот вор, - ответил сыщик, критически оглядывая хаос в кабинете.
Министр слегка покраснел.
- Это... м-м... это, собственно, я сам немного разбросал бумаги, когда
искал документ. Дело в том, господа, что... э-э... в общем, не исключено,
что я куда- нибудь засунул или потерял этот документ. Точнее говоря, ему
негде быть, кроме как в этой комнате. Я полагаю... я даже прямо утверждаю,
что надо систематически обыскать весь кабинет. Это, господа, ваша
специальность. Сделайте все, что в человеческих силах.
В человеческих силах немалое, а потому трое способнейших, запершись в
кабинете, начали там систематический обыск; двое взялись за допрос кухарки,
горничной, привратника и шофера, а последняя пара отправилась куда-то в
город, чтобы, как они сказали, предпринять необходимое расследование.
К вечеру того же дня трое из способнейших заявили, что полностью
исключено, чтобы пропавшее письмо находилось в кабинете господина министра.
Ибо они даже вынимали картины из рам, разбирали по частям мебель и
перенумеровали каждый листок бумаги, но письма не нашли. Двое других
установили, что в кабинет входила только служанка, которая, по приказанию
хозяйки дома, отнесла туда ужин, министр в это время сидел на полу среди
бумаг. Поскольку не исключено, что служанка при этом могла унести письмо,
было выяснено, кто ее любовник. Им оказался монтер с телефонной станции, за
которым теперь незаметно следит один из семи "способнейших". Последние два
ведут расследование "где-то там".
Ночью министр никак не мог уснуть и все твердил себе "Письмо в желтом
конверте пришло в пять часов, я читал его, сидя за столом, и никуда не
отлучался до самого ужина. Следовательно, письмо должно было остаться в
кабинете, а его там нет... экая гнетущая, прямо-таки немыслимая загадка!"
Министр принял снотворное и проспал до утра, как сурок.
Утром он обнаружил, что около его дома, неведомо зачем, околачивается
один из способнейших. Остальные, видимо, вели расследование по всей стране.
- Дело двигается, - сказал ему по телефону министр внутренних дел. -
Вскоре, я полагаю, мне доложат о результатах. Судя по тому, что вы, коллега,
говорили о содержании письма, нетрудно угадать, кто может быть заинтересован
в нем... Если бы мы могли устроить обыск в одном партийном центре или в
некоей редакции, мы бы узнали несколько больше. Но, уверяю вас, дело
двигается.
Министр вяло поблагодарил... Он был очень расстроен, и его клонило ко
сну. Вечером он почти не разговаривал с женой и рано лег спать.
Вскоре после полуночи - была ясная, лунная ночь - министерша услышала
шаги в библиотеке. С отвагой, присущей женам видных деятелей, она на
цыпочках подошла к двери в эту комнату. Дверь стояла настежь, один из
книжных шкафов был открыт. Перед ним стоял министр в ночной рубашке и, тихо
бормоча что-то, с серьезным видом перелистывал какой-то толстый том.
- О господи, Владя, что ты тут делаешь? - воскликнула Вожена.
- Надо кое-что посмотреть, - неопределенно ответил министр.
- В темноте? - удивилась супруга.
- Я и так вижу, - заверил ее муж и сунул книгу на место. - Покойной
ночи! - сказал он вполголоса и медленно пошел в спальню.
Вожена покачала головой. Бедняга, ему не спится из-за этого проклятого
письма!
Утром министр встал румяный и почти довольный.
- Скажи, пожалуйста, - спросила его супруга, - что ты там ночью искал в
книжном шкафу?
Министр положил ложку и уставился на жену.
- Я? Что ты выдумываешь! Я не был в библиотеке. Я же спал, как убитый.
- Но я с тобой там разговаривала, Владя! Ты перелистывал какую-то книгу
и сказал, что тебе надо что-то посмотреть
- Не может быть! - недоверчиво отозвался министр. - Тебе приснилось,
наверное. Я ни разу не просыпался ночью.
- Ты стоял у среднего шкафа, - настаивала жена, - и даже света не
зажег. Перелистывал в потемках какую-то книгу и сказал: "Я и так вижу".
Министр схватился за голову.
- Жена! - воскликнул он сдавленным голосом. - Не лунатик ли я?.. Нет,
оставь, тебе просто, видно, померещилось... - Он немного успокоился. - Ведь
я не сомнамбула!
- Это было в первом часу ночи, - настаивала Божена и добавила немного
раздраженно. - Уж не хочешь ли ты сказать, что я ненормальная?
Министр задумчиво помешивал чай.
- А ну-ка, - вдруг сказал он, - покажи мне, где это было.
Жена повела его к книжному шкафу.
- Ты стоял тут и поставил какую-то книгу вот сюда, на эту полку.
Министр смущенно покачал головой; всю полку занимал внушительный
многотомный "Сборник законов и узаконении".
- Значит, я совсем спятил, - пробормотал он, почесав затылок, и почти
машинально взял с полки один том, поставленный вверх ногами. Книга
раскрылась у него в руках, заложенная желтым конвертом с адресом, написанным
фиолетовыми чернилами...
- Подумать только, Вожена, - удивлялся министр, - я готов был
присягнуть, что никуда не отлучался из кабинета! Но теперь я смутно
припоминаю, что, прочтя это письмо, я сказал себе: надо заглянуть в закон
тысяча девятьсот двадцать третьего года. И вот я принес этот том и положил
его на письменный стол, чтобы сделать выписки. Но книга все время
закрывалась, и я заложил ее конвертом. А потом, очевидно, захлопнул том и
машинально отнес его на место... Но почему же я бессознательно, во сне,
пошел взглянуть именно на эту книгу?.. Гм... ты лучше никому не рассказывай
об этом... Подумают бог весть что... Всякие эти психологические загадки
производят, знаешь ли, плохое впечатление...
Через минуту министр бодро звонил по телефону своему коллеге из
министерства внутренних дел:
- Алло, коллега, я насчет пропавшего письма... Нет, нет, вы не могли
напасть на след, оно у меня в руках!.. Что?.. Как я его нашел?.. Этого я вам
не скажу, коллега. Есть, знаете ли, такие методы, которые и в вашем
министерстве еще неизвестны... Да, да, я знаю, что ваши люди сделали все
возможное. Они не виноваты, что не умеют... Не будем больше говорить об
этом... Пожалуйста, пожалуйста! Привет, дорогой коллега!
1928
Карел Чапек. Птичья сказка
Перевод Д. Горбова
Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
Конечно, дети, вы не можете знать, о чем говорят птицы.
Они разговаривают человеческим языком только рано утром, при
восходе солнца, когда вы еще спите. Позже, днем, им уже не
до разговоров: только поспевай - здесь клюнуть зернышко,
тут откопать земляного червячка, там поймать мушку в
воздухе. Птичий папаша просто крылья себе отмахает; а
мамаша дома за детьми ухаживает. Вот почему птицы
разговаривают только рано утром, открывая у себя в гнезде
окна, выкладывая перинки для проветривания и готовя завтрак.
- ...брым утром, - кричит из своего гнезда на сосне
черный дрозд, обращаясь к соседу-воробью, который живет в
водосточной трубе. - Уж пора.
- Чик, чик, чирик, - отвечает тот. - Пора лететь, мошек
ловить, чтобы было что есть, да?
- Верно, верно, - ворчит голубь на крыше. - Просто беда,
братец. Мало зерен, мало зерен.
- Так, так, - подтверждает воробей, вылезая из-под
одеяла. - А все автомобили, знаешь? Пока ездили на
лошадях, всюду было зерно, - а теперь? А теперь автомобиль
пролетел - на дороге ничего. Нет, нет, нет!
- Только вонь, только вонь, - воркует голубь. - Поганая
жизнь, брр! Придется, видно, закрывать лавочку.
Кружишь-кружишь, воркуешь-воркуешь, а что за весь труд
выручил? Горстки зерна не наберешь. Прямо страх!
- А ты думаешь, воробьям лучше? - сердито топорщится
воробей. - По совести сказать, кабы не семья, я бы отсюда -
фю-ить!
- Как твой родич из Дейвице? - отзывается невидный в
гуще ветвей крапивник.
- Из Дейвице?.. - переспросил воробей. - Там у меня
знакомый есть, Филиппом зовут.
- Это не тот, - сказал крапивник. - Того, что улетел,
звали Пепик. Такой взъерошенный был воробышек, вечно
немытый-нечесаный; и целый день ругался: в Дейвице, мол,
скука смертная... Другие птицы зимовать на юг улетают, на
Ривьеру или в Египет: скворцы, например, аисты, ласточки,
соловьи. Только воробей всю жизнь в Дейвице торчит. "Я
этого так не оставлю, - покрикивал воробей по имени Пепик.
- Если может лететь в Египет какая-нибудь ласточка, что на
уголке живет, почему бы и мне, милые, не полететь? Так и
знайте, обязательно полечу, только вот упакую свою зубную
щетку, ночную рубашку да ракетку с мячами, чтобы там в
теннис играть. Увидите, как я всех в теннис обставлю. Я
ведь ловок, хитер: буду делать вид, будто кидаю мяч, а
вместо мяча сам полечу и, если меня трахнут ракеткой, я от
них упорхну либо убегу - прочь! прочь! прочь! А как
только всех обыграю, куплю Вальдштейнский дворец и устрою
там на крыше себе гнездо, да не из обыкновенной соломы, а из
рисовой и из майорана, дягиля, морской травы, конского
волоса и беличьих хвостов. Вот как!" Так рассуждал этот
воробышек и каждое утро подымал шум, что сыт этими самыми
Дейвице по горло и непременно полетит на Ривьеру.
- И полетел? - спросил черный дрозд на сосне.
- Полетел, - продолжал в чаще ветвей крапивник. - В один
прекрасный день ни свет ни заря - пустился на юг. А только
воробьи никогда на юг не улетают и не знают туда дороги. И
у этого воробья, Пепика, то ли крылья коротки оказались, то
ли геллеров не хватило, чтобы переночевать в трактире;
воробьи, понимаете, спокон веков - пролетарии: целый день
знай взад и вперед пролетают. Короче говоря, воробей Пепик
долетел только до Кардашовой Ржечице, а дальше не мог: ни
гроша в кармане. И уж тому был радехонек, что воробьиный
староста в Кардашовой Ржечице сказал ему по-приятельски:
"Эх, ты, бездельник, шатун никчемный. Думаешь, у нас в
Кардашовой Ржечице на каждого голодранца,
