профессиональней, тем более хитрые ловушки расставляют тебе
наводка на резкость и выдержка, смещение перспективы, фон,
блеск очков и прочие оптические явления. Имейте в виду:
фотография - настоящий спорт; с нею связаны, во-первых,
известное честолюбие и, во-вторых, отчаянный азарт.
Это-спорт такой же волнующий, как охота на тигров или
лотерея: то промах, то небывалое везенье, то несчастные
дни, то целые фильмпаки, осененные благодатью; никогда не
знаешь заранее, что будет. Я сильно подозреваю, что тут все
дело в каком-то колдовстве или чуде, которое не зависит от
нас и совершенно не в нашей власти.
Может быть, оттого, что удачный снимок представляет собой
нечто дарованное свыше, нечто сверхъестественное, автор его
вправе без всякого стеснения им хвастаться. Я, например,
никогда не бегаю и не кричу о том, какую изумительную книгу
я написал или как мне удалась какая-нибудь статья; но в то
же время без малейших колебаний вытаскиваю из кармана
сделанную мной фотографию и громко требую от каждого, чтоб
он подтвердил, что она у меня замечательно удачна и что он в
жизни не видел такого снимка.
Тут исчезает всякая скромность и благородная сдержанность
самооценки: тут, милый, хвали, хвали меня, восхищайся моим
талантом! Гордость фотографа по поводу удачного снимка -
чувство довольно сложное: человек с фотоаппаратом, с одной
стороны, хвастает своим искусством и личным своим
достижением, а с другой - добивается похвал своему
фотоаппарату и выслушивает их с довольной физиономией, как
будто фотоаппарат - составная часть его личного достоинства,
чем доказывает, что авторское тщеславие - составная часть
тщеславия собственника.
Но бойтесь другой гордости, которая человеку с
фотоаппаратом не к лицу: гордости художника. Хороший
фотолюбитель - собиратель явлений действительности;
подлинная прелесть его снимков заключается в неисчерпаемой
красоте реальных предметов, воспроизведенных светом. Или
очарование личного контакта. Портреты милых нам людей.
Интимность воспоминаний. Все это - гораздо более ценно, чем
фабрикация картинок, похожих на нарисованные, имитирование
литографии или офорта, - погоня за настроением, светотенью и
прочими живописными трюками.
Если вы не дорожите и не способны любоваться простой,
голой действительностью, лучше не устремляйте на нее своего
объектива, которому самим господом богом положено правильно
и отчетливо ее отражать (при условии, что вы не забыли
сделать надлежащую наводку на резкость).
Не менее своеобразно и отношение фотографируемого к
сделанному с него снимку. Самый безропотный чувствует себя
болезненно задетым, если лицо его вышло на фотографии
недостаточно выразительным или на нем застыла какая-то
глуповатая улыбка. И самый отъявленный скептик радуется,
видя, что лицо его приобрело на фотографии серьезное,
глубокомысленное выражение, отмечено печатью мужественной
красоты. Я думаю, дьявол - и тот очень огорчился бы, если
бы его фотокарточка выдала все его безобразие и ту низкую
роль, которую он играет во вселенной. Отсюда ясно следует,
что каждый человек относится к самому себе с нежностью и
даже с уважением; что он хочет быть красивым, ярким,
способным вызвать любовь с первого взгляда.
Есть люди, которых прямо терзает страх, что они никогда
не выйдут на фотографии так, как им хотелось бы. И вдруг
иной раз получилось, что лицо их глядит со снимка - милое,
живое, интересное. Они долго с удовлетворением созерцают
это свое лучшее я, - потом вдруг разражаются:
- Послушайте, да у вас просто чудесный аппарат!
1930
-------------------------------------------------------
1) - Мах Иозеф (1883-1951) - чешский поэт, журналист и
переводчик.
Карел Чапек. Ясновидец
Перевод Т. Аксель и О. Молочковского
Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
- Меня не так легко провести, уверяю вас, господин
прокурор, - сказал Яновиц. - Недаром я еврей, а? Но то,
что делает этот человек, выше моего разумения. Тут не
только графология, тут бог весть что такое. Представьте
себе, дают ему образец почерка в незапечатанном конверте.
Он даже не поглядит, только сунет пальцы в конверт, пощупает
бумагу и при этом малость скривит рот, словно ему больно. И
тут же начинает описывать характер человека по почерку...
Да как описывать, - диву даешься! Все насквозь видит! Я
дал ему в конверте письмо старого Вейнберга, так он все
выложил и что у старика диабет и что он на краю банкротства.
Что вы на это скажете?
- Ничего, - сухо ответил прокурор. - Может, он знает
старого Вейнберга.
- Но ведь он даже не видел почерка, - живо возразил
Яновиц. - Он уверяет, что у каждого почерка свой флюид,
который вполне отчетливо ощутим. Это, говорит он, такое же
физическое явление, как радиоволны. Господин прокурор, тут
нет жульничества: этот самый князь Карадаг даже денег не
берет, он, говорят, из очень старинной бакинской семьи, мне
один русский рассказывал. Да что я буду вас убеждать,
приходите лучше сами поглядеть, сегодня вечером он будет у
нас. Обязательно приходите!
- Послушайте, господин Яновиц, - отвечал прокурор, - все
это очень мило, но иностранцам я верю мало, от силы
наполовину, особенно если источники их существования мне
неизвестны. Русским я верю еще меньше, а этим факирам, и
совсем мало. Если же он вдобавок князь, то я не верю ему ни
на грош. Где, вы говорите, он научился этому? Ага, в
Персии. Оставьте меня в покое, господин Яновиц. Восток -
это сплошное шарлатанство.
- Ну, что вы, господин прокурор, - возразил Яновиц. -
Этот молодой человек все объясняет с научной точки зрения.
Никакой магии или потусторонних сил. Говорю вам, чисто
научный метод.
- Тем более это шарлатанство, - изрек прокурор. -
Удивляюсь вам, господин Яновиц. Всю жизнь вы обходились без
"чисто научных методов", а теперь ухватились за них. Ведь
будь здесь что-нибудь серьезное, все это давно было бы
известно науке, как вы полагаете?
- М-да... - промычал Яновиц, слегка поколебленный. - Но
ведь я сам свидетель того, как он раскусил старого
Вейнберга. Это было просто гениально. Знаете что, господин
прокурор, приходите все-таки посмотреть. Если это
жульничество, вы сразу увидите, на то вы и специалист. Вас
ведь никто не проведет, а?
- Да, едва ли, - скромно отозвался прокурор. - Ладно, я
приду, господин Яновиц. Приду только затем, чтобы раскусить
этот ваш феномен. Просто позор, до чего у нас легковерны
люди. Но вы ему не говорите, кто я такой. Вот погодите, я
ему покажу один почерк, это будет необычный случай.
Ручаюсь, что я изобличу его в обмане.
Надобно вам сказать, что прокурору (или, точнее говоря,
старшему государственному прокурору доктору прав господину
Клапке) предстояло на ближайшей сессии суда присяжных
выступить обвинителем по делу Гуго Мюллера, обвиняемого в
убийстве с заранее обдуманным намерением. Фабрикант и богач
Гуго Мюллер был обвинен в том, что, застраховав на громадную
сумму жизнь своего младшего брата Отто, утопил его в
Доксанском пруду (1). Подозревали его и в том, что
несколько лет назад он отправил на тот свет свою любовницу,
но этого, разумеется, нельзя было доказать. В общем, это
был крупный процесс, и Клапке хотелось блеснуть на нем. Он
работал над делом Мюллера со всей свойственной ему энергией
и проницательностью, стяжавшими ему славу одного из самых
грозных прокуроров. Дело, однако, было не вполне ясное, и
прокурор отдал бы что угодно, хотя бы за одно бесспорное
доказательство. Но, для того чтобы отправить Мюллера на
виселицу, обвинителю приходилось больше полагаться на свое
красноречие, чем на материалы следствия. Да будет вам
известно, что добиться смертного приговора для убийцы - дело
чести прокурора.
В тот вечер Яновиц даже немножко волновался, представляя
ясновидца прокурору.
- Князь Карадаг, - сказал он тихим голосом. - Доктор
Клапка... Пожалуй, можно начинать, не так ли?
Прокурор испытующе взглянул на этот экзотический
экземпляр. Перед ним стоял худощавый молодой человек в
очках, лицом похожий на тибетского монаха. Пальцы у него
были тонкие, воровские. "Авантюрист!" - решил прокурор.
- Господин Карадаг, - тараторил Яновиц. - Пожалуйте
сюда, к столику. Бутылка минеральной воды там уже
приготовлена. Зажгите, пожалуйста, торшер, а люстру мы
погасим, чтобы она вам не мешала. Так. Прошу потише,
господа. Господин про... м- м, господин Клапка принес
некое письмо. Если господин Карадаг будет столь любезен,
что...
Прокурор откашлялся и сел так, чтобы получше видеть
ясновидца.
- Вот письмо, - сказал он и вынул из кармана
незапечатанный конверт. - Пожалуйста.
- Благодарю, - глухо сказал ясновидец, взял конверт и,
прикрыв глаза, повертел его в руках. Вдруг он вздрогнул и
покачал головой. - Странно! - пробормотал он и отпил воды,
потом сунул свои тонкие пальцы в конверт и замер. Его
смуглое лицо побледнело.
В комнате стояла такая тишина, что слышен был легкий хрип
Яновица, который страдал одышкой.
Тонкие губы Карадага дрожали и кривились, словно он
держал в руках раскаленное железо, на лбу выступил пот.
- Нестерпимо! - пробормотал он, вынул пальцы из
конверта, вытер их платком и с минуту водил ими по скатерти,
будто точил их, как ножи. Потом нервно отпил глоток воды и
осторожно взял конверт.
- В человеке, который это писал, - сухо начал он, - есть
большая внутренняя сила, но... - Карадаг, видимо, искал
слово, - такая, которая подстерегает... Это страшно! -
воскликнул он и выпустил конверт из рук. - Не хотел бы я,
чтобы этот человек был моим врагом.
- Почему? - не сдержался прокурор. - Он совершил
что-нибудь нехорошее?
- Не задавайте вопросов, - сказал ясновидец. - В каждом
вопросе кроется ответ. Я знаю лишь, что он способен на что
угодно... на великие и ужасные поступки. У него чудовищная
сила воли... и жажда успеха... богатства... Жизнь
ближнего для него не помеха. Нет, он незаурядный
преступник. Тигр ведь тоже не преступник. Тигр -
властелин. Этот человек не способен на подлости... но он
уверен, что распоряжается судьбами людей. Когда он выходит
на охоту, люди для него - добыча. Он убивает их.
- Он стоит по ту сторону добра и зла, - пробормотал
прокурор, явно соглашаясь с ясновидцем.
- Все это только слова, - ответил тот. - Никто не стоит
по ту сторону добра и зла. У этого человека свой строгий
моральный кодекс. Он никому ничего не должен, он не крадет
и не обманывает. Убить для него все равно, что дать шах и
мат на шахматной доске. Такова его игра, и он честно
соблюдает ее правила. - Ясновидец озабоченно наморщил лоб.
- Не знаю, что это значит, но я вижу большой пруд и на нем
моторную лодку.
- А дальше что? - затаив дыхание, воскликнул прокурор.
- Больше ничего не видно, все расплывается. Как-то
странно расплывается и становится туманным под натиском
жестокой и безжалостной воли человека, приготовившегося
схватить добычу. Но в ней нет охотничьей страсти, есть
только доводы рассудка. Абсолютная рассудочность в каждой
детали. Словно решается математическая задача или
техническая проблема. Этот человек никогда ни в чем не
раскаивается, он уверен в себе и не боится упреков
собственной совести. Мне кажется, что он на всех смотрит
свысока, он очень высокомерен и самолюбив Ему нравится, что
люди его боятся. - Ясновидец выпил еще глоток воды. - Но
вместе с тем он актер. По сути дела он честолюбец, который
любит позировать перед людьми. Ему хотелось бы поразить мир
своими деяниями... Хватит, я устал. Он мне антипатичен.
- Слушайте, Яновиц, - обратился к хозяину взволнованный
прокурор. - Ваш ясновидец в самом деле поразителен. Он
нарисовал точнейший портрет: сильный и безжалостный
человек, для которого люди только добыча; мастер в своей
игре; рассудочная натура, которая логически обосновывает
свои поступки и никогда не раскаивается; джентльмен и притом
