каждой новой открытой мной черточке. Но вдруг радость открытия растаяла,
как мороженое на солнце: в чем-то мой диагноз был неправилен, что-то в
нем было не то. Меня опять охватило беспокойство. Да сыщик ли это, не
ошибаюсь ли я? Чем внимательнее я следил за этим странным фланером, тем
сильней становились мои сомнения - ведь эта его нарочитая бедность, по-
жалуй, не так уж нарочита, пожалуй, есть в ней что-то слишком подлинное,
слишком правдивое для простой полицейской ловушки. Первое, что вызвало
мое подозрение, - это воротничок сорочки. Нет, такой заношенной тряпки
не вытащишь из мусорного ящика и не наденешь по доброй воле себе на шею;
такую тряпку носят только вконец опустившиеся люди. Затем - второе несо-
ответствие - башмаки, если вообще можно назвать такие жалкие, совсем
развалившиеся обувки башмаками. Правый башмак вместо черного шнурка был
завязан простой веревочкой, а на левом отстала подошва, и при каждом ша-
ге он разевал рот, как лягушка. Нет, таких башмаков нарочно не придума-
ешь и не наденешь ради маскарада. Совершенно ясно, и сомнения быть не
может - это растрепанное, шныряющее взад и вперед воронье пугало не по-
лицейский агент, мой диагноз был ошибочен. Но если это не полицейский,
то кто же тогда? Чего ради он толчется здесь, чего ради бросает испод-
тишка быстрые, высматривающие, выискивающие взгляды? Я злился, что не
могу разгадать этого человека, мне хотелось схватить его за плечо: что
тебе надо? Чего ты здесь трешься?
И вдруг меня как огнем обожгло, я вздрогнул: уверенность, словно пу-
ля, вонзилась мне в сердце, теперь я знал все, окончательно и беспово-
ротно. Нет, это не сыщик - и как только мог он так меня провести? - это,
если можно так выразиться, антипод полицейского: это карманный воришка,
настоящий и неподдельный, обученный своему ремеслу квалифицированный
профессионал, подлинный карманник, нахально охотящийся здесь на бульваре
за бумажниками, часами, за дамскими сумочками и прочей добычей. Первое,
почему я догадался о его профессии, - это то, что он всегда лез в самую
гущу. Теперь я понял, что он умышленно изображал ротозея, умышленно на
всех натыкался, путался под ногами. Картина становилась все яснее, все
понятнее. То, что он выбрал именно это место - перед кафе и недалеко от
угла, - тоже имело свой резон. Некий изобретательный владелец магазина
придумал особый аттракцион для своей витрины. Товар у него в лавке был
не очень ходкий и не привлекал покупателей: кокосовые орехи, восточные
сладости и леденцы в пестрых бумажках. Но лавочнику пришла блестящая
мысль - мало того, что он украсил витрину искусственными пальмами и тро-
пическими видами, он еще пустил в этот роскошный южный пейзаж - надо
прямо сказать: выдумка была гениальная! - трех живых обезьянок; они про-
делывали за стеклом преуморительные антраша, скалили зубы, искали друг у
друга блох, корчили гримасы, кривлялись и, как и полагается обезьянам,
вели себя бесцеремонно и непристойно. Умный торговец рассчитал верно:
витрина была облеплена любопытными, особенно веселились женщины, если
судить по их восторженным крикам и возгласам. И вот каждый раз, как у
магазина собиралась пустая толпа зевак, мой приятель оказывался тут как
тут. Осторожно, с подчеркнутой деликатностью проталкивался он в самую
толчею. Даже при моих скудных сведениях о до сих пор еще мало изученном
и, насколько мне известно, не достаточно хорошо описанном искусстве кар-
манников я знал, что уличному жулику для удачной операции теснота так же
необходима, как сельдям для нереста - ибо в толчее, в давке трудно по-
чувствовать прикосновение воровской руки, нащупывающей бумажник или часы
в твоем кармане. Но кроме того - это я понял тогда впервые - чтобы
действовать наверняка, надо чем-то отвлечь внимание, на какое-то мгнове-
ние усыпить бессознательную бдительность, с которой каждый охраняет свое
имущество. В данном случае таким превосходным отвлекающим средством слу-
жили три обезьянки с их на самом деле уморительно забавными ужимками.
Собственно говоря, эти гримасничающие, прыгающие мартышки были дея-
тельными сообщниками и пособниками моего нового приятеля - карманного
вора.
Мое открытие (да простится мне это!) просто окрылило меня. Ведь еще
никогда не видел я карманника. Нет, не хочу грешить против истины - один
раз видел, еще студентом, когда учился в Лондоне; чтобы усовершенство-
ваться в английском языке, я часто ходил тогда в суд слушать английскую
речь и однажды пришел в тот момент, когда два полисмена ввели рыжего
прыщавого парня. На столе перед судьей лежал кошелек - corpus delicti
[29], несколько свидетелей под присягой дали показания, затем судья про-
бурчал какую-то английскую невнятицу, и рыжий парень исчез, если я верно
понял, на шесть месяцев. Это был первый виденный мной уличный жулик, но
- ив этом вся разница - мне абсолютно ни из чего не было ясно, что он
действительно уличный жулик. Ведь его виновность устанавливалась свиде-
тельскими показаниями, я присутствовал только при юридической ре-
конструкции преступления, не при самом преступлении. Я видел только об-
виняемого, осужденного, но не вора. Ведь вор действительно вор только в
тот момент, когда ворует, а не два месяца спустя, когда судится за свое
преступление, точно так же, как поэт по существу поэт только в тот мо-
мент, когда творит, а не два года спустя когда выступает перед микрофо-
ном со своими стихами; человек - автор своего действия только в момент
его совершения. И вот теперь мне представился такой редчайший случай - я
мог наблюдать карманного вора в самый характерный для него момент, в са-
мой подлинной внутренней правде его существа, в тот краткий миг, который
так же трудно подсмотреть, как зачатие или рождение. Даже самая мысль о
такой возможности волновала меня.
Конечно, я твердо решил не прозевать такой замечательный случай, не
упустить ни одной мелочи, проследить и подготовку и самый акт воровства.
Я сейчас же расстался со своим креслом в кафе - здесь мое поле зрения
было слишком ограничено. Теперь мне нужна была позиция с широким круго-
зором, так сказать передвижная, откуда я мог бы беспрепятственно за ним
подсматривать, и, перепробовав несколько мест, я в конце концов остано-
вил свой выбор на столбе, со всех сторон обклеенном пестрыми афишами па-
рижских театров. Там я мог стоять, не обращая на себя внимания, словно
поглощенный чтением афиш, и наблюдать оттуда за каждым движением карман-
ника. И вот я следил с самому мне теперь непонятным упорством за тем,
как этот субъект занимался своим трудным и опасным ремеслом, и не при-
помню, чтобы когда-либо в театре или в кино я следил с таким же интере-
сом за игрой актеров. Ибо драматическое мгновение в жизни захватывает
гораздо сильнее, чем драматическое мгновение в любом искусстве. Vive la
realite! [30]
И этот час на парижском бульваре - с одиннадцати до двенадцати дня -
действительно промелькнул для меня как одно мгновение, хотя он был насы-
щен (или, вернее, именно потому, что был насыщен) неослабевающим напря-
жением, бесчисленными волнующими колебаниями и мелкими случайностями; я
мог бы без конца рассказывать об этом часе, так был он наэлектризован
энергией, так возбуждал своей опасной игрой. До этого дня я даже не по-
дозревал, что воровство на улице среди бела дня необыкновенно трудное
ремесло, которому почти невозможно обучить, нет, не ремесло, а страшное
и требующее огромного напряжения искусство. До тех пор слово "карманник"
вызывало у меня довольно неопределенное представление о ловкости рук и
большой дерзости, я действительно считал, что для карманника, так же как
для жонглера или фокусника, достаточно набить себе руку. Диккенс изобра-
зил в "Оливере Твисте" профессионального вора, обучающего подростков ис-
кусству незаметно вытащить платок из кармана сюртука. К сюртуку привешен
колокольчик, и если колокольчик зазвенит, значит новичок не сумел выта-
щить платок, значит он работает не чисто. Но Диккенс, теперь я это по-
нял, обратил внимание только на грубо техническую сторону дела, только
на сноровку пальцев; вероятно, он никогда не наблюдал на живом объекте
кражу платка - вероятно, у него не было случая заметить (вот так, как
сейчас посчастливилось мне), что карманнику, работающему среди бела дня,
мало проворства рук, он должен быть всегда начеку, всегда владеть собой,
натренировать свою психику: сохранять спокойствие и в то же время обла-
дать молниеносной реакцией, а главное - он должен быть невероятно, прос-
то до безумия смелым. Ведь карманный вор (это стало мне ясно уже после
шестидесятиминутного обучения) должен действовать так же быстро и реши-
тельно, как хирург, который оперирует на сердце, - промедление на секун-
ду может быть смертельно; но ведь операцию делают под хлороформом, паци-
ент лежит на столе, он не может двигаться, он беззащитен, здесь же быст-
рая и легкая рука касается тела, ощущения которого не притуплены ис-
кусственно, а у людей обычно особенно чувствительно как раз то место,
где у них кошелек. В то время как карманник уже начинает орудовать, в то
время как его рука с молниеносной быстротой делает свое дело, в ту нап-
ряженную, волнующую минуту, когда он уже залез в чужой карман, он дол-
жен, сверх всего прочего, еще вполне владеть всеми мускулами и нервами
своего лица, он должен прикидываться равнодушным, даже скучающим. Ему
нельзя выдать свое волнение, он не грабитель и не убийца, которым не на-
до, вонзая нож в жертву, гасить злой огонь своих глаз; карманник, толк-
нув свою жертву, должен учтиво пробормотать самым обычным голосом:
"Pardon, monsieur" [31] и посмотреть ясным и приветливым взором. Но это
не все: мало быть хитрым, настороженным и ловким в самый момент кражи, -
еще до того надо проявить много проницательности и знания людей, с точки
зрения психолога и физиолога решить, пригодна ли для твоих целей наме-
ченная жертва. Из всей толпы надо отобрать рассеянных, доверчивых людей,
а среди них опять же только тех, у кого не застегнуто на все пуговицы
пальто, кто идет не слишком быстро, а значит, к кому можно подобраться,
не обратив на себя внимания; на сто, на пятьсот прохожих один или два,
вряд ли больше, попадают в поле его обстрела, - за тот час я это прове-
рил. Разумный жулик очень осторожно выбирает объекты для своей работы,
да и то еще нередко терпит неудачу из-за разных случайностей и большей
частью в последнюю минуту.
Для ремесла карманника (это я могу засвидетельствовать) нужен огром-
ный житейский опыт, бесконечная осторожность и выдержка; ведь жулик во
время работы не только напрягает все свои внешние чувства, чтобы наме-
тить и застать врасплох свою жертву, - одновременно он каким-то сверх-
чувством своих и без того уже перенапряженных чувств должен ощутить, не
следят ли за ним, не подсматривает ли из-за угла полицейский, или ищей-
ка, или один из тех назойливых любопытных, которых всегда так много на
улице. Ничего нельзя пропустить. Зазеваешься - и уже пропал: не заметил,
что твоя рука отражается в зеркальной витрине, что из магазина или из
окна кто-то за тобой наблюдает. Едва ли разумна такая огромная затрата
энергии, если принять во внимание, как легко провалиться; малейшая неу-
дача или промах - и прощайте на три-четыре года парижские бульвары;
дрожь в пальцах или слишком поспешное нервное движение руки - и прощай
свобода. Воровство среди бела дня на людном бульваре свидетельствует о
высокой отваге и мужестве, теперь мне это ясно, и с того памятного дня я
всегда воспринимаю как известную несправедливость, когда газеты отводят
этой категории жуликов, считая ее, вероятно, самой неважной, всего нес-
колько строчек. Ведь из всех профессий, дозволенных и недозволенных, в
нашем мире это одна из самых трудных и опасных: я бы сказал, что некото-
