уже догнал его, уже протянул руку, чтоб схватить и оттащить прочь. Но
он, словно опять поняв мой мысленный приказ, неожиданно свернул в сторо-
ну. За один квартал до бульвара он пересек улицу Друо и вдруг уверенно,
будто к себе домой, направился к зданию, которое я сейчас же узнал: это
был Отель Друо, известный парижский аукционный зал.
И опять я был озадачен, уже который раз, этим поразительным челове-
ком. Ведь пока я старался разгадать его жизнь, какая-то внутренняя сила
словно толкала его навстречу моим тайным желаниям. Среди сотен тысяч па-
рижских домов я наметил сегодня утром как раз этот, потому что всегда
проводил там чрезвычайно волнующие, поучительные и в то же время занима-
тельные часы. Там больше жизни, чем в музеях, а сокровищ бывает в неко-
торые дни не меньше, там все постоянно меняется, и я люблю этот с виду
неприглядный Отель Друо, вечно иной, вечно тот же, люблю как прекрасней-
ший экспонат, потому что в нем представлен в миниатюре весь вещный мир
Парижа. То, что обычно в замкнутой стенами квартире сливается в органи-
ческое целое, здесь раздроблено и разложено на множество вещей, словно
разрубленная на куски огромная туша в мясной лавке. Предметы друг другу
совершенно чуждые, неподходящие, предметы священные и обиходные объеди-
нены здесь самым обыденным: все, что тут выставлено, подлежит превраще-
нию в деньги. Кровать и распятие, шляпа и ковер, часы и умывальник, мра-
морные статуи Гудона и томпаковые столовые приборы, персидские миниатюры
и посеребренные портсигары, подержанные велосипеды бок о бок с первыми
изданиями Поля Валери, граммофоны бок о бок с готическими мадоннами,
картины Ван Дейка на одной стене с плохими олеографиями, бетховенские
сонаты рядом с поломанными печками, насущно необходимое и явно излишнее,
откровенная халтура и ценнейшие произведения искусства, большое и малое,
подлинное и поддельное, старое и новое, - все, что может быть создано
руками и гением человека, высокое и пошлое, все вливается в реторту аук-
циона, которая с равнодушной жестокостью втягивает, а затем изрыгает все
ценности этого огромного города. Здесь, на этой перегрузочной станции,
где все ценности безжалостно переплавляются в монету, превращаются в
цифры, здесь на этом толкучем рынке человеческой суетности и человечес-
кой нужды, в этом фантастическом хаосе ярче, чем гделибо, ощущается все
сумбурное многообразие нашего материального мира. Все могут продать
здесь неимущие, все могут купить имущие. Но здесь не только приобретают-
ся вещи, здесь постигаешь и познаешь. Прислушиваясь и приглядываясь, лю-
бознательный человек может получить сведения из всех областей, научиться
лучше понимать историю искусств, археологию, книговедение, филателию и
нумизматику, а также, и прежде всего, психологию человека. Ибо столь же
многообразны, как вещи, которые из этих зал переходят в новые руки и
лишь недолго отдыхают здесь от подневольного существования, столь же
многообразны здесь люди, обступившие стол аукциониста, любопытствующие,
одержимые лихорадкой стяжательства, с беспокойными глазами, горящими
жаждой наживы или таинственной страстью к коллекционированию. Рядом с
солидными антикварами в добротных пальто и лоснящихся котелках сидят за-
мызганные продавцы случайных вещей, старьевщики с Левого берега, пришед-
шие сюда за дешевым товаром для своих лавчонок, и тут же галдят и стре-
кочут мелкие спекулянты и посредники, комиссионеры, наддатчики, "маклаки
- неизбежные гиены, без которых не обходится ни одно поле битвы; они не
упустят проходящую дешево вещь, вовремя перемигнутся и вздуют цену на
стоящий предмет, если заметят, что его облюбовал какой-нибудь коллекцио-
нер. Тут и очкастые библиотекари, сами высохшие, как пергамент, медленно
блуждают в толпе, словно сонные тапиры, а вот впорхнули райские птицы в
ярком оперении - элегантные дамы в жемчугах и брильянтах, заранее пос-
лавшие своих лакеев занять им места впереди, у самого стола аукциониста.
В стороне от других, спокойно и сдержанно стоят, неподвижные, как журав-
ли, подлинные знатоки, так сказать масонский орден коллекционеров. А по-
зади всех этих людей, которых привели сюда либо надежда на выгодное
дельце, либо любопытство, либо действительная страсть к искусству, колы-
шется всегда случайная толпа зевак, привлеченных желанием погреться у
дарового огня, воспламенить свое воображение огромными цифрами, ярким
фонтаном взлетающими вверх. Но у всякого, кто бы сюда ни пришел, есть
своя цель - коллекционирование, азарт, заработок, стяжательство или
просто желание погреться, воспламениться чужим пылом, и весь этот людс-
кой хаос можно систематизировать, разложить на бесконечное количество
типов. Одну только категорию людей я никогда еще здесь не встречал и не
предполагал, что могу встретить, - сословие карманников. Но когда я уви-
дел, с каким безошибочным инстинктом шагнул сюда мой приятель, я сейчас
же понял, что аукционный зал идеальное, пожалуй, даже самое идеальное
место в Париже, где он может применить свое высокое мастерство. Ведь
здесь, как по заказу, собраны все нужные компоненты: ужасающая, невыно-
симая давка, необходимое для удачи ослабление внимания, отвлеченного лю-
бопытством, нетерпением, ажиотажем. И в-третьих: в наши дни, пожалуй,
только в аукционном зале и на скачках за все платят чистоганом, поэтому
можно предполагать, что у каждого из присутствующих карман распух от ту-
го набитого бумажника. Где же, как не здесь, можно рассчитывать на успех
при известной ловкости рук, и утром, теперь я это понял, мой приятель,
вероятно, просто репетировал, так сказать разминал пальцы. Только здесь
его талант проявится во всем блеске.
И все же, когда он медленно поднимался по лестнице в бельэтаж, мне
хотелось схватить его за рукав и потянуть назад. Господи боже мой, да
неужели же ты не видишь вот того объявления на трех языках: "Beware of
pickpockets!", "Attention aux pickpockets! ", "Achtung vor
Taschendieben!" [34] He видишь? Ну и дурак! О таких, как ты, здесь от-
лично осведомлены, уж конечно в толпе шныряют десятки агентов. Еще раз
повторяю: ты сегодня не в форме, поверь мне! Но этот видавший виды чело-
век равнодушно скользнул взглядом по объявлению, вероятно хорошо ему
знакомому, и спокойно продолжал подниматься по лестнице - действие бе-
зусловно разумное, которое само по себе можно было только одобрить, ибо
в нижних залах продаются предметы домашнего обихода, простая мебель,
ящики, шкафы, там толкается и суетится толпа старьевщиков, от которых
мало проку и мало радости; они еще чего доброго носят свой кошель, по
старой крестьянской привычке, на животе, крепко обвязав его вокруг та-
лии, и навряд ли целесообразно и выгодно подбираться к ним. Зато в залах
бельэтажа, где идут с молотка предметы роскоши - картины, книги, автог-
рафы, драгоценности, - там, конечно, и карманы набиты туже и покупатели
не так предусмотрительны.
Я с трудом поспевал за своим приятелем, потому что он прямо от глав-
ного входа начал соваться то в одну, то в другую залу, взвешивая, где
больше шансов на успех; и всюду он изучал объявления на стенах, терпели-
во и не спеша, как гастроном, смакующий изысканное меню. Наконец, он ос-
тановился на зале N 7, где распродавалась знаменитая коллекция китайско-
го и японского фарфора графини Ив де Ж... По всему было видно, что про-
ходящий здесь сегодня дорогой товар вызвал особый ажиотаж. Люди стояли
плечом к плечу, за шляпами и пальто не было видно стола аукциониста.
Сплошная стена в двадцать-тридцать рядов закрывала длинный зеленый стол,
и с нашего места у входа можно было поймать только забавные движения
аукциониста, который, не выпуская из рук белого молотка, как заправский
капельмейстер, дирижировал со своего возвышения торгами и после томи-
тельно длинных пауз неизменно переходил на prestissimo [35]. Как и про-
чие мелкие служащие, он, верно, проживал на окраине, Менильмонтане или
еще в другом каком-нибудь пригороде, - двухкомнатная квартирка, газовая
плита, граммофон как предел мечтаний и горшок пеларгонии на окне - а
здесь, тщательно причесанный и напомаженный, облаченный в модную визит-
ку, он явно наслаждался тем, что ежедневно в течение трех часов в при-
сутствии изысканной публики ударами своего молотка превращает в деньги
самые большие парижские ценности. С заученно-любезной улыбкой, ловко,
словно жонглер разноцветные мячики, подхватывал он на лету предлагаемые
цены - слева, справа, спереди у стола, в конце зала, у дверей -
"шестьсот, шестьсот пять, шестьсот десять" - и возвращал обратно в зал
те же цифры каждый раз с предложенной надбавкой. А когда более или менее
долго никто не набавлял цену и каскад цифр останавливался, он изображал
из себя заигрывающую девицу и с манящей улыбкой взывал: "Никто больше
справа? Никто больше слева? ", или же грозил, драматически сдвинув брови
и подняв в правой руке молоток слоновой кости: "Окончательно!", или лас-
ково уговаривал: "Это же совсем недорого, господа!" В то же время он
раскланивался с завсегдатаями, хитро подмигивал в знак поощрения некото-
рым покупателям, и его тенор, при объявлении о продаже нового предмета -
"тридцать третий номер", - звучавший сухо, по-деловому, становился все
театральнее, по мере того как возрастала цена. Он явно наслаждался тем,
что в течение трех часов человек триста, а то и четыреста, затаив дыха-
ние, впиваются глазами в его губы или в обладающий магической силой мо-
лоток в его руке. Хотя он был только рупором, передающим случайные пред-
ложения покупателей, он обольщался сознанием собственной значительности,
его пьянила иллюзия, что ему принадлежит решающее слово; как павлин рас-
пускает хвост, так и он распускал свой словесный веер, но это нисколько
не помешало мне подумать, что его наигранные манеры в сущности оказывают
моему приятелю ту же услугу, что и утренние обезьянки.
Пока что мой добрый приятель еще не мог воспользоваться помощью свое-
го невольного сообщника, потому что мы стояли в последнем ряду и всякая
попытка вклиниться в эту плотную, теплую и вязкую людскую массу и про-
биться к столу аукциониста представлялась мне совершенно безнадежной. Но
я опять убедился, что я жалкий дилетант в этой увлекательной профессии.
Моему товарищу, опытному мастеру и практику своего дела, давно было из-
вестно, что в ту минуту, когда молоток стукнет в третий раз, - "семь ты-
сяч двести шестьдесят франков!" только что ликующе возгласил тенор, -
что в это короткое мгновение разрядки стена расступится. Задранные голо-
вы опустились, торговцы вносили цены в каталоги, кое-кто отошел в сторо-
ну, на какое-то мгновение в густой толпе появились просветы. И этим
мгновением он воспользовался с гениальной быстротой и, нагнув голову,
как торпеда, проскочил вперед, сразу пробившись через пять-шесть рядов.
И я вдруг очутился один, а ведь я поклялся ни на минуту не оставлять
этого неосторожного человека. Теперь я, правда, тоже поднажал, но аукци-
он уже продолжался, стена уже снова сомкнулась, и я застрял в самой гу-
ще, как телега в болоте. Меня сжимали противные, жаркие, липкие тиски
сзади, спереди, слева, справа, куда ни посмотришь - чужие тела, чужое
платье, кашляющие в шею соседи. К тому же было просто нечем дышать, пах-
ло пылью, затхлым, кислым, а главное потом, как всюду, где дело касается
денег. Совсем упарившись, я попробовал расстегнуть пиджак и достать но-
совой платок. Напрасные старания! Я был плотно зажат. Но все же я не
сдавался, медленно и упорно, ряд за рядом продвигаясь вперед. Увы, я
опоздал! Канареечное пальтишко исчезло. Оно скрылось, застряло где-то в
толпе, и никто, кроме меня, не подозревал о его опасном соседстве, а у
меня дрожал каждый нерв от какого-то мистического страха, что сегодня с
