оба разбиваются об это каменное спокойствие, как волна о скалу; три
поколения, целый народ бушует в приливах и стихает в отливах страстей, а он
хладнокровно и гордо остается единственным, кто бесстрастен.
В этом хладнокровии - подлинный гений Фуше. Его плоть не удерживает и
не увлекает его, она просто участвует в дерзких играх духа. Ни кровь, ни
чувства, ни душа, ни один из этих вносящих смятение элементов сознания и
ощущений настоящего человека не имеют значения для этого тайного азартного
игрока, у которого все страсти сосредоточены в мозгу. Потому что в этом
сухом, кабинетном человеке живет порочная склонность к авантюрам и его
главная страсть - интрига. Но он утоляет ее только в игре ума; и то жуткое
наслаждение, которое доставляют ему смуты и склоки, он всего гениальнее и
всего лучше скрывает под внешностью добросовестного и дельного чиновника -
этой маской он прикрывается в течение всей своей жизни. Из глубины кабинета
он распускает нити паутины; укрываясь за актами и канцелярскими ведомостями,
он наносит смертельные удары неожиданно и незаметно - в этом его тактика.
Нужно очень пристально и глубоко заглянуть в историю, чтобы в зареве
революции, в легендарном сиянии Наполеона вообще заметить его присутствие,
таким он кажется скромным и подчиненным, тогда как на самом деле его
деятельность была всеобъемлющей и определяющей эпоху. Всю жизнь он остается
в тени, но зато переживает три поколения. Еще долго после того, как пали
Патрокл, Гектор и Ахилл, живет хитроумный Одиссей. Его талант переиграл
гения, его хладнокровие долговечнее страстей.
Утром 21 сентября члены только что избранного Конвента впервые вступают
в зал. Уже не так торжествен, не так пышен прием, как три года тому назад на
первом законодательном собрании. Тогда стояло еще посреди зала роскошное
кресло, крытое шелком, расшитое белыми лилиями,- место короля. Когда он
вошел, все собрание, почтительно встав, приветствовало появление
помазанника. Теперь его замки, Бастилия и Тюильри, разрушены, и нет больше
короля во Франции; просто некий толстый господин - Людовик Капет, как его
называют грубые тюремные надзиратели и судьи,- скучает в качестве простого
гражданина в Тампле и ждет приговора. Вместо него в стране теперь властвуют
семьсот пятьдесят человек, поселившиеся в его собственном доме. Позади
председательского стола высится новая скрижаль закона - гигантскими буквами
написанный текст конституции; стены зала украшает зловещий символ -
дикторский пучок розог и смертоносный топор.
На галереях собирается народ и с любопытством рассматривает своих
представителей. Семьсот пятьдесят членов Конвента не спеша вступают в
королевский дом. Странная смесь всех сословий и профессий: безработные
адвокаты рядом с блестящими философами, беглые священники рядом с воинами,
обанкротившиеся авантюристы рядом со знаменитыми математиками и галантными
поэтами; как осадок со дна стакана, который сильно встряхнули, так и во
Франции революция подняла наверх все, что было внизу. Теперь настала пора
разобраться в хаосе.
Уже в размещении депутатов проявилась первая попытка водворить порядок.
В зале, расположенном амфитеатром и таком тесном, что противники
сталкиваются лбами, обдавая друг друга горячим дыханием враждебных речей,
внизу сидят спокойные, просвещенные, осторожные marais-болото, так
насмешливо называют тех, кто сохраняет бесстрастность при любых решениях.
Бурные, нетерпеливые, радикальные занимают места на самых верхних скамьях,
на "горе", последние ряды которой примыкают к галерее, словно символизируя
этим, что за их спиной стоят массы, народ, пролетариат.
Эти две силы не уступают друг другу. Между ними, в приливах и отливах,
бушует революция. Для буржуазии, для умеренных создание республики уже
завершено завоеванием конституции, устранением короля и дворянства,
передачей прав третьему сословию: они охотно запрудили бы и остановили
нарастающее из низов течение, чтобы защитить то, что уже добыто. Их вожди -
Кондорсе, Ролан, жирондисты - это представители интеллигенции и среднего
сословия. Но люди горы хотят, чтобы могучая революционная волна устремлялась
все дальше, чтобы смести все отсталое, все сохранившееся от старого строя;
они-Марат, Дантон, Робеспьер, эти вожди пролетариата, стремятся к la
revolution integrale, к полной радикальной революции, к атеизму и
коммунизму. Низвергнув короля, они хотят низвергнуть деньги и бога - древнюю
опору государства. Чаши весов тревожно колеблются между обеими партиями.
Если победят жирондисты, умеренные, революция постепенно выродится в
реакцию, сперва либеральную, а потом консервативную. Если победят радикалы,
они ринутся в пучины и водовороты анархии. Торжественная гармония первого
часа не обманывает никого из присутствующих в роковом зале; каждый знает,
что здесь скоро начнется борьба не на жизнь, а на смерть, борьба умов и
силы. И то, какое место занимает депутат: внизу, в долине, или наверху, на
горе,- уже заранее говорит о его решении.
В числе семисот пятидесяти, торжественно вступающих в зал развенчанного
короля, молча входит с трехцветным шарфом народного представителя через
плечо Жозеф Фуше, депутат от города Нанта. Тонзура уже заросла, духовное
облачение давно сброшено; как и все здесь, он носит гражданское платье без
всяких украшений.
Где займет место Жозеф Фуше? Среди радикалов, на горе, или с
умеренными, в долине? Жозеф Фуше раздумывает недолго; он признает только
одну партию, которой остается верен до конца: ту, которая сильнее, партию
большинства. И на этот раз он взвешивает и подсчитывает про себя голоса; он
видит - в данный момент сила еще на стороне жирондистов, на стороне
умеренных. Поэтому он садится на их скамьи, рядом с Кондорсе, Роланом,
Серваном, с теми, что занимают министерские посты, влияют на все назначения
и распределяют прибыли. В их среде он чувствует себя уверенно, среди них
занимает он место.
Но когда он случайно обращает взоры наверх, где заняли места их
противники радикалы, он встречает строгий, недоброжелательный взгляд. Его
друг, Максимилиан Робеспьер, адвокат из Арраса, собрал там своих соратников
и, гордясь своей стойкостью, никому не прощающей колебаний и слабости,
холодно и насмешливо лорнирует оппортуниста. В этот миг испарился остаток их
дружбы. С тех пор при каждом жесте, при каждом поступке чувствует Фуше за
спиной этот немилосердно испытующий, строго наблюдающий взор вечного
обвинителя, неумолимого пуританина - и твердо помнит, что следует быть
осторожным.
Осторожным; едва ли кто-нибудь бывает осторожнее, чем он. В протоколах
заседаний первых месяцев вовсе не встречается имени Жозефа Фуше. В то время
как все члены Конвента неистово и тщеславно теснятся к ораторской трибуне,
вносят предложения, держат пылкие речи, обвиняют и нападают друг на друга,
депутат от Нанта ни разу не подымается на это возвышение. Дескать, слабый
голос мешает ему выступать публично,- таковы его объяснения своим друзьям и
избирателям. И так как все другие наперебой, жадно и нетерпеливо требуют
слова, молчание этого мнимого скромника вызывает только симпатию.
Но в действительности его скромность - это расчет. Бывший физик
вычисляет параллелограмм сил, он наблюдает, он не спешит высказать свою
точку зрения, видя, что чаши весов еще колеблются. Он предусмотрительно
откладывает решительное выступление до той минуты, пока окончательно не
выяснится, на чьей же стороне перевес. Главное - не раскрывать себя, не
обнаружить преждевременно свою позицию, не связать себя навсегда! Ведь еще
не ясно-двинется ли революция вперед, или отхлынет назад: истинный сын
моряка, он ждет попутного ветра, чтобы оказаться на гребне волны, и до
времени задерживает свой корабль в гавани.
Кроме того: еще в Аррасе, за монастырской стеной, он наблюдал, как
быстро изнашивается популярность в эпоху революции, как быстро голос народа
переходит от "осанны" к "распни его". Все или почти все из тех, кто
выдвинулся в эпоху Генеральных штатов и Законодательного собрания, сегодня
забыты или вызывают ненависть. Прах Мирабо, вчера еще покоившийся в
Пантеоне, сегодня с позором удален оттуда; Лафайет, еще несколько недель
тому назад торжественно провозглашенный отцом отечества, сегодня уже
объявлен предателем; Кюстин, Петион, несколько недель тому назад окруженные
ликующей толпой, теперь боязливо прячутся в тени. Нет, только бы не
выдвинуться слишком рано, не определиться слишком быстро, предоставить
сперва другим истощиться и израсходоваться. В каждой революции - и это он
знает, не по возрасту опытный,- победа достается не первому, не начинателю,
а всегда лишь последнему, заканчивающему и овладевающему ею как добычей.
Итак, этот умник сознательно держится в тени. Он приближается к
властьимущим, но избегает всякой общественной, зримой власти. Вместо того
чтобы шуметь на трибуне или в газетах, он предпочитает, чтобы его выбирали в
комитеты и комиссии, где можно быть в курсе дел и влиять на события,
оставаясь в тени, избегая контроля и ненависти. И в самом деле, его упорная,
стремительная работоспособность привлекает к нему симпатии, а его
незаметность уберегает его от зависти. Из своего рабочего кабинета он может,
выжидая, спокойно наблюдать, как терзают друг друга тигры горы и барсы
жиронды, как великие и одержимые страстями выдающиеся люди вроде Верньо,
Кондорсе, Демулена, Дантона, Марата и Робеспьера наносят друг другу
смертельные раны. Он следит за ними и ждет, ибо он знает: только после того
как одержимые страстями уничтожат друг друга, настанет час для тех, кто умел
выжидать и кто был рассудительным. Фуше и впредь всегда будет принимать
окончательное решение только тогда, когда уже предрешится исход битвы.
Искусству пребывать в тени Фуше останется верен до конца жизни. Никогда
открыто не стоять у власти и все же обладать ею, держать все нити в своих
руках и никогда не считаться ответственным. Постоянно стоять за спиной
властителя, прикрываться им, подгонять его и, когда он забирается слишком
далеко вперед, покидать его в решительную минуту - это его излюбленная роль.
И он играет ее, этот самый совершенный интриган политической арены, с
одинаковой виртуозностью в двадцати вариантах, в бесчисленных эпизодах,
среди республиканцев, королей и императоров.
Иногда представляется случай, и с ним возникает соблазн взять на себя
основную, заглавную роль в мировой игре. Но он слишком умен, чтобы всерьез
стремиться к этому. Он помнит о своем безобразном, отталкивающем лице,
которое ни в малейшей степени не подходит для медалей и эмблем, для блеска и
популярности и которому не придаст ничего героического лавровый венок на
челе. Он помнит о своем пискливом, слабом голосе, который хорош для того,
чтобы нашептывать, натравливать, внушать подозрения, но никогда не сможет
пламенной речью зажечь массы. Он знает, что сильнее всего он в своем
кабинете у письменного стола, за запертой дверью, в тени. Оттуда он может
следить и изучать, наблюдать и убеждать, оплетать и расплетать нити интриг,
оставаясь непроницаемым и неуловимым.
В этом - последняя тайна могущества Жозефа Фуше; он всегда стремится к
власти, более того - к самой высшей власти, но, в противоположность
большинству, он удовлетворяется сознанием власти: ему не нужны ее внешние
отличия и регалии. Фуше в высшей степени честолюбив, но не тщеславен; он
