стал подозрителен и нетерпим. (Эшер понял так, что под словами "мой народ"
Исидро имел в виду испанцев, а не вампиров.) Какие шансы были бы у меня
выжить, когда инквизиция обшаривала каждый подвал в поисках еретиков и
евреев? А как бы я уклонился от прикосновения к серебряному распятию? Нет,
возвратиться в Испанию тех времен было бы опрометчивым поступком.
Эшер услышал легкое царапанье, словно за обшивкой скреблась мышь, и
сообразил, что Исидро поскреб ногтем дверь -- для изощренного слуха вампиров
этого было более чем достаточно.
Впрочем, другие вампиры услышали бы их еще на улице.
В доме было тихо, но Эшер чувствовал, что кто-то сейчас спускается по
лестнице; сердце забилось чаще и сильнее.
-- Они обо мне знают? -- спросил он.
В Кале они прибыли ночным почтовым... Носильщики заворчали было при
виде чудовищного железно-кожаного сундука, но были поражены его малым весом:
"Что у тебя там, приятель, перья, что ли?.."
-- Уверен, что путешествие пройдет, как задумано, -- заметил Исидро,
облокотившись на кормовые поручни "Лорда Уордена" и разглядывая мерцающие
огоньки на Адмиралтейском пирсе сквозь мыльный туман стальных оттенков. --
Хотя, конечно, всего не предусмотришь.
Он искоса взглянул на Эшера, и тот заметил, что цвет лица Исидро
заметно улучшился. Поднимая воротник (ночь выдалась холодная), Эшер
почувствовал легкое отвращение, но не к вампиру, а к себе, поймав себя на
том, что отметил румянец на щеках Исидро чисто профессионально, не подумав о
неведомом бедняге, расставшемся сегодня с жизнью в лондонских трущобах. Тут
же нахлынули злость и раздражение, знакомые Эшеру со времени работы на
министерство иностранных дел, когда зачастую трудно было решить, которое из
двух зол является меньшим.
Взгляд вампира несколько сместился, как если бы Исидро рассматривал
невидимые сейчас в тумане Дуврские скалы.
-- Боюсь показаться бестактным, -- осторожно продолжил он, -- и все же
осмелюсь напомнить, что я -- единственная ваша защита от Гриппена и его
выводка. Уничтожив меня, вы сможете уберечь вашу леди самое большее в
течение года, и то потому лишь, что о ней пока известно мне одному...
Эшер вздрогнул, узел недобрых предчувствий в груди ослаб.
Учитывая возможность существования дневного вампира, он не осмелился
еще раз встретиться с Лидией, ему было даже трудно решиться послать ей
телеграмму без подписи. Исидро (полагал Эшер) защитил бы его в Париже, если,
конечно, это входило в планы вампира, но мысль о том, что Лидия будет в
Лондоне одна, бросала Эшера в дрожь. Оставалось лишь надеяться на здравый
смысл Лидии, на то, что она, как приказано, не предпримет до его возвращения
никаких самостоятельных шагов.
К стыду своему, он вдруг почувствовал признательность к вампиру -- за
его последнюю фразу.
-- Но в этом случае вы уже никогда ее не увидите, -- продолжал тот. --
Другие быстро выследят вас и уничтожат как опасного свидетеля. И при этом
неминуемо набредут и на ее след.
Эшер кисло взглянул на своего компаньона.
-- Почем мне знать, не случится ли так, когда все будет кончено!
Глаза вампира, насколько об этом можно было судить при тусклом свете
бортовых фонарей, остались бесстрастными, но Эшеру показалось, что в голосе
Исидро прозвучало легкое изумление:
-- Не случится, поскольку я намерен защищать вас и дальше. Почему бы
вам не довериться мне, как я доверяюсь вам?
И, как всегда, Эшер не смог бы сказать, всерьез говорит Исидро или же
иронизирует.
Задолго до прибытия на вокзал Гар дю Нор вампир куда-то пропал. Во
время утомительных процедур в багажном зале Эшер не заметил его ни в
помещении, ни на площади. Впрочем, он уже начал привыкать к подобным
исчезновениям. Небо заметно посветлело, когда Эшер телеграфировал в "Шамбор"
-- маленький отель на рю де ля Гарп, где он часто останавливался, прибывая в
Париж в качестве оксфордского ученого, -- и заказал номер.
Войдя в крохотный вестибюль, напоенный застоявшимися кухонными
ароматами и обставленный ветхой мебелью в стиле ампир, он был внезапно
поражен сознанием, что все эти годы Париж был обиталищем вампиров. Как,
впрочем, и Лондон. Эшер хотел бы знать, сможет ли он теперь взглянуть на мир
хоть раз прежними глазами.
Конечно, еще в начале карьеры он утратил наивность, как бы проникнув
взглядом под безмятежно светлую поверхность пруда. Его знакомство с
министерством иностранных дел и теневой стороной сбора информации, мрачные
драмы, в которые вовлек Эшера проклятый департамент, заставили его сделать
это. Однако под одной тайной жизнью, оказывается, скрывалась еще и другая.
Как если бы, зная о рыбах, движущихся под поверхностью пруда, он обнаружил
вдруг чудовищ, обитающих в илистой мути у самого дна.
Эшер проспал до вечера в своей маленькой комнатке, располагавшейся под
высокой черепичной крышей отеля, затем в задумчивом расположении духа
умылся, оделся и сел за письмо Лидии -- о том, что добрался благополучно.
Письмо было адресовано одному из его студентов, согласившемуся передавать
почту для мисс Мерридью. Послание таким образом придет с суточным
запозданием, но он рассудил, что лучше потерять день,
чем позволить вампирам выследить Лидию. После легкого ужина в кафе он
исследовал площадь Невинных Младенцев, находившуюся возле огромных рынков в
центре города, где когда-то располагались лишь церковь да прилегающее к ней
кладбище.
Теперь там была площадь с фонтаном в стиле Возрождения, ограниченная
серой тушей крытого рынка -- с одной и коричневыми меблирашками -- с
остальных трех сторон. Исидро говорил, что вампир церкви Невинных Младенцев
спал в усыпальнице -- точно так же, как Райс Менестрель спал в усыпальнице
старой церкви Сент-Джайлза возле реки в то время, когда город еще не
разросся до такой степени, чтобы обитатели его перестали замечать друг друга
и уж тем более незнакомцев с бледными лицами, движущихся в ночной толпе...
И вот, стоя теперь рядом с Исидро и напряженно вслушиваясь в
приближающиеся почти неслышные шаги за дверью, Эшер размышлял, не
сохранилась ли эта усыпальница под землей подобно подвалу под домом Кальвара
в Ламбете -- забытая всеми, кроме тех, кому нужно надежное укрытие от
солнечного света.
Вампиры могли это знать. Это и многое другое. Осмотрев площадь Невинных
Младенцев, он направился затем по рю Сен-Дени к серой глади реки, мерцающей
между сизыми домами по обоим берегам. Для этих берегов весь этот
ошеломительно чистый город с его незапятнанными улицами и осенней ржавой
листвой каштанов был всего лишь тонкой корочкой на темной трясине прошлого.
Эшер постоял на набережной Сены, разглядывая серую путаницу мостов
вверх и вниз по течению, готический лес шпилей, толпящихся на Иль де ля
Сите, и квадратные дремлющие башни собора Нотр-Дам. А под ними на мостовой
виднелись массивные чугунные решетки, перекрывающие путь в подземный
лабиринт парижской канализации.
-- Сточные трубы? -- Элиза де Монтадор наморщила длинный нос в гримаске
отвращения; ее бриллианты мигнули в сиянии газовых рожков. -- Какой вампир в
здравом уме станет посещать сточные трубы?! Брр!
Она притворно содрогнулась. Все ее жесты (отметил про себя Эшер) были
театральны -- явная имитация человеческих манер, словно ей пришлось учить их
заново. Уж лучше откровенная невозмутимость дона Симона -- он, кстати, стоял
за спинкой ее дивана, положив на резное дерево руки в серых перчатках, более
неподвижный, чем когда-либо (окаменелый за несколько столетий, как сказала
бы Лидия).
-- Вы когда-нибудь там охотились? -- Хотя никто из прочих вампиров в
этом длинном с золочеными обоями салоне к ним не приближался, Эшер слышал за
спиной их тихие быстрые голоса, похожие на шелест ветра. Они со
сверхъестественной быстротой играли в карты и сплетничали. Сидя в кресле
времен Луи XVI как раз напротив Элизы, Эшер чувствовал, что они поглядывают
на него и прислушиваются, как могут прислушиваться одни лишь вампиры. Было в
них что-то от насмешливо-гибких акул, кружащих у поверхности в полной
уверенности, что берега пловец просто не успеет достичь. В углу салона
высокая девушка, чьи смуглые плечи темнели, как бронза, над устричными
тонами платья, играла на фортепьяно -- Чайковский, но в какой-то странной
синкопированной чувственной манере.
-- Чтобы заработать ревматизм? -- Элиза рассмеялась ненатурально и
принялась обмахиваться веером из лебединых перьев.
-- И ради чего, наконец? -- Один из грациозных молодых людей,
составляющих ее свиту, небрежно оперся на край дивана. Волосы у него были
каштановые, глаза -- светло-голубые, черты лица -- приятно-округлые. Такое
впечатление, что Элиза творила птенцов, исходя исключительно из смазливости
исходного материала. Подобно остальным ее птенцам, одет он был по последнему
слову моды; его черный вечерний костюм эффектно оттенял белизну рубашки и
бледность лица. -- Ради какого-нибудь мусорщика, убить которого можно без
разговоров и не подкрадываясь? Что же в этом приятного? -- Он улыбнулся
Эшеру, блеснув клыками.
Элиза пожала алебастровыми плечами.
-- Во всяком случае, их инспекторы весьма тщательно считают мусорщиков,
когда те уходят вниз и когда выходят наверх. Все они канальи, как говорит
Серж, и охотиться на них и впрямь не очень приятно. -- Она улыбнулась;
зеленые глаза вампирши алчно мерцали, как у сладкоежки, почуявшей заветное
лакомство. -- Там внизу восемьсот миль сточных труб! Он бы высох, как
чернослив, этот Великий, Ужасный, Древний Вампир Парижа, которого никто
никогда не видел...
-- Как насчет катакомб? -- мягко спросил дон Симон, не обращая внимания
на насмешливый тон. Странное молчание возникло в комнате. Фортепьяно
смолкло.
-- Конечно, все мы там побывали. -- Смуглая девушка встала из-за
инструмента и направилась к ним с ленивой нарочитой медлительностью, что
выглядело не менее опасно, чем обычная стремительная грация вампиров.
Инстинктивно Эшер сосредоточил внимание на идущей, чувствуя, что она в любой
момент может пропасть из виду. Все здесь говорили по-французски (причем речь
Исидро, как он и предупреждал, была не только старомодной, но и отличалась
какой-то странной детской напевностью), однако фразу девушка произнесла на
английском, да еще и с явным американским прононсом. Несмотря на
подчеркнутую неторопливость движений, она оказалась за креслом Эшера гораздо
быстрее, чем он мог это предположить; ее маленькие руки праздно скользнули
по его плечам, как бы оценивая его сложение сквозь толстую шерсть пальто. --
Там тоже считают и рабочих, и туристов. Ты ведь пряталась там, Элиза, во
время осады, так ведь?
Была в ее голосе некая тайная иголочка, и зеленые глаза Элизы вспыхнули
при упоминании о бегстве от мятежных коммунаров.
-- Кто бы не прятался в те времена! -- помедлив, сказала она. -- Я
пережидала там террор вместе с Генриеттой дю Кен. Там уже не было склепов,
как тебе известно, там были каменоломни. Наверняка Генриетте казалось, что в
катакомбах может скрываться кто-нибудь еще. Но сама я там ничего особенного
не видела и не слышала. -- Произнесено это было с некоторым вызовом.
-- Но ты была тогда еще птенцом, -- мягко заметил дон Симон. -- Так или
нет?
-- Птенцом или не птенцом, но слепой я не была. --
Полуигриво-полураздраженно она хлопнула его веером по костяшкам пальцев.
Однако в тот момент, когда пластинки слоновой кости щелкнули по резной
