ради бога.
Милоу нетерпеливо затряс головой.
-- Но немцы нам не враги, -- заявил он. -- О, я знаю, что ты
собираешься сказать. Конечно, мы находимся с ними в состоянии войны.
Но немцы к тому же и члены хорошо организованного синдиката, и в мои
обязанности входит охранять их права как держателей акций. Допустим,
войну начали они; допустим, они убивают миллионы людей, но они платят,
по счетам более аккуратно, чем некоторые наши союзники, -- я мог бы
назвать их... Неужели ты не понимаешь, что я должен свято блюсти мои
контракты с Германией? Неужели ты не можешь этого понять?
-- Нет, -- отрезал Йоссариан. Милоу был оскорблен в своих лучших
чувствах и не пытался этого скрывать. Стояла душная лунная ночь,
кишевшая мошками, молью и комарами. Неожиданно Милоу поднял руку и
указал в сторону открытого кинотеатра, где из проектора бил пыльный
луч света -- молочно-белесый конус на черном фоне -- и упирался в
светящийся прямоугольник экрана. Зрители, подавшись вперед,
словно загипнотизированные, смотрели на алюминиевый блеск киноэкрана.
Глаза Милоу увлажнились от избытка высоких чувств. Его простоватое
лицо честняги блестело от пота и антикомарной мази.
-- Взгляни на них, -- воскликнул он, задыхаясь от волнения, -- это
мои друзья, мои соотечественники, мои товарищи по оружию. Лучших
друзей у меня не было, Неужели ты думаешь, я способен сделать хоть
что-нибудь им во зло, если, конечно, меня не принудят к этому
обстоятельства? Что мне, мало других забот? Разве ты не видишь -- я
себе места не нахожу из-за этого хлопка, что валяется на пристанях
Египта?
Голос его задрожал. Милоу вцепился Йоссариану в куртку, словно
утопающий. Прорези его карих глаз то сужались, то расширялись, словно
две коричневые гусеницы.
-- Йоссариан, что мне делать с такой уймой хлопка? Ведь это твоя
ошибка: ты позволил мне его купить.
Хлопок лежал, сваленный в кучи на пристанях Египта, -- никто не
хотел его брать. Милоу и не подозревал, что долина Нила столь
плодородна и что на урожай, который он скупил целиком, вовсе не будет
спроса. Офицерские столовые -- члены его синдиката -- ничем не могли ему
помочь. Более того, они встретили в штыки его предложение о равном
денежном взносе, который должен был сделать каждый, чтобы получить
свою долю урожая египетского хлопка. Даже верные немецкие друзья
отступились от Милоу в это трудное для него время: они предпочитали
эрзац хлопка. Офицерские столовые не могли оказать ему помощи даже в
хранении хлопка, и кривая расходов на содержание складов взвилась до
пугающе высокого уровня. изрядно опустошив карманы Милоу. Деньги,
заработанные на операции у Орвьетто, иссякли. Милоу пришлось обра-
титься к родным с просьбой выслать ему те сбережения, которые он
отправил домой в лучшие времена. Скоро высох и этот родничок. А тюки
хлопка все прибывали и прибывали к пристаням Александрии. К тому же,
стоило ему выбросить хлопок на мировой рынок по демпинговым ценам,
как тюки подхватывались ловким маклером -- египтянином из Ливана и
снова продавались Милоу по первоначальной цене. Словом, дела его
пошли еще хуже.
Фирма "М. и М." стояла на краю гибели. Милоу часами проклинал себя
за чудовищную жадность и глупость, проявленные им при закупке всего
урожая египетского хлопка.Но контракт есть контракт,его нужно уважать.
И вот однажды вечером после великолепного ужина пилоты Милоу подняли
в воздух свои бомбардировщики и истребители, прямо над головой
построились в боевой порядок и начали сбрасывать бомбы на
расположение своего полка. Дело в том, что Милоу заключил другой
контракт с немцами: на сей раз он подрядился разбомбить свою часть.
Один за другим заходя на цель, самолеты Милоу наносили удары по
бензоскладам, зенитной батарее, ремонтным мастерским и
бомбардировщикам Б-25, стоявшим на бетонированной площадке. Пилоты
оставили нетронутыми только взлетно-посадочную полосу да столовую,
чтобы, закончив дело, благополучно приземлиться и перед отходом ко сну
хорошенько закусить. Они бомбили с включенными посадочными фарами, ибо
самолеты никто не обстреливал. Они бомбили все четыре эскадрильи,
офицерский клуб и задание штаба полка. Люди в ужасе выскакивали из
палаток, не зная, куда бежать. Повсюду стонали раненые. Несколько
осколочных бомб взорвалось во дворе офицерского клуба, продырявив
деревянную стенку, а заодно животы и спины лейтенантов и капитанов,
рядком стоявщих у бара. Скорчившись, в агонии,они повалились замертво.
Остальные офицеры в панике кинулись к дверям, сбившись в плотный
воющий ком человеческих тел: никто не желал выходить на улицу.
Полковник Кэткарт локтями и кулаками прокладывал себе дорогу
сквозь непослушную ошалевшую толпу, пока наконец не оказался на улице.
Он смотрел в небо с изумлением и ужасом. Самолеты Милоу спокойно плыли
над самыми верхушками цветущих деревьев-- с открытыми бомбовыми люками
и выпущенными закрылками, с включенными посадочными фарами,
походившими на глаза чудовищных насекомых. Фары бросали на землю
слепящий, зловеще мерцавший, таинственный свет. Такого
апокалипсического зрелища Кэткарту еще не приходилось видеть.Полковник
Кэткарт, чуть не плача, кинулся к джипу.
Он нащупал акселератор и зажигание и помчался на аэродром со
всей скоростью, на которую была способна его подскакивавшая козлом
машина. Его побелевшие от усилий огромные пухлые руки то сжимали руль,
то изо всех сил давили на сигнал.
Один раз он чуть не разбился, когда резко, так что шины завизжали
предсмертным визгом, свернул в сторону, чтобы не врезаться в толпу
обезумевших людей, бежавших в горы. Лица их были бледны от испуга, а
ладонями они, как щитками,прикрывали виски. Желтое, оранжевое, красное
пламя плясало вдоль дороги.Палатки и деревья тоже были охвачены огнем,
а самолеты Милоу , освещая все вокруг белым, мигающим светом
посадочных фар, все кружили и кружили с открытыми бомбовыми люками.
Полковник Кэткарт так яростно надавил на тормозную педаль,
поравнявшись с контрольно-диспетчерским пунктом, что чуть было не
перевернул джип вверх тормашками. Он выпрыгнул из скользившей по
инерции машины и ринулся по лестнице наверх, где у пульта управления
сидели три человека. Двоих он отшвырнул в сторону от никелированного
микрофона. Глаза его лихорадочно блестели, а мясистое лицо тряслось
от возбуждения. Мертвой хваткой он вцепился в микрофон и истерически
заорал:
-- Милоу, сукин сын! Ты с ума сошел? Что ты делаешь, дьявол тебя
разрази! Иди на посадку! Иди на посадку!
-- Хватит драть глотку! -- ответил Милоу, стоявший рядом с
полковником в диспетчерской, тоже с микрофоном в руках. -- Я тут.
Милоу неодобрительно посмотрел на Кэткарта и продолжал
заниматься своим делом.
-- Очень хорошо, ребята, очень хорошо, -- пел он в микрофон. -- Но я
вижу, один склад еще цел. Это никуда не годится, Пурвис. Сколько раз я
тебя предупреждал: не халтурь. Сейчас же зайди еще раз и попытайся
снова. Поспешишь -- людей насмешишь, Пурвис. Я уже говорил тебе это и
буду твердить тысячу раз: поспешишь -- людей насмешишь.
Над головой заверещал динамик:
-- Милоу, докладывает Алвин Браун. Я закончил бомбометание. Что
мне делать дальше?
-- Начинать обстрел, -- сказал Милоу.
-- Обстрел? -- Алвин Браун был потрясен.
Ничего не поделаешь, -- сообщил ему Милоу смиренным тоном. -- Это
оговорено в контракте.
-Ну, коли так... -- согласился Алвин Браун нехотя - В таком
случае я начинаю обстрел.
На сей раз Милоу зашел слишком далеко. Налет на свой аэродром
и свою часть -- этого не могли переварить даже самые флегматичные
наблюдатели. Похоже было, что Милоу пришел конец.
Высокопоставленные правительственные чиновники взялись за
расследование. Газеты клеймили Милоу в статьях под кричащими
заголовками, а конгрессмены произносили громовые речи, требуя наказать
его за жестокость. Солдатские матери сплотились в воинствующие
группы и требовали отмщения. Никто не поднял голоса в защиту Милоу. Во
всех уголках страны приличные люди негодовали, и от Милоу летели
клочья, пока он не открыл гроссбух и не обнародовал цифры своих
доходов. Он мог возместить павительству все - и материальный ущерб, и
стоимость убитых. У него остались деньги даже на дальнейшие закупки
египетского хлопка. Разумеется, каждый получил свою долю, и самым
приятным в этом деле было то, что возмещать убытки правительству
оказалось совсем не обязательно.
-- При демократии правительство -- это народ, -- обьяснял Милоу. -- А
ведь народ -- это мы. Следовательно, мы можем сэкономить деньги и
избавиться от посредника в лице правительства. Откровенно говоря, мне
бы хотелось, чтобы правительство вообще не занималось военными делами
и оставило все на попечение частного предпринимательства. Если мы
станем выполнять все наши финанансовые обязательства перед
правительством, то этим самым будем только поощрять его вмешиваться в
наши дела и отобьем охоту у отдельных лиц бомбить собственные войска и
самолеты. А это скует частную инициативу.
Скоро все согласились, что Милоу, конечно, прав. Все, кроме
отдельных озлобленных неудачников,вроде доктора Дейники, который
хмурился, что-то ворчал насчет моральной стороны всего случившегося
и возводил обидную напраслину на Милоу. Он дулся до тех пор, пока
Милоу не умаслил его от имени синдиката складным алюминиевым
стульчиком. Доктор складывал его и выносил из палатки всякий раз,
когда в палатку входил Вождь Белый Овес, и вносил обратно, как
только Вождь Белый Овес уходил.
Доктор Дейника совсем потерял голову во время бомбардировки:
вместо того чтобы бежать в укрытие, он остался под открытым небом и
занимался своими обязанностями врача, ползая под градом пуль,
осколков и зажигалок от раненого к раненому, словно ящерица. Он
делал перевязки, накладывал лубки, впрыскивал морфий и давал таблетки
сульфидина -- и все это с выражением скорби на потемневшем лице, без
единого лишнего слова, как будто в каждой рдевшей ране он читал
предсказание своего скорого конца.
Он работал всю ночь напролет, не щадя себя, до полного изнеможения
и к утру схватил насморк. Хлюпая носом и ворча, он поспешил в
санитарную палатку, где Гэс и Уэс смерили ему температуру, поставили
горчичники и сделали ингаляцию.
Доктор Дейника ухаживал за каждым раненым, и на лице его можно
было прочесть выражение глубочайшего горя, как в день налета на
Авиньон, когда Йоссариан вернулся на свой аэродром почти в невменяемом
состоянии, с головы до пят перепачканный кровью Сноудена. Он молча
показал на самолет, внутри которого лежал уже похолодевший юный
стрелок-радист рядом с еще более юным хвостовым стрелком, который
иногда приоткрывал глаза, но при виде умиравшего Сноудена тут же снова
падал в глубокий обморок. Как только Сноудена вытащили из самолета и
отнесли на носилках в карету скорой помощи, доктор Дейника почти с
нежностью накинул на плечи Йоссариана одеяло и повел его к своему
джипу. Макуотт подхватил Йоссариана с другой стороны, и все трое молча
поехали в санчасть. Макуотт и доктор Дейника усадили Йоссариана на
стул и мокрыми тампонами смыли с него кровь Сноудена. Доктор Дейника
дал ему таблетку и сделал укол, от которого Йоссариан проспал
двенадцать часов кряду. Как только Йоссариан проснулся и пришел к
доктору Дейнике, тот дал ему еще таблетку, сделал еще один укрл, и
Йоссариан проспал еще двенадцать часов. Когда Йоссариан снова
проснулся и снова пришел в санчасть, доктор Дейника опять собрался
