Джозеф Хеллер. Уловка-22
---------------------------------------------------------------
Изд. "Трамвай"-Киев-1995г.
OCR & Spellcheck : Валентин Мачулис.
---------------------------------------------------------------
1. Техасец.
Йоссариан лежал в госпитале с болями в печени. Подозрение падало
на желтуху. Однако для настоящей желтухи чего-то не хватало, и это
ставило врачей в тупик.
Будь это желтуха, они могли бы начать лечение. Но болезни не
хватало самой малости, чтобы стать настоящей полноценной желтухой, и
это все время смущало врачей. Выписать же Йоссариана из госпиталя они
не решались.
Каждое утро они делали обход -- трое серьезных энергичных мужчин.
Твердо сжатые губы выражали уверенность, которой явно недоставало их
глазам. Врачей сопровождала такая же серьезная и энергичная сестра
Даккит, как и другие палатные сестры, недолюбливавшая Йоссариана.
Доктора просматривали висящий на спинке кровати температурный, лист и
нетерпеливо расспрашивали Йоссариана о болях в печени. Казалось, их
раздражало, что изо дня в день он отвечал одно и то же.
-- И по-прежнему не было стула? -- допытывался медицинский
полковник.
Каждый раз, когда больной отрицательно качал головой, врачи
переглядывались.
-- Дайте ему еще одну таблетку.
Сестра Даккит записывала, что Йоссариану нужно дать еще одну
таблетку, и все четверо переходили к следующей койке.
Медсестры недолюбливали Иоссариаиа. На самом деле боли в печени
давно прошли, но Йоссариан скрывал это от врачей, и они ни о чем не
догадывались. Они лишь подозревали, что он тайком бегает в уборную.
В госпитале у Йоссариана было все, что душе угодно. Кормили
недурно, к тому же еду подавали прямо в постель. В дневной рацион
входила дополнительная порция превосходного мяса, а в полдень, в самую
жару, ему, как и другим, приносили охлажденный фруктовый сок или шо-
коладный напиток. Если. не считать врачей и сестер, его никто не
беспокоил. Правда, по утрам часок-другой ему приходилось выполнять
обязанности почтового цензора, зато все остальное время он был
предоставлен самому себе и валялся до самого вечера, нисколько не
мучась угрызениями совести. Жизнь в госпитале была удобна и приятна.
Ему не стоило большого труда оставаться здесь и дальше, потому что
температура у него держалась всегда одна и та же -- тридцать восемь и
три десятых. Ему было намного лучше, чем, скажем, Данбэру, которому,
чтобы заставить сестер приносить обед в постель, приходилось то и дело
грохаться на пол и расквашивать себе физиономию. Решив потянуть так
время до конца войны, Йоссариан написал всем знакомым, что находится в
госпитале, не уточняя, однако, почему именно. А потом ему пришла в
голову еще более удачная мысль. Он оповестил всех знакомых, что его
посылают на особо опасное задание. "Требовались добровольцы. Дело
рискованное, но кому-то ведь надо идти и на рискованные дела. Как
только вернусь -- черкану". И с тех пор никому не написал ни строчки.
Всех офицеров из палаты Йоссариана заставляли цензуровать письма
больных из рядового и сержантского состава, которые лежали в
отведенных для нижних чинов палатах. Это было нудное занятие, и
Йоссариан, читая письма, с разочарованием убедился, что жизнь рядовых
и сержантов лишь немногим интереснее жизни офицеров. Уже на второй
день он утратил всякий интерес к солдатским письмам, но, чтобы работа
не казалась слишком скучной, он изобретал для себя всякие забавы.
"Смерть определениям!" -- объявил он однажды и начал вычеркивать из
каждого письма, проходившего через его руки, все наречия и
прилагательные. Назавтра Йоссариан объявил войну артиклям. Но особую
изобретательность он проявил на следующий день, вымарав в письмах все,
кроме определенных и неопределенных артиклей. С его точки зрения,
стиль после такой операции становился более энергичным и письма
обретали более широкий смысл. Вскоре он начал сражаться с обращениями
и подписями, а текст письма оставлял нетронутым. Однажды он вымарал
все, кроме обращения "Дорогая Мари", а внизу приписал: "Тоскую по
тебе ужасно! А.Т.Тэппман, капеллан армии Соединенных Штатов".
А.Т.Тэппман был капелланом их авиаполка.
Когда фантазия Йоссариана истощилась ,все возможности поиздеваться
над письмами были исчерпаны,он начал атаковать фамилии и адреса на
конвертах.Он отправлял в небытие дома и улицы и,словно господь бог,
небрежным мановением руки стирал с лица земли целые столицы.
Инструкция требовала, чтобы на каждом проверенном письме значилась
фамилия цензора. Большинство писем Йоссариан не читал вообще и
спокойно подписывал их своей фамилией. А на тех, которые читал,
выводил: "Вашингтон Ирвинг". Когда ему и это надоело, он стал
подписываться: "Ирвинг Вашингтон".
Его цензорские шалости на конвертах привели к серьезным
последствиям. Некие высокопоставленные военные чины обеспокоенно
наморщили лбы и решили послать в госпиталь сотрудника контрразведки.
Под видом больного он вскоре появился в палате Йоссариана. Но очень
скоро здесь все раскусили, что перед ними контрразведчик, потому что
он без конца выспрашивал,об офицере по имени не то Ирвинг Вашингтон,
не то Вашингтон Ирвинг, а также потому, что уже на второй день он
позволил себе бросить проверку почты, сочтя это занятие слишком уто-
мительным.
На сей раз Йоссариан лежал в отличной палате, пожалуй, лучшей из
всех, в которых ему с Данбэром приходилось когда-либо вкушать
блаженство. Рядом лежал двадцатичетырехлетний капитан истребительной
авиации -- молодой человек с жиденькими золотистыми усиками. Он был
сбит над Адриатическим морем зимой, в самые холода, -- и даже не
простудился. А теперь, когда на дворе стояла жара я никто не сбивал
его над холодным морем, капитан утверждал, что болен гриппом. Справа
от Йоссариана, томно распластавшись на животе, лежал уоррэнт-офицер
( Уоррэнт-офнцер -- в американской армии звание, промежуточное между
сержантским и офицерским. -- Ред.),
напуганный единственным комариным укусом в зад и микробами малярии в
крови. Напротив, через проход между койками, лежал Данбэр, а рядом с
ним -- артиллерийский капитан, с которым Йоссариан до недавнего времени
часто играл в шахматы. Артиллерист был прекрасным шахматистом и
разыгрывал интересные комбинации, до того интересные, что Йоссариану
надоело постоянно чувствовать себя идиотом, и он бросил играть.
Самой заметной фигурой в палате был шибко образованный техасец,
похожий на героя цветного боевика. Он мыслил как патриот и утверждал,
что состоятельные люди -- публика приличная и поэтому должны иметь
больше голосов на выборах, чем разные бродяги, проститутки,
преступники, дегенераты, безбожники и всякая прочая неприличная
публика, не имеющая ломаного гроша за душой.
Когда в палату внесли техасца, Йоссариан был занят тем, что
вымарывал из писем рифмующиеся слова. Это был обычный жаркий и
безмятежный день. Зной тяжело давил на. крыши домов. Стояла тишина.
Данбэр, как всегда, лежал на спине, уставившись в потолок неподвижным
взглядом куклы. Он изо всех сил старался продлить свою жизнь, считая,
что скука -- лучшее средство для достижения этой цели. Данбэр так
усердно скучал, что Йоссариан подумал: "Уж, часом, не отдал ли он богу
душу?"
Техасца уложили на кровать посредине палаты, и он сразу же
приступил к обнародованию своих взглядов.
Послушав его, Данбэр подскочил, словно подброшенный пружиной.
-- Ага! -- возбужденно заорал он. - Я все время чувствовал, что нам
чего-то не хватает. Теперь я знаю чего. -- И, стукнув кулаком по
ладони, изрек: -- Патриотизма! Вот чего!
-- Ты прав! -- громко подхватил Йоссариан. -- Ты прав, ты прав, ты
прав! Горячие сосиски, "Бруклин доджерс"
("Бруклин доджерс"-- название нью-йоркской бейсбольной команды.- Ред.),
мамин яблочный пирог --вот за что все сражаются. А кто сражается
за приличных людей? Кто сражается за то, чтобы приличные люди
имели больше голосов на выборах?.. Нет у нас патриотизма! И даже
патриотизма нет!
На уоррэнт-офицера, лежавшего справа от Йоссариана, эти крики не
произвели никакого впечатления.
-- Дерьмо это все... -- проворчал он устало и повернулся на бок,
намереваясь уснуть.
Техасец оказался до того душкой, до того рубахой- парнем, что уже
через три дня его никто не мог выносить. Стоило ему раскрыть рот -- и у
всех пробегал по спине холодок ужаса. Все удирали от неге, кроме
солдата в белом, у которого все равно не было пути к отступлению:
солдат был упакован с головы до пят в марлю и гипс и не мог
шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Его сунули в палату ночью контрабандой. Проснувшись утром,
обитатели палаты увидели на пустовавшей койке странно вздыбленные к
потолку руки. Все четыре конечности поддерживались в таком состоянии
неподвижными свинцовыми противовесами, темневшими над головой сол-
дата.
Его положили рядом с техасцем, и тот, повернувшись к новому
соседу, целыми днями о чем-то прочувствованно вещал ему. Солдат не
отвечал, но техасца это не смущало.
Температуру мерили дважды. Рано утром и к вечеру в палату входила
сестра Крэмер с банкой градусников и раздавала их, чинно шествуя
сначала вдоль одного ряда коек, затем вдоль другого. Солдату в белом
она всовывала градусник в отверстие в бинтах, под которыми угадывался
рот.
Затем она возвращалась к первой койке, брала градусник,
записывала температуру больного, шла к следующему и так снова обходила
всю палату. Однажды днем, вернувшись, чтобы собрать градусники, она
взглянула на градусник солдата в белом и обнаружила, что солдат
мертв.
-- Убийца, -- спокойно произнес Данбэр. Техасец младенчески невинно
посмотрел на него.
-- Душегуб, -- сказал Йоссариан.
-- О чем вы, ребята? -- не понял техасец.
-- Это ты убил его, -- сказал Данбэр.
-- Это ты отправил его на тот свет, -- сказал Йоссариан.
Техасец отпрянул:
-- Вы что, ребята, спятили? Я и пальцем его не тронул.
-- Это ты его замучил, -- твердил Данбэр,
-- Я слышал, как ты его убивал, -- сказал Йоссариан.
-- Ты убил его потому, что он... черномазый, -- сказал Данбэр.
-- Вы рехнулись, ребята! -- закричал техасец. -- Черномазых класть
сюда не разрешается. Для черномазых у них специальная палата.
-- Сержант положил его тайком, -- возразил Данбэр.
-- Сержант -- коммунист, - сказал Йоссариан.
-- И ты об этом знал, -- сказал Данбэр.
Только на уоррэнт-офицера, лежавшего слева от Йоссариана, все
случившееся не произвело никакого впечатления. Он вообще почти
никогда не разговаривал, а если когда и открывал рот, то лишь затем,
чтобы излить на кого-нибудь свое раздражение.
...За день до того, как Йоссариан встретился с капелланом, в
столовой взорвалась печь. Огонь перекинулся в кухню, и раскаленный
воздух хлынул в соседние палаты. Даже в палате Йоссариана,
расположенной довольно далеко от столовой, было слышно, как бушевало
пламя и сухо потрескивали пылавшие балки. За окнами в оранжевых
отблесках валили клубы дыма. Вскоре к месту пожара прибыли аварийные
машины с аэродрома. Целых полчаса пожарники работали как сумасшедшие,
и все без толку. Наконец они стали брать верх над огнем.
Но тут послышался хорошо знакомый монотонный гул бомбардировщиков,
возвращавшихся с задания. Пожарникам пришлось свернуть шланги и
поспешить на аэродром: вдруг какой-нибудь самолет разобьется при
посадке и загорится.Однако самолеты приземлились благополучно. Как
только сел последний,пожарники развернули свои машины и помчались
обратно к госпиталю,чтобы возобновить борьбу с огнем. Когда же они
