густой каштановой шевелюрой с пробором посередине, давал идеи и
советы, а Йоссариан, который был выше ростом, сильнее, шире в плечах и
подвижней, претворял эти идеи и советы в жизнь. Так они вдвоем здесь и
жили, хотя палатки хватило бы на шестерых. Когда пришло лето, Орр
закатал борта палатки вверх, чтобы свежий морской ветерок выдувал
застоявшийся воздух.
Рядом жил Хэвермейер. Он жил один в двухместной палатке, любил
грызть земляные орешки и каждую ночь убивал по одной мыши, всаживая в
нее пулю из пистолета сорок пятого калибра, который он украл у
покойника в палатке Йоссариана.
Дальше за Хэвермейером стояла палатка, которую Макуотт уже
больше не делил с Клевинджером. Тот все еще не вернулся с задания,
когда Йоссариан вышел из госпиталя. Вместо Клевинджера в палатке жил
Нейтли, но сейчас Нейтли был в Риме, где обхаживал одну сопливую
потаскушку, в которую влюбился по уши и которой изрядно надоели и ее
занятие, и Нейтли с его пылкой любовью.
Макуотт был совершенно ненормальный. При каждом удобном случае он
норовил как можно ниже пролететь над палаткой Йоссариана, чтобы
насладиться зрелищем насмерть перепуганного приятеля. Еще он любил с
диким ревом промчаться над плотом, связанным из досок и пустых бочек
из-под горючего, и над песчаной отмелью вдоль чистой белой полосы
пляжа, где мужчины купались нагишом.
Жить в одной палатке с чокнутым не так-то легко, но Нейтли это
нисколечки не смущало. Он сам был тронутый: каждый свободный день он
ходил работать на строительство офицерского клуба. Йоссариан в этом
деле участия не принимал.
Вообще было много клубов, в сооружении которых Йоссариан не
принимал ни малейшего участия, но больше всего в этом смысле он
гордился клубом на Пьяносе. Это был весьма внушительный монумент,
воздвигнутый не иначе как в честь железной решимости Йоссариана не
пачкать рук на стройке. Йоссариан не подходил к стройке вплоть до
полного завершения работ, но зато потом начал захаживать в клуб
довольно часто. Уж больно ему нравилось это большое, просторное,
красивое, крытое щепой здание, и он трепетал от удовольствия при
мысли, что этакая красотища сооружена без его малейшего участия.
В последний раз Йоссариан и Клевинджер обозвали друг друга
психами, когда они и еще двое сидели за столиком в офицерском клубе.
Рядом стоял стол для игры в кости, где Эпплби всегда ухитрялся
выигрывать. В кости он играл так же здорово, как и в пинг-понг, а в
пинг-понге был так же силен, как и во всем прочем. За что бы Эпплби
ни брался, он все делал хорошо. Этот белокурый малый из Айовы верил
в бога, в святую материнскую любовь и в "американский образ жизни",
хотя никогда глубоко не задумывался ни над тем, ни над другим, ни над
третьим. И всем он нравился...
-- ...Ненавижу сукина сына, -- проворчал Йоссариан. Их спор с
Клевинджером начался несколько раньше, когда Йоссариан пожалел, что у
него нет при себе пулемета. В эту ночь клуб был полон. В баре полно,
у стола для игры в кости полно, стол для пинг-понга занят. Люди,
которых он перестрелял бы с великим удовольствием, толкались у
стойки бара, распевая затасканные душещипательные песенки, которые
только одним им еще не надоели. Не имея возможности скосить из
пулемета всех подряд, Йоссариан удовлетворился тем, что с
остервенением раздавил каблуком подкатившийся к нему целлулоидный
пинг-понговый шарик.
-- Ох уж этот Йоссариан! -- захохотали во все горло оба офицера,
игравшие в пинг-понг, и достали новый шарик из коробки на полке.
-- Да, этот Йоссариан!.. -- отозвался Йоссариан.
-- Йоссариан! -- предостерегающе прошипел Нейтли.
-- Теперь вы поняли, что я имел в виду? -- спросил Клевинджер.
Офицеры, услышав, как Йоссариан передразнивает их, снова
засмеялись.
-- Ох уж этот Йоссариан! -- сказал один из них еще громче.
- Да. этот Йоссариан!.. -- откликнулся, как эхо, Йоссариан.
-- Йоссариан, прошу тебя... -- взмолился Нейтли.
-- Вы поняли, что я имел в виду? -- спросил Клевинджер. -- Этот
человек -- антиобщественный, агрессивный элемент.
-- Слушай, заткнись, -- сказал Данбэр Клевинджеру. Данбэр любил
Клевинджера за то, что тот раздражал его и тем самым как-то замедлял
слишком быстрое течение жизни.
-- ...А Эпплби сегодня нет, -- торжествующим видом сказал
Клевинджер, обращаясь к Йоссариану.
-- При чем тут Эпплби? -- поинтересовался Иоссарнан.
-- И полковника Кэткарта тоже нет. - При чем тут полковник Каткарт?
-- А какого же сукина сына ты в таком случае ненавидишь?
-- А такого сукина сына, который здесь.!
-- Я не собираюсь с тобой спорить, -- отрезал Клевинджер. -- Ты сам
не знаешь, кого ты ненавидишь.
-- Всякого, кто намеревается отравить меня.
-- Никто тебя не собирается отравлять.
-- Да? А разве мне не подсыпали яд дважды, а? Разве они не
подсыпали мне отраву тогда, под Феррарой, и во время великой осады
Болоньи?
-- Они всем подсыпали, -- объяснил Клевинджер.
-- А какая разница -- всем или одному?..
-- Да к тому же это была и не отрава! -- запальчиво крикнул
Клевинджер, все более запутываясь и оттого еще более раздражаясь.
Насколько мог припомнить Йоссариан, он с терпеливой улыбкой
объяснял Клевинджеру, что кто-то всегда замышлял убить его. Были
люди, которые уважали его и для которых он что-то значил, но были и
другие, для которых он ничего не значил и которые ненавидели его и
норовили прикончить. Ненавидели же они его за национальность -- за то,
что он ассириец. Но у них руки коротки, чтобы сладить с ним, объяснял
он Клевинджеру, потому что у него слишком здоровый дух в здоровом теле
и он силен, как бык. У них руки коротки дотянуться до него, потому что
он -- Тарзан и фараон Рамзес Второй. Он -- Билли Шекспир. Он -- Каин,
Улисс, Летучий Голландец, он -- печальная Дейрдре, он -- Лот из Содома,
он -- Свинопас и сладкозвучный Соловей. Он -- таинственный элемент
Ц-247, он необъятен...-
-- Псих ты! -- завизжал Клевинджер. -- Сумасшедший, вот ты кто!
-- Я -- подлинный, громоподобный, чистейший душой многорукий Вишну.
Я -- верх человека.
-- Что? -- закричал Клевинджер. -- Сверхчеловек?
-- Верх человека, -- поправил Йоссариан.
-- Слушайте, ребята, прекратите, -- взмолился встревоженный
Нейтли. -- На нас все смотрят.
-- Ты рехнулся! -- истерически заорал Клевинджер, На глазах у него
были слезы. -- У тебя комплекс Иеговы. Ты думаешь, что миром правит
зло...
-- Я думаю, что каждый человек -- это Нафанаил.
Клевинджер посмотрел на Йоссариана с подозрением, взял себя в руки
и уже без крика спросил немного нараспев:
-- Кто такой Нафанаил?
-- Какой Нафанаил? -- спросил невинным тоном Йоссариан.
Теперь Клевинджер решил сам устроить ему ловушку.
-- Ты думаешь, что каждый человек -- это Иегова. В таком случае ты
нисколько не лучше Раскольникова.
-- Кого?
- Да-да, Раскольникова, который...
-- Раскольникова?!
-- ...который, да будет тебе известно, считал, что можно оправдать
убийство старухи.
-- Я, значит, не лучше?
-- Да, да, вот именно. Он оправдывал убийство топором. И я сейчас
докажу тебе, что ты не лучше!
Задыхаясь и жадно хватая ртом воздух, Клевинджер перечислил
симптомы заболевания Йоссариана: абсурдные утверждения, что все вокруг
сумасшедшие; человеконенавистническое желание перестрелять всех
вокруг из пулемета;искаженные представления о событиях прошлого;
ни на чем не основанные подозрения, что люди ненавидят его и замышляют
убить.
Но Йоссариан был убежден в своей правоте, потому что, как объяснил
он Клевинджеру, насколько ему известно, он вообще никогда не
ошибается. Куда ни взглянешь, всюду одни психи, и среди всеобщего
помешательства ему, Йоссариану, человеку молодому и благоразумному,
приходится самому заботиться о себе. И все, что он делает, --
исключительно важно, потому что он-то хорошо знает, что жизнь его в
опасности.
Вернувшись из госпиталя в эскадрилью, Йоссариан поглядывал на
всех с осторожностью. Милоу не было, он отправился в Смирну закупать
фиги, но столовая в его отсутствие работала, как обычно. Еще по дороге
к эскадрилье, когда Йоссариан трясся в кузове санитарной машины,
он, плотоядно принюхиваясь, уловил острый запах жареной баранины,
доносившийся из офицерской столовой. Там готовили на завтрак
шиш-кебаб. Огромные, дразнящие обоняние куски мяса жарились на
вертелах, дьявольски аппетитно шипя над угольями, а перед этим их трое
суток вымачивали в таинственном маринаде, секрет которого Милоу выкрал
у одного жуликоватого ливанского торговца. Искусные
официанты-итальянцы, которых майор де Каверли похитил с Большой
земли, ставили на столики, застеленные дорогими полотняными
скатертями, огромные порции всякой снеди. Шиш-кебаб подавали с рисом
и пармезанской спаржей, на десерт следовал пирог с вишнями и в
завершение -- душистый свежезаваренный кофе с бенедиктином и брэнди.
Йоссариан обжирался до тех пор, пока не почувствовал, что вот-вот
лопнет. Тогда он отвалился от стола и долго сидел в блаженном отупении
с жирными слипшимися губами. Никто из офицеров эскадрильи нигде в
своей жизни так не наедался, как в столовой у Милоу, и Йоссариан поду-
мал, что, возможно, они и не заслуживают такой жратвы. Но тут он
рыгнул и вспомнил, что все только и ищут случая его укокошить. Он, как
безумный, выскочил из столовой и помчался искать доктора Дейнику,
чтобы тот дал ему освобождение от боевых вылетов и отправил домой.
Доктор сидел на высоком табурете около своей палатки и грелся на
солнышке.
-- Пятьдесят вылетов, -- сказал доктор, качая головой, -- полковник
требует пятьдесят боевых вылетов.
-- А у меня только сорок четыре!
Доктор не шелохнулся. Это был унылый человечек с гладким,
тщательно выбритым, узким, как клинышек, лицом. Весь он чем-то
напоминал выхоленную крысу.
-- Пятьдесят боевых вылетов, -- повторил он, качая головой. --
Полковник хочет пятьдесят вылетов.
3. Хэвермейер.
Когда Йоссариан вернулся из госпиталя, в лагере фактически
никого не было, кроме Орра и покойника в палатке Йоссариана. Покойник
отравлял атмосферу и очень не нравился Йоссариану, хотя Йоссариан его
и в глаза не видел. Йоссариана настолько раздражало, что покойник
валяется тут целыми днями,что он несколько раз ходил в штаб эскадрильи
жаловаться сержанту Таусеру. Сержант же никак не мог взять в толк,
что покойник действительно существует, и, конечно,был прав.
Еще более безнадежным делом было жаловаться непосредственно
майору Майору, долговязому и костлявому командиру эскадрильи, чем-то
смахивающему на Генри Фонда в минуты печали. Всякий раз, завидев,
как Йоссариан, отпихнув сержанта Таусера, прорывается к нему в штаб,
командир выпрыгивал из окна кабинета.
Жить с покойником в одной палатке было не так-то просто. Он мешал
даже Орру, жизнь с которым, кстати, тоже была не сахар. В тот день
когда Йоссариан вернулся из госпиталя, Орр паял трубку, по которой
топливо поступало в печку, установленную Орром, пока Йоссариан лежал
в госпитале.
-- Ты что это делаешь? -- настороженно спросил Йоссариан, входя в
палатку, хотя сразу же сам все понял.
-- Малость протекает, -- ответил Орр. -- Хочу заделать.
-- Будь добр, прекрати, -- сказал Йоссариан. -- Это действует мне на
нервы.
-- Когда я был мальчишкой, -- ответил Орр, я, бывало, заложу за щеки
лесные яблочки, по дичку за щеку, и хожу так целый день.
Йоссариан, начавший было вынимать из рюкзака туалетные
