Во время этого занятия майор носил на глазу целлулоидный кружочек,
который Дейника выкроил специально для него из куска целлулоида,
воровским способом вырезанного из окна служебной палатки майора
Майора.
Доктор Дейника отправлялся в медчасть к Гэсу и Уэсу, только когда
чувствовал себя ужасно больным, а чувствовал он себя ужасно больным
каждый день. Гэс и Уэс осматривали его и ровным счетом ничего не
обнаруживали.
Термометр неизменно показывал тридцать шесть и шесть, что, с их
точки зрения, было совершенно нормальной температурой, если их шеф не
возражал. Но он возражал. Постепенно он начал терять доверие к Гэсу и
Уэсу и подумывал о том, чтобы перевести их обратно в гараж и заменить
людьми, более толковыми и способными найти у него в организме
какой-нибудь непорядок.
Лично доктору Дейнике было известно множество вешей, которые
нельзя было назвать иначе, как вопиющим непорядком. Помимо
собственного здоровья, его очень беспокоили Тихий океан и полетное
время. Здоровье это такая штука, в которой никогда нельзя быть
уверенным. А Тихий океан... Дейника ужасно боялся, что если он
освободит Йоссариана от полетов, то тем самым навлечет на себя гнев
полковника Кэткарта и тот переведет его на Тихий океан. Полетное же
время -- это время, которое он должен был налетать в месяц, чтобы
получать надбавку к жалованью.
Дейника ненавидел полеты. В самолете он чувствовал себя, как в
клетке: в нем лишнего шагу не шагнешь. Доктор слыхал, что люди,
которые с удовольствием влезают в кабину самолета, подчиняются
подсознательному желанию влезть обратно в утробу матери. Это сказал
ему Йоссариан, который устраивал так, что доктор получал свою
надбавку за полетное время, не влезая обратно в утробу матери.
Йоссариан каждый раз уговаривал Макуотта внести фамилию доктора в
полетный лист перед тренировочным заданием или перед путешествием в
Рим.
-- Вы же понимаете, -- лебезил Дейника, заговорщицки подмигивая, -- к
чему мне понапрасну испытывать судьбу, если я не обязан этого делать?
-- Безусловно, -- соглашался Йоссариан.
-- Какая разница -- был я в самолете или я не был в самолете?
-- Никакой разницы.
-- Именно это я и имею в виду, -- говорил Дейника. -- Не подмажешь --
не поедешь, на этом все в мире держится. Рука руку моет. Понял, о чем
я? Почеши мне спинку, и я почешу тебе...
Йоссариан понял.
-- Да нет, я имел в виду не это, -- сказал Дейника,когда Йоссариан
начал чесать ему спину.
-- Я говорю о сотрудничестве.Взаимная любезность. Ты мне оказываешь
любезность, я -- тебе. Понял?
-- Вот и окажи мне любезность, -- попросил Йоссариан.
-- Исключено, -- ответил Дейника.
Что-то пугающее было в облике доктора, когда он сидел, погруженный
в меланхолию, около своей палатки. А он при каждом удобном случае
посиживал там на солнышке в летних брюках цвета хаки и в рубашке с
короткими рукавами, которая от стирки -- стирал же он ее в целях
дезинфекции ежедневно -- вылиняла и стала серой. Доктор был похож на
человека, который однажды, похолодев от ужаса, превратился в ледышку,
да так с тех пор и не оттаял полностью. Он сидел, уйдя в себя, втянув
голову в худые плечи, и потирал загорелыми пальцами голые скрещенные
руки, словно ему и впрямь было холодно. На самом деле тепла у доктора
было хоть отбавляй, во всяком случае, сам к себе он относился с
большой теплотой. -- Ну почему именно я? -- не уставал он жалостливо
вопрошать, и, надо сказать, вопрос этот был интересный.
Йоссариан считал этот вопрос интересным, потому что
коллекционировал интересные вопросы, чтобы с их помощью срывать
занятия, которые раньше два раза в неделю проводил Клевинджер в
палатке капитана Блэка из разведотдела. Клевинджеру помогал очкастый
капрал, которого все считали подрывным элементом. Капитан Блэк ни ми-
нуты не сомневался, что капрал - подрывной элемент: не случайно он
носил очки и употреблял такие словечки, как "панацея" и "утопия". К
тому же капрал не любил Адольфа Гитлера, а ведь Гитлер проделал
такую замечательную работу по борьбе с антиамериканской деятельностью
в Германии!
Йоссариан посещал занятия, надеясь хоть там докопаться до
истины и установить, почему такое множество людей тратит столько сил,
чтобы убить его. Помимо Йоссариана, к занятиям проявляли интерес еще
несколько человек, и, когда Клевинджер и капрал имели неосторожность
спросить, есть ли вопросы, вопросы так и посыпались -- один интереснее
другого.
-- Испания--это кто?
- Для чего Гитлер?
-- А правильно -- это когда?
- Где был тот сутулый старик с белой как мел физиономией,
которого я, бывало, называл Папашка, когда рухнула карусель?
-- Какие козыри объявили в Мюнхене?
-- Хо-хо, бери-бери!
-- Мошонка!
Все это прозвучало одно за другим, и тогда Йоссариан задал свой
вопрос, на который не может быть ответа:
-- Где прошлогодний Сноуден?
Этим вопросом он уложил их на обе лопатки. Ведь Сноуден был убит
под Авиньоном, когда Доббс сошел с ума в воздухе и выхватил штурвал у
Хьюпла...
Капрал притворился глухим.
-- Что вы сказали? -- спросил он. -- Где прошлогодний Сноуден?
-- Боюсь, что я вас не понял.
-- Ой sont les Neiges d'antan? -- сказал Йоссариан, чтобы капралу
было легче понять его.
-- Parlez en anglais, ради бога. -- сказал капрал. - Je ne parle
pas francais.
( Непереводимая игра слов. Сноуден - собственное имя. В та же время
Snowden по-английски - снежная пещера, снежный занос. Повторный
вопрос, который Йоссариан задает на ломаном французском языке,
означает: "Где прошлогодний снег?". -- Ред Говорите по-английски
(франц.). Я не говорю по-французски (франц.))
-- Я тоже, -- ответил Йоссариан.
Он был готов, если бы умел, прогнать капрала сквозь все языки
мира, чтобы выжать из него толковый ответ, но тут вмешался
Клевинджер, бледный, худой, хватающий ртом воздух, с влажными от
закипающих слез глазами дистрофика.
Штаб авиаполка забил тревогу: если людям разрешить задавать любые
вопросы, которые им взбредут на ум, трудно сказать, до чего они могут
докопаться. Полковник Кэткарт поручил подполковнику Корну прекратить
это безобразие. Подполковник Корн издал приказ, определяющий порядок
задавания вопросов. Как объяснил подполковник Корн в своем рапорте
полковнику Кэткарту, этот приказ был отмечен печатью гениальности.
Согласно приказу подполковника Корна, задавать вопросы разрешалось
только тем, кто их никогда не задает. Скоро на занятия стали ходить
только те, кто никогда не задавал вопросов, и занятия прекратились,
поскольку Клевинджер, капрал и подполковник Корн пришли к общему
соглашению, что нет никакой возможности, равно как и необходимости,
просвещать людей, которые ни о чем не спрашивают.
Полковник Кэткарт и подполковник Корн жили и работали в здании
штаба авиаполка, как и все другие штабные офицеры, за исключением
капеллана. Штаб полка размещался в огромном, доступном всем
сквознякам, старинном здании, примечательном своими стенами из
рассыпчатого красного камня да засоренной канализацией. За домом
находился отлично оборудованный тир, построенный полковником Кэткартом
исключительно в целях развлечения офицеров полка, однако по милости
генерала Дридла каждый офицер и рядовой боевых подразделений обязан
был проводить там не менее восьми часов в месяц.
Йоссариан ходил в тир, но ни разу не попал в мишень. Эпплби тоже
ходил -- и ни разу не промазал. Йоссариан стрелял так же плохо, как
играл в карты. За всю жизнь ему не удалось выиграть в карты ни цента.
Даже когда Он жульничал, он не мог выиграть, потому что люди, которых
он пытался надуть, жульничали лучше его. Йоссариану пришлось
смириться: он понял, что ему не суждено стать ни чемпионом по
стрельбе, ни богачом. "Чтобы не иметь денег, нужна голова на плечах",
-- писал полковник Карджилл в одном из своих поучительных меморандумов,
которые он регулярно готовил для распространения в войсках за
подписью генерала Пеккема. "В наше время всякий дурак может делать
деньги и большинство дураков этим и занимается. Но так ли поступают
люди, наделенные умом и талантом? Назовите мне хотя бы одного поэта,
который гонялся бы за деньгами!"
-- Т.С.Эллиот, -- подал голос экс-рядовой первого класса Уинтергрин
из своей почтовой каморки в штабе двадцать седьмой воздушной армии и
бросил телефонную трубку, не назвав себя.
Полковник Карджилл в Риме был потрясен.
-- Кто это был? -- спросил генерал Пеккем.
-- Не знаю, -- ответил полковник Карджилл.
-- Что ему было нужно?
-- Не знаю.
-- Но что он сказал?
-- "Т.С.Эллиот'', -- доложил полковник Карджилл.
-- Что это значит?
-- "Т.С.Эллиот", -- повторил полковник Карджилл.
-- Просто "Т.С. ..."?
-- Да, сэр. Это все, что он сказал. Просто "Т.С.Эллиот'',
-- Интересно, что это значит? -- задумчиво произнес генерал Пеккем.
Полковнику Карджиллу это было тоже интересно.
-- Хм, "Т.С.Эллиот"... -- удивлялся генерал Пеккем.
-- "Т.С.Эллиот", -- как эхо, отзывался полковник Карджилл,
погружаясь в мрачные раздумья.
Через секунду генерал Пеккем вскочил с просветленным ликом. На
губах его играла пронзительная усмешка, в глазах мерцали алые огоньки.
-- Пусть кто-нибудь соединит меня с генералом Дридлом, -- приказал
он полковнику Карджиллу. -- Но не говорите, кто спрашивает.
Полковник Карджилл передал ему трубку.
-- Т.С.Эллиот, -- сказал генерал Пеккем в трубку и положил ее.
-- Кто это? -- спросил на Корсике полковник Модэс. Полковник Модэс
был зятем генерала Дридла. Уступая настояниям жены, генерал Дридл
приобщил зятя к военному бизнесу. Генерал Дридл взирал на полковника
Модэса с неизменной ненавистью. Один лишь вид зятя, который
постоянно находился при нем в качестве помощника, вызывал у генерала
отвращение. Он возражал против брака дочери с полковником Модэсом,
потому что терпеть не мог свадебных церемоний.
С угрожающим видом генерал Дридл приблизился к большому, высотой в
человеческий рост, зеркалу и, насупившись, уставился на свое грузное
отражение. Он видел широколобую голову с сильной проседью, кустистые
седеющие брови и тупую, воинственно выдвинутую вперед нижнюю
челюсть. Генерал напряженно размышлял над только что полученным
загадочным сообщением.
Наконец его осенило, лицо генерала оживилось, губы скривились в
садистской улыбке.
-- Соедините-ка меня с Пеккемом, -- сказал он полковнику Модэсу. --
Только не говорите, кто спрашивает.
-- ...Кто это был? -- спросил в Риме полковник Карджилл.
-- Тот же самый человек, -- ответил явно встревоженный генерал
Пеккем. -- Теперь ему понадобился я.
-- Что ему нужно?
-- Не знаю.
-- А что он сказал?
-- То же самое.
-- "Т.С-Эллиот"?
-- Да, "Т.С.Эллиот" -- и все. -- Генералу Пеккему пришла в голову
обнадеживающая идея: -- Может быть, это какой-то новый шифр или пароль
дня? Поручйте-ка кому-нибудь проверить в отделе связи, не введен ли
новый шифр или что-нибудь вроде пароля дня.
Служба связи ответила, что "Т.С.Эллиот" не является ни новым
шифром, ни паролем. Полковник Карджилл высказал еще одно
предположение:
-- Не позвонить ли мне в штаб двадцать седьмой воздушной армии?
Может быть, они что-нибудь знают? У них там служит некий Уинтергрин, я
с ним довольно близко знаком. Это он подсказал мне однажды, что наши
тексты слишком многословны.
Экс-рядовой первого класса Уинтергрин сообщил полковнику
Карджиллу, что штаб двадцать седьмой воздушной армии не располагает
