и чувствами присутствие того, иного сознания, той свободной, чистой мощи,
превышающей его собственную. Он пришел ради этого; но стоило ему потерять
бдительность, как воспоминания отыскали лазейку; принялись, облачко за
облачком, наплывать размышления -- они поднимались, словно морские птицы с
гнездовья, и застили солнце. Жизнь индивидуальности есть рабство; и
индивидуальное начало в человеке будет бороться за это рабство с бесконечной
изобретательностью и самым изощренным коварством, Платой за свободу,
является постоянная бдительность, а
317
он оказался не на высоте. И дело тут, подумал он уныло, вовсе не в том, что
дух бодр, а плоть немощна*. Это совершенно неправильное противопоставление.
Дух-то всегда бодр; а вот личность, которую образует сознание вкупе с телом,
желает оставаться косной -- но личность, между тем отнюдь не немощна, а
необычайно сильна.
Он опять поглядел на горы, на бледное небо, просвечивающее сквозь
листву, на стволы эвкалиптов, окрашенные сумерками в мягкие
коричневато-розовые, лиловые, серые тона; потом закрыл глаза.
"Ничто, объятое Богом, нуждающееся в Боге, способное принять Бога и
исполниться Им, если человек пожелает того. А что есть Бог? Бытие, удаленное
от всякой твари, свободная мощь, чистое делание". Его сосредоточенность
постепенно переставала быть волевым актом, намеренным отторжением
назойливого роя мыслей, чувств и желаний. Ибо мало-помалу эти мысли, желания
и чувства оседали, точно муть в кувшине с водой, и по мере их оседания
сосредоточенность плавно переходила в нечто вроде спокойного, ничем не
понуждаемого созерцания, одновременно пристального и безмятежного, чуткого и
пассивного, -- созерцания, объектом которого служили мысленно произнесенные
слова, но вместе с ними и то, что их окружало. Но тем, что окружало эти
слова, и было само созерцание; ибо сосредоточенность, которая превратилась
сейчас в не требующее усилий созерцание, -- чем и являлась она, как не одной
из сторон, частичным проявлением того безличного, ничем не потревоженного
сознания, куда были обронены и теперь тихо опускались эти слова? И чем
глубже опускались они, провожаемые внимательным созерцанием в его
собственные бездны, тем более проступал их новый смысл -- и перемена эта
касалась не подразумеваемых под словами сущностей, а скорее способа их
постижения, который из интеллектуального по преимуществу стал интуитивным и
прямым; так что природа человека в его потенциальности и Бога в актуальности
постигались как бы благо
318
даря чувственному переживанию, путем непосредственной причастности.
И его существо, это вечно хлопочущее ничто, словно преобразилось в
открытый резервуар, готовый принять в себя мир и чистоту, отрешение от
житейской суеты и страстей, блаженную свободу от индивидуальности...
Звук приближающихся шагов заставил его открыть глаза. По дорожке,
ведущей к скамье под эвкалиптами, шли Питер Бун и тот англичанин, с которым
он ехал в машине. Проптер поднял руку и улыбнулся в знак приветствия. Ему
нравился юный Пит. Тут были налицо и врожденный ум, и врожденная доброта;
были восприимчивость, бескорыстие и непроизвольное благородство душевных
движений и отклика на все происходящее. Чудесные, замечательные свойства!
Жаль только, что сами по себе, не руководимые знанием об истинной природе
вещей, они пока были бессильны служить добру, абсолютно не способны привести
к тому, что разумный человек мог бы назвать спасением. Чистое золото, но все
еще в виде руды, невыплавленное, необработанное. Возможно, когда-нибудь
мальчик и научится использовать свое золото. Но сначала ему надо захотеть
научиться тому -- а вдобавок захотеть отучиться от множества вещей, которые
сейчас кажутся ему самоочевидными и правильными. А это будет тяжело -- хотя
и по другим причинам, но так же тяжело, как для того несчастного канзасца.
--Привет, Пит,--окликнул он. -- Иди, посиди со мной. Ты и мистера
Пордиджа привел; это славно. -- Он подвинулся на середину скамейки, чтобы
они могли усесться по обе стороны от него.-- Ну как, познакомились с
Людоедом? -- спросил он Джереми, кивая на виднеющийся впереди замок.
Джереми сделал кислую мину и кивнул. .
-- Я не забыл прозвища, которым его наградили в школе, -- промолвил он.
-- Это мне и правда немного помогло.
319
-- Бедняга Джо, -- сказал Проптер. -- Люди почемуто считают, что толстяки должны быть этакими счастливчиками. Но кому же нравится вечно выслушивать насмешки? Жизнерадостный вид, который они иногда на
себя напускают, и их подшучивание над собой -- все это делается лишь ради
алиби и для профилактики. Высмеивание собственных недостатков служит им
прививкой, которая позволяет не так болезненно переносить чужие
издевательства.
Джереми улыбнулся. Уж насчет этого-то он знал все.
-- Помогает выходить из неловкого положения,-- сказал он.
Проптер кивнул.
-- Но, к несчастью,-- произнес он,-- за Джо такой привычки никогда не
водилось. Джо был из той породы толстяков, что вечно выпендриваются. Из
породы драчунов. Из породы задир и любителей покомандовать. Из породы
хвастунов и выскочек. Из тех, что покупают себе популярность, угощая
девчонок мороженым, даже если для этого приходится тайком заглядывать в
бабушкин кошелек. Из тех, кто продолжает воровать, даже если его поймают,
отлупят и убедят, что теперь ему прямая дорога в ад. Бедняга Джо, он всю
жизнь был представителем именно этой разновидности толстяков. -- Он снова
махнул в сторону замка. -- Это его памятник ущербному гипофизу. Кстати, о
гипофизах, -- продолжал он, поворачиваясь к Питу, -- как продвигается твоя
работа?
Сидя под эвкалиптом, Пит мрачно размышлял о Вирджинии -- он в сотый раз
пытался понять, почему она их бросила, сообразить, не обиделась ли она на
него за что-нибудь, действительно ли она так устала, или, может быть, есть
какая-то другая причина. Но при упоминании о работе юноша поднял голову, и
лицо его просветлело.
-- Все идет просто здорово, -- ответил он и торопливо, азартно, мешая
жаргонные словечки и научные термины,
320
что довольно странно воспринималось на слух, рассказал Проптеру о
результатах, которых они уже добились на мышах и, похоже, вот-вот добьются
на бабуинах и собаках.
-- А если все получится, -- спросил Проптер, -- что тогда будет с
вашими собаками?
-- Мы продлим им жизнь! -- торжествующе ответил Пит.
-- Нет-нет, это-то мне понятно, -- сказал его собеседник. -- Я имел в
виду другое. Ведь собака -- это как бы недоразвитый волк. Она больше похожа
на зародыш волка, чем на взрослую особь, верно?
Пит кивнул.
--Другими словами,--продолжал Проптер,--это кроткое, послушное
животное, поскольку оно не успело одичать. Не в этом ли видят один из
механизмов эволюции?
Пит снова кивнул.
-- Существует как бы такое гормональное равновесие, -- пояснил он. --
Потом происходит мутация и нарушает его. У вас получается новое равновесие,
а оно, оказывается, замедляет скорость развития. Вы растете; но делаете это
так медленно, что успеваете умереть, прежде чем перестанете быть зародышем
вашего прадедушки.
-- Точно,-- сказал Проптер.-- И что же случится, если удлинить жизнь
животному, проделавшему такой эволюционный путь?
Пит рассмеялся и пожал плечами.
-- Придется чуток потерпеть, тогда увидим, -- ответил он.
-- Пожалуй, будет малоприятно,-- сказал Протер,-- если ваши собаки в
процессе роста начнут деградировать.
Пит опять жизнерадостно рассмеялся.
-- Представьте только, как старушки драпанут от своих любимых мопсов,--
сказал он.
321
Проптер как-то странно поглядел на Пита и некоторое время молчал,
словно ожидая от него дальнейших комментариев. Однако других комментариев не
последовало.
-- Что ж, меня радует твой оптимизм, -- сказал он. Затем повернулся к
Джереми.-- Ведь, если я не ошибаюсь, мистер Пордидж, -- ведь пороков своих
не оставишь, коли в обхвате прибавишь?
-- Иль, с дуб высотою, лет триста стоймя простоишь*, -- подхватил
Джереми, улыбаясь от удовольствия, которое всегда вызывала у него кстати
приведенная цитата.
-- Что бы мы делали, если бы прожили до трехсот лет? -- размышлял вслух
Проптер. -- Вы полагаете, что по-прежнему были бы ученым и джентльменом?
Джереми кашлянул и похлопал себя по лысине.
-- Джентльменом-то наверняка перестал бы быть, -- ответил он. -- Уже
сейчас, слава Богу, перестаю.
-- Ну а ученый держался бы до конца?
-- Что ж, ведь книг в Британском музее -- читать не перечитать.
-- А ты, Пит? -- сказал Проптер. -- По-прежнему будешь заниматься
научными исследованиями?
-- Почему бы и нет? Что же может помешать заниматься этим хоть целую
вечность? -- горячо ответил юноша.
-- Целую вечность? -- повторил Проптер. -- А тебе не кажется, что это
может немного надоесть? Опыт за опытом. Или книга за книгой, -- добавил он,
адресуясь к Джереми. -- В общем, одна чепуховина за другой. Тебе не кажется,
что это начнет слегка угнетать?
-- Не понимаю почему, -- сказал Пит.
-- Значит, время тебе не докучает?
Пит покачал головой:
-- С чего бы это?
-- А отчего же нет? -- сказал Проптер, глядя на него с ласковой
симпатией.-- Время ведь, знаешь ли, весьма неприятная штука. 322
-- Это только если боишься смерти или старости.
-- Да нет, -- не согласился Проптер, -- даже если не боишься. Оно
кошмарно по сути своей -- так сказать, по своей внутренней природе.
-- По внутренней? -- Пит озадаченно поглядел на него. -- Не понимаю я
этого, -- сказал он. -- По внутренней природе?..
-- Если брать его в форме настоящего, тогда это, конечно, кошмар,--
вмешался Джереми: -- Но если оно оказывается перед вами в виде ископаемого
-- ну, например, как бумаги Хоберков...-- он не закончил.
-- О да, вполне безобидно,-- согласился Проптер с невысказанным
выводом. -- Но вообще-то история -- вещь нереальная. Прошедшее время
представляет собой всего лишь зло на расстоянии; да и само изучение прошлого
есть, разумеется, временной процесс. Коллекционирование осколков окаменелого
зла не может быть более чем эрзацем, заменой непосредственного переживания
вечности. -- Он с интересом глянул на Пита, пытаясь угадать, какой отклик
найдут в нем эти слова. Так сразу окунуться в самую суть, начать с самого
главного, с сердцевины тайны -- это, конечно, рискованно; естъ опасность
вызвать в ответ лишь недоумение, а то и раздраженное неприятие. Пит, пожалуй
что, склонялся к первому, но его недоумение, видимо, подогревалось
любопытством; ему явно хотелось разобраться, в чем же тут дело.
Джереми тем временем почувствовал, что беседа принимает весьма
нежелательный оборот.
-- О чем мы, собственно, толкуем? -- кисло спросил он.-- О Новом
Иерусалиме, что ли?
Проптер добродушно улыбнулся ему.
-- Не волнуйтесь,-- ответил он.-- Об арфах и херувимах я не скажу ни
слова.
-- И на том спасибо, -- пробормотал Джереми.
-- Мне никогда не доставляли удовольствия бессмысленные разговоры,--
продолжал Проптер.-- Я стараюсь
323
употреблять лишь слова, имеющие какое-то отношение к фактам. Поэтому меня и
интересует вечность -- вечность психологическая. Ведь это факт.
-- Для вас -- возможно,-- сказал Джереми, своим тоном ясно давая
