стояли наготове. Тут я на минуту замешкался - чего возьмешь с такого
безнадежного крота вроде меня, который пол-то от потолка в невесомости
отличить не может. Кто-то спросил:
- А где этот?
- Да вот! - отвечал Дэк.
- Этот самый? - вопрошавший будто глазам не верил.
- Он, он, - подтвердил Дэк, - только в гриме; не суетись зря. Лучше
помоги устроить его в соковыжималку.
Меня схватили за руку, протащили узким коридором и впихнули в одну из
кают. У переборки против входа стояли две "соковыжималки" - гидравлические
устройства, вроде ванн, распределяющие давление равномерно, - на
дальнерейсовиках ими пользуются при высоких ускорениях. Живьем таких ни
разу не видал, но в одном фантастическом опусе - "Нашествие на Землю",
кажется, - среди декораций было нечто похожее.
На переборке была наляпанная по трафарету надпись: "Внимание!
находиться вне противоперегрузочных устройств при ускорении свыше трех g
запрещено! По приказу..." Я продолжал вращаться по инерции, надпись
скрылась из виду прежде, чем ее удалось дочитать. Меня уложили в
соковыжималку. Дэк и его напарник торопливо пристегивали ремни, когда
завыла сирена, и из динамиков раздалось:
- Последнее предупреждение! Два g! Три минуты! Последнее
предупреждение! Два g! Три минуты!
Снова завыла сирена. Сквозь вой слышен был голос Дэка:
- Проектор и записи - готовы?
- Здесь, здесь!
- А лекарство?
Дэк, паря надо мной, сказал:
- Дружище, мы тебе инъекцию вкатим. Малость нульграва, остальное -
стимулятор; это чтоб оставался на ногах и зубрил роль. Поначалу возможен
легкий зуд - в глазных яблоках и по всему телу. Это не страшно.
- Дэк, подожди! Я...
- Некогда, некогда! Нужно еще раскочегарить как следует эту груду
металлолома.
Он развернулся и выплыл из каюты, прежде чем я успел что-либо
сказать. Напарник его, закатав мой левый рукав, приложил инъектор к коже и
вкатил мне дозу раньше, чем я это почувствовал. Затем и он удалился. Вой
сирены сменился голосом:
- Последнее предупреждение! Два g! Две минуты!
Я попытался осмотреться окрест, но лекарство буквально оглушило.
Глаза заломило, зубы - тоже; нестерпимо зачесалась спина - но дотянуться
до нее мешали ремни безопасности. Похоже, они и спасли меня от перелома
руки при старте. Вой сирены смолк, из динамиков послышался бодрый баритон
Дэка:
- Самое распоследнее предупреждение! Два g! Одна минута! Оторвитесь
там от пинакля - пришла пора ваши жирные задницы поберечь! Сейчас дадим
копоти!
Голос его пропал. На этот раз вместо сирены пошли первые аккорды Ad
Astra, сочинение Аркезиана, Опус 61 до мажор. Это была довольно спорная
версия Лондонского Симфонического - у них там нотки "ужаса" на
четырнадцатом такте несколько режут ухо.
Но на меня, оглушенного и раздавленного, музыка никак не
подействовала - нельзя же намочить реку!..
В каюту вплыла... русалка. Так мне сперва показалось - именно
русалка, правда, без рыбьего хвоста. Когда жжение в глазах малость стихло,
я разглядел весьма интересную девушку - в шортах и с очень даже
симпатичной грудью под безрукавкой. Уверенные движения ясно говорили, что
невесомость для нее дело привычное. Деловито меня оглядев, она заняла
соседнюю соковыжималку, положив руки на подлокотники и даже внимания не
обратив на пристяжные ремни. Отзвучал финальный аккорд, и тут я
почувствовал нарастающую тяжесть.
Вообще-то два g - ускорение не из смертельных, особенно в
компенсаторе. Пленка, прикрывавшая меня сверху, обтянула тело, удерживая
его в неподвижности; чувствовалась просто некоторая тяжесть, да дышать
было трудновато. Вам наверняка доводилось слышать кучу различных баек о
космачах, отступавших лишь перед десятью g. Не спорю, может и правда. Но
даже двойное ускорение в соковыжималке - начисто отбивает охоту
двигаться...
С некоторым опозданием я понял, что раздавшийся глас небесный обращен
лично ко мне:
- Лоренцо, дружище, как ты там?
- В... порядке.
Потраченное на ответ усилие меня доконало.
- А... на... долго... это?
- Ерунда, на пару дней!
Видимо, я застонал - Дэк расхохотался:
- Не хнычь, салага! Мой первый полет на Марс занял тридцать семь
недель, и все это время мы болтались в невесомости на эллиптической
траектории! А ты, считай, покататься поехал - два g пару деньков, а во
время торможения - норма! Курам на смех! С тебя за это еще причитается!
Я хотел было сказать все, что думаю о нем и о его шутках, но
вспомнил, что не у себя в гримерной, к тому же здесь была дама. Отец
всегда говорил: женщина вскоре забудет любое оскорбление действием, но
может до самой смерти вспоминать неосторожное выражение. Прекрасный пол
весьма чувствителен к понятиям отвлеченным. С практической точки зрения
факт сей более чем странен, но во всяком случае я никогда не распускал
языка в присутствии дам. С тех самых пор, как тяжелая папашина рука
однажды в кровь не разбила мне губы. В выработке условных рефлексов отец
дал бы фору самому профессору Павлову...
Тут Дэк заговорил снова:
- Пенни, красавица моя, ты здесь?
- Да, капитан, - ответила девушка из соседнего компенсатора.
- О'кей, приступайте. А я разберусь с делами и тоже приду.
- Хорошо, капитан.
Она повернулась ко мне и сказала мягким, чуть хрипловатым контральто:
- Доктор Чапек хотел, чтобы вы несколько часов отдохнули и посмотрели
записи. Если возникнут вопросы - я здесь для того, чтобы на них отвечать.
- Слава богу, - вздохнул я, - наконец хоть кто-то готов отвечать на
мои вопросы.
Она промолчала и, с некоторым усилием подняв руку, повернула
выключатель. Свет в каюте угас, пошли первые кадры стереофильма. Я сразу
узнал главного героя - кто из миллиардов жителей Империи не узнал бы его?!
Это был Бонфорт.
Тот самый, Его Светлость Джон Джозеф Бонфорт, бывший премьер-министр,
лидер официальной оппозиции, глава Партии Экспансионистов - самый любимый
- и ненавидимый! - человек в Солнечной Системе.
Потрясенное мое сознание заметалось в поисках разгадки и нашло
единственно возможный ответ. Бонфорт пережил уже три покушения. По крайней
мере, так утверждали газетчики. Два раза из трех спасался он лишь чудом.
Но чудес, как известно, не бывает. Может, все три попытки увенчались
успехом? Только старый, добрый дядюшка Джо Бонфорт каждый раз оказывался
совсем в другом месте, а?!
Много же актеров им потребуется!
3
Я не встревал в политику. Папаша всегда предупреждал меня на этот
счет.
- Ларри, - говорил он, - не суйся в эти дела. Заслужишь дурную славу,
а публике это не нравится.
Вот я и не совался. Даже голосовать не ходил ни разу - и после
поправки в 98-м, позволившей голосовать людям "кочевым", в том числе,
конечно, мне и моим коллегам.
Но если кого из политиков и уважал, то никак не Бонфорта! Всегда
считал, что человек этот просто опасен и - вполне возможно - предаст
человечество при первом удобном случае. Перспектива встать вместо него под
пулю была мне - как бы это сказать - неприятна.
Зато - какова роль!
Я играл однажды главного героя в "Орленке", и еще Цезаря в двух
пьесах, вполне достойных его имени. Но сыграть подобное в жизни - слишком
велик соблазн заменить кого-нибудь на гильотине! С другой стороны -
возможность хоть на несколько минут создать нечто высшее и совершенное...
Не зря говорят, Искусство требует жертв!
А кто же из собратьев пошел на это в трех предыдущих случаях? Да, то
были мастера, и лучшая похвала им - безвестность... Я попытался
припомнить, когда состоялись покушения и кто из коллег, способных сыграть
его роль, умер в то время, или просто пропал. Но ничего не вышло. Не
только из-за невнимания к политическим интригам - актеры вообще часто
пропадают из вида, это у нас профессиональное. Что ж, даже лучшие из людей
не застрахованы от случайностей.
Внезапно я поймал себя на том, что внимательно изучаю оригинал.
Я понял, что сыграю его. А, дьявол, да я сыграл бы его с ведром на
ноге и горящими подмостками за спиной! Начать с телосложения: мы могли
спокойно обменяться одеждой - она сидела бы идеально! Эти
горе-конспираторы, затащившие меня сюда, слишком уж большое значение
придавали внешнему сходству - оно, без поддержки мастерства, ничего не
значит, а потому для мастера совсем необязательно. Нет, с ним, конечно,
проще, и им очень повезло, когда, играя с компьютером в "подкидного", они
выбрали - совершенно случайно - мастера, да еще - настоящего близнеца
своему политикану! И профиль точь-в-точь мой, и даже руки! Такие же
длинные, узкие, как у аристократа, - а ведь руки подделать куда сложней!
Что касается хромоты - результат неудачного покушения - это и вовсе
не составляло труда. Понаблюдав за ним несколько минут, я уже знал, что
могу встать из компенсатора (при нормальной гравитации, конечно) и
пройтись точно так же, даже не думая об этом. Как он поглаживает вначале
ключицу, а затем подбородок, собираясь изречь нечто глобальное, уже сущие
пустяки - подобные мелочи я впитывал, словно песок - воду.
Правда, он лет на пятнадцать-двадцать постарше, но играть старшего
гораздо легче, чем наоборот. Вообще, возраст для актера - вопрос
внутреннего отношения и с естественным процессом старения ничего общего не
имеет.
Через двадцать минут я мог бы сыграть его на сцене, или сказать за
него речь. Но этого, похоже, недостаточно. Дэк говорил, я должен ввести в
заблуждение тех, кто очень хорошо знает Бонфорта, возможно, даже общаясь с
ними в кулуарах. Это будет посложней. Кладет ли он сахар в кофе? Если да -
сколько ложечек? Которой рукой - и как - прикуривает? Стоило мне задать
последний вопрос, как Бонфорт на экране закурил, и сознание мое четко
запечатлело его давнюю привычку к старомодным, дешевым папиросам и
спичкам, приобретенную, видать, задолго до того, как он вступил в колонну
борцов за так называемый прогресс.
Хуже всего, что человек - вовсе не какой-нибудь набор постоянных
качеств. Черты его характера все, знающие этого человека, воспринимают
по-разному. И чтобы добиться успеха, мне нужно играть роль для всякого
знакомого Бонфорта - персонально; смотря, кто передо мной. Это не то что
трудно - невозможно! Какие отношения были между оригиналом и, скажем,
Джоном Джонсом? А с сотней, тысячей Джонов Джонсов?! Откуда мне знать? И
сколько таких я смогу запомнить?
Сценическое действо само по себе - как всякое творчество - процесс
отвлеченный, не требующий подробной детализации. Но вот при перевоплощении
важна каждая деталь. Иначе скоро любая глупость - скажем, вы жуете
сельдерей, не чавкая, - выдаст вас с головой.
Тут я вспомнил, что должен быть достоверен, лишь пока снайпер не
прицелится. И все же продолжал изучать человека, которого мне предстояло
заменить, - а что оставалось?
Отворилась дверь, и Дэк, собственной персоной, заорал:
- Эй, есть кто живой?!
Зажегся свет, трехмерное изображение поблекло. Меня словно встряхнули
как следует, не дав досмотреть сон. Я обернулся. Девушка по имени Пенни в
соседнем компенсаторе безуспешно пыталась приподнять голову, а Дэк с
бодрым видом стоял на пороге. Выпучив на него глаза, я изумленно спросил:
- Ты еще ходить ухитряешься?!
А тем временем профессиональный отдел моего сознания - он у меня
