Allen & Unwin, 1930); впервые опубликовано в 1904--1905 гг. на немецком --
амер. изд.], который читал семестровый курс в Вене как раз перед окончанием
войны, когда мужчины еще не вернулись в университет.
Визер, последняя нить, связывавшая нас с великим прошлым, большинству из нас
казался надменным и недосягаемым господином. Он в то время только вернулся в
университет с поста министра торговли в одном из последних правительств
империи. Он читал лекции, опираясь на свою изданную перед самой войной Social
Economics [Friedrich von Wieser, Theorie der Gesellschaftlichen Wirtschaft
(Tubingen: J.C.B. Mohr, 1914), на английском языке Social Economics (London:
Allen & Unwin, 1927; reprinted New York: Augustus M. Kelley, 1967) -- амер.
изд.], которую, кажется, знал на память, -- единственный систематический
трактат по экономической теории, созданный Австрийской школой. [Имеются в виду
первое и второе поколения Австрийской школы: Менгер, Бем-Баверк, Визер и их
современники -- амер. изд.] Читал он очень просто, но весьма внушительно и
эстетически привлекательно, в рассчете большей частью на изучающих право, для
которых этот обзор должен был стать их единственным погружением в
экономическую теорию. Тем, кто, собрав все мужество в кулак, отваживался после
лекции приблизиться к величественной фигуре, удавалось обнаружить бездну
дружелюбия и благожелательства, а также получить приглашение на его малый
семинар или даже на домашний обед.
В первое время у нас были еще два постоянных преподавателя экономики:
марксист, занимавшийся историей экономики [это был Карл Грюнберг (1861--1940),
который позднее сделался первым директором марксистского института социальных
исследований во Франкфурте -- амер. изд.], и молодой, склонный к
философствованию профессор Отмар Шпанн, который первоначально был принят
студентами с энтузиазмом. Он достаточно интересно рассказывал о логике
взаимосвязи между целями и средствами, но затем целиком перебрался в область
философии, которая казалась большинству совершенно чуждой экономической
теории. [Отмар Шпанн (1878--1950) был основателем "универсалистской" школы,
которая противопоставляла "атомизированному" индвидуализму классической школы
социальную "целостность". См. Edgar Salin, "Economics: Romantic and
Universalist", Encyclopedia of the Social Sciences, vol. 5 (New York:
Macmillan, 1957), pp. 385--387; and Earlene Craver, "The Emigration of the
Austrian Economists", History of Political Economy, vol. 18, no. 1, 1986, pp.
1--32, esp. pp. 5--7 and 9--11. -- амер. изд.] Но его небольшой учебник по
истории экономической мысли [Othmar Spann, Die Haupttheorien der
Volkswirtschaftslehre (Leipzig: Quelle & Meyer, 1911); в 1949 году появилось
уже 25-ое издание книги -- амер. изд.], который считали слепком Менгеровских
лекций, для большинства из нас был первой книгой на эту тему.
Хотя к этому времени уже были учреждены степени в области политических и
экономических наук, большинство из нас все еще ориентировались на диплом
юриста, для получения которого требовалось очень незначительное знакомство с
экономической теорией, так что профессиональные экономические знания
приходилось добывать либо самостоятельным чтением, либо из лекций тех, кто
читал их в свободное время из любви к предмету. Важнейшим среди такого рода
курсов был тот, который читался Людвигом фон Мизесом [о Мизесе (1881--1973)
см. главу 4 -- амер. изд.], но лично я познакомился с ним довольно поздно, и
расскажу о нем потом.
Мне следует, однако, немного рассказать об особенностях организации
университетов в Центральной Европе, особенно в Австрии. Специфику их
организации обычно мало кто понимает, хотя она -- при всех своих недостатках
-- сыграла важную роль в сплочении постоянных университетских профессоров и
любителей, отдававших преподаванию свой досуг, что было столь характерно для
атмосферы Вены. Число постоянных преподавателей университета (ординарных и
экстраординарных) всегда было невелико; это положение люди получали, обычно,
уже в сравнительно немолодом возрасте, как правило на 4 или 5 десятке. Но
чтобы иметь право на такое назначение следовало сначала, обычно через
несколько лет после защиты докторской степени, получить лицензию на
преподавание в качестве приватдоцента, которым не полагалось никакого
жалованья, кроме доли в той весьма незначительной плате, которую взимали со
студентов за прослушивание определенных курсов. В естественных науках, где
исследовательская работа возможна только в специальных институтах,
приватдоценты обычно получали жалованье как ассистенты, что позволяло им
целиком посвятить себя научной работе. Но во всех неэкспериментальных
областях, каковы математика, право и экономика, история, филология и философия
таких возможностей не было. До Первой мировой войны академическая среда
пополнялась, как правило, выходцами из довольно состоятельных групп, которые
разорились в ходе великой инфляции, так что единственный выход был в том,
чтобы иметь какую-либо работу, а свободное время отдавать исследованиям и
преподаванию. На юридическом факультете, который, как вы помните, включал и
экономику, обычным выбором было место правительственного чиновника, либо, что
было еще привлекательнее, место служащего в торговых или промышленных
компаниях, либо юридическая практика; в области изящных искусств обычным было
преподавание в средних школах -- пока не удавалось достичь желанного положения
профессора, если это вообще удавалось -- приватдоцентов всегда было намного
больше, чем профессоров. Видимо больше половины тех, кто стремился к
академической карьере, так и оставались на всю жизнь внештатными
преподавателями, которые учили всему, чего им хотелось, но не получали за это
практически ничего. Постороннего наблюдателя, особенно иностранца, должен
сбивать с толку тот факт, что спустя несколько лет приват-доцентов также стали
именовать профессорами, но это никак не изменило их положения. В некоторых
профессиях, как в медицине и в праве, престиж титула, действительно, мог иметь
немалое значение, и получив право именовать себя "профессором" врач или
адвокат получали возможность резко повысить свои гонорары. Только в этом
смысле Зигмунд Фрейд, например, был профессором Венского университета.
Это не значит, конечно, что некоторые из этих людей не обладали столь же
большим влиянием, как и действительные профессора. Еженедельные два или три
часа лекций или семинаров позволяли одаренному педагогу оказывать большее
влияние, чем имели его штатные преподаватели -- хотя монополия последних на
прием аттестационных экзаменов серьезно ограничивала влияние совместителей.
Во всяком случае эта система была благотворна для юристов и экономистов не
только тем, что все университетские профессора приобретали изрядный опыт
практической работы, но и тем, что поддерживала тесные связи между
академической средой и практиками. Многие из тех, кто никогда не сумел
добраться до степени приват-доцента, помнили о возможности такой карьеры и
посвящали некоторое время исследованиям. А это помогало сохранить традицию
Privatgelehrte, частного ученого, которая была важна в XIX веке -- может быть
в Австрии она не была так развита, как в Англии, но все-таки она сыграла
большую роль. В нашей области можно привести интересный пример из 1880-х годов
с авторами одной из лучших работ по математической экономике -- Теория цен
[Rudolf Auspitz and Richard Lieben, Untersuchungen uber die Theorie des
Preises (Leipzig: Duncker & Humblot,1889) -- амер. изд.] -- Рудольфа Ауспитца
и Ричарда Лейбена, из которых первый был фабрикантом сахара, а второй --
банкиром. Несколько подобных фигур было и после Первой /мировой/ войны, и по
крайней мере один из них -- финансист Карл Шлезингер, написавший интересное
исследование о деньгах [Karl Schlesinger, Theorie der Geld- und
Kreditwirtschaft (Munich: Duncker & Humblot, 1914). Частичный перевод появился
под названием "Basic Principles of the Money Economy", in International
Economic Papers, Vol. 9, 1959, pp. 20--38 -- амер. изд.], и изобретший термин
"олигополия" -- принимал участие в наших дискуссиях. Несколько крупных
чиновников и промышленников, приобретших ранее имя в экономической науке, в
эти взбаламученные послевоенные годы были слишком заняты, и могли только
урывками погружаться в науку.
Но эти непрофессионалы, посторонние для академических кругов, всегда
составляли большинство на заседаниях небольшого неформального венского клуба
Nationalokonomische Gesellschaft [Национальная экономическая ассоциация или
Венское экономическое общество. О Gesellschaft см. Craver, op. cit. pp. 17--18
-- амер. изд.], который с трудом пережил войну и возродился в мирное время как
главная арена для дискуссий по насущным экономическим проблемам. Хотя он был
единственным местом, где 5--6 раз в году могли встречаться и обсуждать
проблемы молодые и старые, академические ученые и практики, для нас, молодых,
были гораздо более притягательными другие возможности собираться
подискутировать вне университета. На протяжении большей части периода между
двумя войнами важнейшим центром было то, что известно как Мизесовский
Privatseminar, который, в сущности, стоял совершенно вне университетской
жизни. Каждые две недели по вечерам в Торговой палате в офисе Мизеса
собирались люди, и эти встречи неизменно завершались уже ночью в какой-либо
кофейне. Видимо, эти частные семинары начались в 1922 году и закончились с
эмиграцией Мизеса в 1934 году -- не могу сказать точно, потому что я не был в
Вене ни при начале, ни при конце семинара. [На самом деле Privatseminar
начался в 1920 г. и закончился в 1934 г. См. свидетельство самого Мизеса в его
Notes and Recollections, trans. by Hans F. Sennholz (South Holland, Ill.:
Libertarian Press, 1978), pp. 97--100 -- амер. изд.] Но с 1924 по 1931 год,
благодаря тому, что Мизес нашел мне и Хаберлеру [Готтфрид фон Хаберлер (1900),
позднее стал профессором экономики в Гарвардском университете, а в настоящее
время является постоянным сотрудником Американского предпринимательского
института -- амер. изд.] работу в этом же здании, и Хаберлер в должности
помощника библиотекаря продолжил начатую Мизесом работу по превращению
библиотеки Торговой палаты в лучшую экономическую библиотеку Вены, это здание
Торговой палаты и проводившиеся там семинары были по меньшей степени столь же
важным центром экономических дискуссий, как и сам Венский университет.
Три или четыре обстоятельства сообщали особенный интерес этим дискуссиям в
кружке Мизеса. Мизес, естественно, не меньше любого другого интересовался
основными проблемами анализа в терминах предельной полезности, вокруг чего
вращались почти все дискуссии и в университете. Но такие вопросы, как
состыковка анализа в терминах предельной полезности с теорией вменения
полезности, что, кстати говоря, приковывало мой интерес в начале 1920-х годов,
или другие изощренные проблемы маржиналистского анализа, вроде разбираемых
Розенштейном-Роданом в его статье о Grenznutzen (предельной полезности) в
Handworterbuch der Staatswissenschaften [Paul N. Rosenstein-Rodan,
"Grenznutzen", Handworterbuch der Staatswissenschaften, vol. 4 (fourth
edition, Jena: Gustav Fischer, 1927) -- амер. изд.], перестали быть столь
важными, как это было в университете во времена Визера или его преемника Ганса
Майера [Hanc Mayer (1879--1955) -- амер. изд.]. Во-первых, Мизес уже в 1912
году опубликовал свою Теорию денег [Ludwig von Mises, Theorie des Geldes und
der Umlaufsmittel (Munich and Leipzig: Duncker & Humblot, 1912), trans. by
H.E. Batson as The Theory of Money and Credit (London: Jonathan Cape,1934;
reprinted. Indianopolis, Ind.: Liberty Classics, 1981) -- амер. изд.], и я
едва ли преувеличу, сказав, что в период великой инфляции он был единственным
человеком в Вене, а может быть и во всем немецко-говорящем мире, кто
действительно понимал, что происходит. В этой книге он также ввел и развил
