обладает многими требуемыми качествами -- которых, впрочем, и трудно ожидать
от докторской диссертации. Он ограничивается, главным образом, правовыми
аспектами проблемы, развитием и трансформацией концепции Rechtstaat, и в этом
вопросе нет оснований с ним спорить; тема сама по себе достаточно обширна,
чтобы по настоящему эрудированный автор, знания которого не ограничены этой
узкой областью, мог написать очень ценную монографию. Но хотя наш автор видит
некоторые проблемы, есть еще больше признаков того, что он не изучал
первоисточников, а просто прочитал ряд книг таких второстепенных авторов как
Е. Трельч, Г. Геллер и несколько статей в Encyclopedia of Social Sciences.
Даже таких писателей как Фихте или Маззини он нередко цитирует по вторичным
источникам, и поэтому неудивительно, что, например, он защищает Фихте, который
вначале придерживался либеральных взглядов, от "несправедливого" отнесения к
предтечам национал-социализма (читал ли автор хоть раз его Geschlossene
Handelsstaat? [Johann Gottlieb Fichte, Der geschlossene Handelstaat: ein
philosophischer Entwurf als Anhang zur Rechtslehre, und Probe einer kungftig
zu liefernden Politik (Tubingen: J.G. Gotta, 1800) -- амер. изд.]) В
результате мы получили всего лишь пересказ учебников, в котором, правда,
зафиксированы некоторые важные тенденции, но при этом мы не узнаем ничего
такого, чего не знали бы прежде.
Как в исторической, так и в концептуальной части автор затрагивает важные
проблемы, проявляя при этом хорошую интуицию и совершенную неадекватность
средств, и так и не прояснив смысл используемых им терминов. Хорошей
иллюстрацией служит рассмотрение двух центральных проблем исследования --
влияние позитивизма и результат формализации права. Вывод, что "упадок
либерализма шел параллельно с обращением либеральных авторов к позитивизму"
верен и важен, хотя и не оригинален. Но все рассуждение подрывается
неопределенностью использования термина "позитивизм", который применяется
здесь к очень разным и не всегда взаимосвязанным интеллектуальным позициям.
Концепция "формального" права еще менее отчетлива; термин используется для
описания двух явно различных, а временами даже взаимнопротиворечивых аспектов
права; с одной стороны у нас есть правило, принятое в результате должной
конституционной процедуры, а с другой - действительно общее правило,
выработанное для применения к неизвестным людям в ситуациях, которые
невозможно детально предвидеть, и в этом отношении отличное от любых
законодательных мер, выработанных для достижения определенных целей.
Едва ли можно сказать, что намеченная в Предисловии честолюбивая цель --
"выявить когда и как либерализм как идеология начал клониться к упадку" --
достигнута в этом исследовании. Быть может, оно способно привлечь внимание к
неким ограниченным аспектам большой проблемы, которая, несомненно, заслуживает
исследования, но по которой уже проведено множество неизвестных нашему автору
детальных исследований, а предстоит сделать много больше этого, прежде чем
станет возможной попытка всестороннего исследования, подобного этому, но с
лучшими шансами на успех. [Позднее Хайек отнесся немного милосерднее к работе
Халлоуэлла, которая стала классическим исследованием по современной истории
мысли в Германии. УХаллоуэлл ясно показывает, как ведущие либеральные
теоретики права в Германии в конце XIX века лишили себя малейшей возможности
сопротивляться процессу подавления "материального" простым "формальным"
Rechtstaat, и, одновременно, дискредитировали либерализм просто в силу
принятия правового позитивизма, который рассматривает право как обдуманное
творение законодателя, и проявляли интерес только к конституционности
законодательных актов, но не к характеру принимаемых законов.ы Law,
Legislation and Liberty, vol. 2: The Mirage of Social Justice (Chicago and
London: University of Chicago Press, 1976), p. 167, n. 27. -- амер. изд.]
2. Пролог. Экономическая теория 1920-х годов: взгляд из Вены
Этот прежде не публиковавшийся текст представляет собой одну из 5 лекций,
прочитанных Хайеком в Чикагском университете в октябре 1963 г. Спонсором этого
цикла лекций был фонд Чарльза Уолгрина (Charles O.Walgreen). Следует отметить,
что Хайек намеревался переработать текст этой лекции для публикации, но не
смог этого сделать. Здесь она воспроизводится в первоначальном виде. -- амер.
изд.
-------------------------------------------------------------------------------
Хотя мне кажется, что организаторы этой лекции ждали, что я пущусь в
воспоминания, до сих пор я пытался избежать этого. Это опасная привычка, и
непонятно, где кончить, когда обнаруживаешь, что для большей части аудитории
то, о чем вспоминает лектор, есть вещи неизвестные и неинтересные. В прошлом я
сам не очень-то любил этот жанр, и сейчас даже сожалею, что при моем первом
посещении этой страны 40 лет назад не проявил достаточной интеллигентности и
не выслушал старого биржевого брокера, который хотел рассказать мне о кризисе
1873 года. Хоть я и занимался тогда деловыми циклами, мне показалось скучным
слушать его. Не очень ясно, почему бы вы должны оказаться более терпеливыми,
чем я когда-то, тем более что из собственного опыта мне известно, что стоит
лишь начать, и посыпятся всевозможные обрывки воспоминаний, бросающие свет
скорее на суетность рассказчика, чем на предметы, представляющие общий
интерес. С другой стороны, как исследователь истории экономической мысли я
потратил немало сил, пытаясь воссоздать интеллектуальную атмосферу прежних
дискуссий, мечтая при этом о том, чтобы участники этих дискуссий оставляли бы
свидетельства о своих отношений с современниками, и чтобы это делалось в том
возрасте, когда такие воспоминания еще относительно надежны. Теперь, стоя
перед вами с намерением исполнить как раз эту задачу, я хорошо понимаю, почему
большею частью люди избегают этого: я боюсь, что при этом человек почти
неизбежно оказывается чрезмерно эгоцентричным, и если вам покажется, что я
чрезмерно много говорю о собственном опыте, пожалуйста, не забывайте, что для
меня это единственный способ рассказать и о других. Я не сомневаюсь, что если
мне когда-либо случится готовить эти лекции для публикации, их придется сильно
почистить. Но в данный момент это всего лишь попытка поговорить со старыми
друзьями, так что придется дать себе свободу. Венский университет, когда я
совсем молодым пришел туда в конце 1918 года прямо с войны, а особенно
экономическое отделение факультета права, был на редкость оживленным местом.
Хотя материальные условия жизни были чрезвычайно трудными, а политическая
ситуация -- весьма неопределенной, поначалу это мало влияло на
интеллектуальный уровень, сохранившийся с довоенного времени. Я не хочу здесь
говорить о том, почему венский университет, который до 1860-х годов был ничем
не примечательным заведением, с начала 1870-х годов стал одним из лучших
университетов мира, который дал жизнь множеству всемирно известных научных
школ в области философии и психологии, права и экономической теории,
антропологии и лингвистики (если считать только школы, родственные нашей
сегодняшней теме). Я не уверен, что в состоянии объяснить это явление, а,
пожалуй, не верю и в то, что такого рода явления могут быть вполне объяснены.
Достаточно отметить, что период интеллектуального расцвета в венском
университете точнехонько совпал с победой политического либерализма в этой
части света, и ненадолго пережил господство либеральной мысли.
Вполне возможно, что сразу после окончания Первой /мировой/ войны, несмотря на
то, что ряд крупных фигур довоенного времени уже ушли, и, по крайней мере в
первое время, факультету недоставало многих и многого, атмосфера
интеллектуального творчества среди молодежи была даже более яркой, чем до
войны. Возможно, это объясняется тем, что -- как и после Второй /мировой/
войны -- студенчество было более зрелым, а к тому же военный и первый
послевоенный опыт породили острый интерес к социальным и политическим
проблемам. Хотя некоторые из тех, кто постарше, стремились как можно быстрее
кончить курс, у молодежи годы, потерянные на службу в армии, породили скорее
необычное стремление полностью использовать возможности, к которым они так
давно стремились.
В результате сцепления разных обстоятельств многие вопросы и проблемы, которые
так горячо обсуждались в Вене в то время, только позднее оказались в центре
внимания в западном мире, так что в ходе моих скитаний я нередко переживал
чувство "я уже здесь бывал". [Хайек имеет в виду свое пребывание в Лондоне в
1930-х и 1940-х гг., где он занимал пост профессора экономической теории и
статистики в Лондонской школе экономики, в Чикаго, где он с 1950 по 1962 гг.
был профессором общественных и гуманитарных наук в Чикагском университете, и
во Фрейбурге, Западная Германия, где он был с 1962 года профессором (позднее
-- почетным профессором) Фрейбургского университета. -- амер. изд.] Темы наших
дискуссий в значительной степени были предопределены близостью
коммунистической революции -- в Будапеште, до которого было рукой подать,
несколько месяцев господствовало коммунистическое правительство, в котором
важную роль играли интеллектуальные лидеры марксизма, позднее нашедшие
прибежище в Вене, а кроме того -- неожиданный академический престиж марксизма,
быстрое распространение концепции, которую теперь принято называть идеей
"государства благосостояния", а прежде всего -- опыт инфляции, равной которой
не мог припомнить ни один житель Европы. Но и ряд чисто интеллектуальных
течений, заполонивших позднее западный мир, уже набрали в то время силу в
Вене. Я упомяну только психоанализ и возникновение традиции логического
позитивизма, которая господствовала во всех философских дискуссиях.
Впрочем, мне следует сосредоточиться на развитии экономической теории, и может
быть замечательнее всего, что при острейших практических трудностях
университет смог сосредоточиться на чистейшей из чистых экономической теории.
В этом явно чувствовалось влияние маржиналистской революции [имеется в виду
почти одновременное "открытие" принципа предельной (маргинальной) полезности
Карлом Менгером и Уильямом Стенли Джевонсом в 1871 году, и Леоном Вальрасом в
1874 году; см. гл. 1 и 2 данного издания -- амер. изд.], которая и сама
произошла не задолго до того времени, о котором я теперь говорю. Из великих
деятелей этой революции продолжал работать только Визер [учитель Хайека
Фридрих фон Визер (1851--1926); см. главу 3 -- амер. изд.]. И Бем-Баверк
[Евгений фон Бем-Баверк (1851--1914), шурин Визера, был министром финансов
Австрии; см. главы1 и 2 -- амер. изд.] и Филиппович [Евгений Филиппович фон
Филипсберг (1858--1917) -- амер. изд.], двое самых влиятельных учителей
предвоенного периода (первый в области теории, а второй -- в политических
проблемах) -- умерли в самом начале войны. Карл Менгер [Карл Менгер
(1840--1921), основатель австрийской школы теоретической экономики; см. главу
2 -- амер. изд.] еще был жив, но был уже глубоким стариком, который вышел на
пенсию лет за пятнадцать до этого и появлялся только в редких случаях. Для
нас, молодых, он был скорее мифом, тем более что и книга его [Carl Menger,
Grundsatze der Volkswirtschaftslehre (Vienna: W. Braumuller, 1871). Была
переведена на английский James Dingwall and Bert F. Hoselitz, Principles of
Economics (Glencoe, Ill.: The Free Press, 1950; reprinted New York and London:
New York University Press, 1981 -- амер. изд.], исчезнувшая даже из библиотек.
стала почти недоступной редкостью. Среди тех, с кем мы сталкивались, немногие
имели непосредственный доступ к нему. Старшие были переполнены воспоминаниями
о семинарах Бем-Баверка, которые в предвоенные годы собирали всех,
интересовавшихся экономической теорией. Наши ровесницы, с другой стороны, были
полны воспоминаниями о Максе Вебере [Макс Вебер (1864--1920), немецкий
социолог и автор The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism (London:
