что продал вам этого человека за сумму в шестьдесят сиклей.
-- Я действительно заключал договоры купли-продажи с господином
Хаммаку, -- охотно признал Рихети. -- Но они не имели никакого
отношения к сбыту фальшивых индульгенций.
Судья хищно шевельнул ноздрями.
-- Так, так. В таком случае, не расскажете ли вы суду, какого
рода деловые отношения связывали вас с присутствующим здесь
господином Хаммаку?
Рихети нашел глазами Хаммаку среди зрителей.
-- Я занимался скупкой рабов по поручению господина Нидинты,
уважаемого в Вавилоне банкира. В разных городах я покупал
десятки рабов, и все они приносили потом доход. По сделке с
господином Хаммаку у меня нет никаких претензий.
Хаммаку привстал со своего места и слегка поклонился.
-- Совершенно никаких, -- продолжал Рихети. -- Первый взнос по
ссуде, данной под бизнес раба, купленного у господина Хаммаку,
был выплачен аккуратно и в срок. Я полагал, что и впредь...
-- Вы имели представление о том, каким именно бизнесом
занимается этот раб? -- перебил его обвинитель.
-- Нет.
-- Почему, позвольте узнать?
Рихети близоруко прищурился.
-- В этом не было необходимости. Для фирмы главное -- получать
стабильный доход.
-- Вот к чему приводит равнодушие, -- патетически сказал
обвинитель и указал в сторону господина Рихети.
Тот вдруг забеспокоился. Ему показалось, что так просто его
теперь не отпустят. Будь проклят Сиппар -- всякий раз поездка в
этот город сопровождается ограблением.
И впервые в жизни маленький приказчик струсил настолько, что
решил отступиться от своего хозяина.
-- Может быть, целесообразнее будет призвать к ответственности
фактического владельца этого раба? -- спросил он. -- Я ведь
только посредник.
И в Вавилон отправили несколько полицейских, снабдив их
строжайшим предписанием: забрать и доставить в Сиппар банкира
Нидинту.
Аткаль спал на досках в душной камере. Ел жидкую похлебку,
иногда пустую, иногда с рыбьими костями и плавниками. Таскался
на допросы; часами отсиживал в переполненном зале, клевал носом.
Один раз заснул и уронил голову на ограждение; ударился, нос
разбил; пошла кровь. От этого проснулся, кровь обтер, похлюпал
носом. И снова задремал. Вечером опять жевал тюремную дрянь, а
после спать заваливался.
Вот и вся его жизнь теперь.
Доставили и допросили господина Нидинту. Сожаления достойно, что
такой почтенный господин, известный во всей Империи банкир,
оказался орудием в руках ловких мошенников. Но сами понимаете,
закон есть закон. А по закону, за проступок раба отвечает
хозяин.
Так что, уважаемый господин Нидинта, еще раз просим извинить
нас, но закон требует... и т. д.
Постепенно зал заседаний пустел. Наскучила гражданам сиппарским
эта комедия. К тому же, они уже поняли, что как бы ни
повернулось расследование, денег своих им не видать. Ничего
нового уже не выяснялось. Пережевывались бесконечные детали:
когда продал, кому продал, сколько получил, сколько отправил в
Вавилон Нидинте. Кто за кого отвечает, кто за кого не отвечает.
Чей проступок тяжелее: банкира -- хозяина, приказчика --
посредника, молодого господина -- предателя или раба -- болвана
полного?
Сходились на том, что тяжелее всех провинился раб. Но и
остальные подлежали наказанию. Особенно же банкир и прежде всего
потому, что богат.
Так судили да рядили, а время шло.
И вот, чтобы судьи не вообразили себя выше всех в земле
вавилонской, прибыл в Сиппар десятник из Орды за данью. С ним
еще пятеро -- больше для почета, чем для устрашения. Для
устрашения Орда за их спиной стояла, и знали гонцы: обидят их в
Сиппаре -- не будет больше Сиппара.
В полдень раскрылись двери зала заседаний. Одна створка, другая.
Хлынуло весеннее солнце в зал, ворвался туда ветер, взъерошил
бумаги на столе.
И въехал в зал заседаний молодой десятник. Полюбопытствовать по
варварскому обыкновению на диковинные для него обычаи оседлых
людей.
С лошади не слезал, так и процокал по проходу между скамьями.
Лошадка -- скотина умная, сообразила, что хозяин ее этих
крестьян презирает, и сама туда же -- одного мазнула хвостом по
лицу, другого...
Как завороженный, смотрел на него Аткаль из-за загородки. И
стражи аткалевы тоже уставились на пришельца, рты пораскрывали.
Никогда прежде не совались ордынцы во внутренние дела города.
Нового, что ли, за данью прислали?
Невысок ростом, худощав и строен был ордынец. В седле смотрелся
ладно, а кривоног ли -- того не разглядишь, покуда верхом.
Лохматая шапка из лисьих хвостов покрывала его голову,
нахлобученная по самые брови, так что казался он огненно-рыжим,
как балаганный фигляр.
Но лицо из-под этой фиглярской шевелюры глядело совсем не
ярмарочное. Круглое, как луна, с пухлыми, почти девичьими
губами. Узкие глаза почти полностью теряются под тяжелыми
веками.
Покрутился на своей лошадке, подобрался поближе к
председательскому столу. Судья, обвинитель, защитник, секретарь
-- все как по команде встали. Зачем шутить с человеком, у
которого такая сабля на боку?
А лошадка подумала-подумала да и навалила прямо на клавиатуру
компьютера, где машинистка протокол записывала.
Ордынец как не заметил. Губы раздвинул, сверкнул улыбкой.
-- Это что тут у вас?
-- Это, изволите ли видеть, господин, суд.
Черные брови поползли под рыжую шапку.
-- А кого судите?
-- Вот, изволите ли видеть, нескольких человек. Обманом деньги
вымогали у честных граждан.
-- Обманом? Нехорошо, -- сказал ордынец. И засмеялся.
А секретарь заторопился, начал излагать дело.
-- Был, понимаете ли, господин, один раб -- вон он сидит.
Показал на Аткаля. И встретились на мгновение испуганные круглые
глаза Аткаля с бесстрашными узкими глазами десятника. Чуть не
закричал с перепугу Аткаль.
Сказал десятник:
-- Зачем время тратить на какого-то раба? Его убить надо.
Секретарь закивал, в блокноте запись сделал.
-- Конечно, убить его надо.
-- А почему такое простое дело так долго разбираете?
-- Так оно не простое, господин... У раба есть хозяин. Разве он
не отвечает за проступки того, кто предан в его власть?
-- Отвечает. Его тоже убить надо. Очень простое дело.
-- Вот-вот, господин. -- Секретарь многозначительно посмотрел в
глаза судье. -- Именно так мы и поступим.
-- Ну так что мешает?
-- Необходимо выяснить, кто именно из хозяев этого парня...
-- А сколько у него хозяев?
-- Позвольте, я объясню по порядку, господин. Сперва он
принадлежал одному человеку по имени Хаммаку. Но потом этот
Хаммаку через посредство господина Рихети продал своего раба
господину Нидинте; господин Нидинта, ничего не зная о том,
какими грязными делами ворочает в Сиппаре его раб, спокойно жил
в Вавилоне, а тем временем господин Хаммаку...
Ордынец заскучал. Прекрасный солнечный день угас в его глазах,
когда паутина судебной волокиты начала липнуть к нему со всех
сторон.
Прерывая многословные излияния секретаря, сказал ордынец:
-- Так казните их всех, вот и не надо будет много говорить.
-- Это невозможно! -- вступился защитник. -- Нельзя же ставить
на одну доску уважаемого банкира и какого-то прощелыгу.
Молодой десятник повернулся в сторону говорящего. Улыбнулся во
весь рот.
-- Как это невозможно? Что нельзя сделать, если Орда скажет:
"делай"? Я скажу своим людям, они помогут.
И свистнул так громко, что у Аткаля кровь из носа пошла.
В зал ворвались пятеро на лошадях. Десятник махнул рукой,
показал на осужденных:
-- Вот этих взять и убить.
И были схвачены крепкими смуглыми руками уважаемый вавилонский
банкир Нидинта, добросовестный служащий Рихети, хитроумный
сиппарец Хаммаку и раб его, ничтожный Аткаль.
-- Я протестую! -- привычно начал защитник.
Обернулся в седле десятник, поглядел на него.
-- И этого прихватите! -- крикнул он своим людям. -- Его тоже!
И вытащили защитника из-за стола, сорвали с него парик, сдернули
плащ, поволокли за волосы, как обычного пленного крестьянина.
А десятник глядел и улыбался. И глаза его сверкали из-под рыжей
шапки.
Тогда судья города Сиппара совершил единственный смелый поступок
в своей жизни. Вылез из-за стола и бухнулся на колени перед
маленькой степной лошадкой. И брезгливо отступила лошадка.
-- Пощадите хотя бы защитника! -- взмолился судья. -- Он-то в
чем виновен?
-- Перечил, -- пояснил десятник. -- А ты кто?
-- Я судья. Я главный в этом зале.
Снизу вверх смотрит судья на молодого ордынца. Непостижим для
него этот человек -- да и человек ли?
-- Главный? -- Кричит своим людям: -- Тут еще один нашелся, он
главный!
Судья уже сообразил, к чему дело катится, на коленях назад
попятился. А ордынец лошадью на него наступает, смеется, зубы
скалит. Уперся судья спиной в полированный судебный стол, дальше
отступать некуда. Уставился в круглое лицо с узкими глазами --
безнадежно губами пошевелил.
-- Я судья, -- только и пролепетал. -- Я судья справедливый...
Неподку...
-- А, справедливый!.. -- И снова своим людям крикнул: -- Тогда
вниз головой его повесьте, он справедливый!
Обвинитель понял, что самое время исчезнуть. Незаметно к выходу
стал прокрадываться. По стене пробирался, мышью скользил, тенью
полз. У самого выхода схватили его за волосы.
-- Я не... -- закричал обвинитель отчаянно. Отбиваться не стал,
обвис мокрой тряпкой. -- Не надо меня!
И только хохот донесся -- как показалось несчастному, откуда-то
из поднебесья.
Осужденных отвели в тюрьму, набили всех в одну камеру. Аткалю --
что, он уже свыкся. Повалился на доски и заснул. А остальным не
спалось. Шутка ли -- вздумал ордынец предать казни всех, не
разбираясь. До самого света галдели, возмущались, Аткалю спать
мешали. Пытались выяснить, кто все-таки самый виноватый из всех.
А ордынец со своим десятком времени зря не терял. Пригнал пяток
сиппарцев, кто ремеслом плотницким владеет, выстроил их на
площади перед зданием суда. С лошади не слезая, спросил: как
нынче в Империи казнить принято? Ибо не хотелось ему осквернять
боевую сталь кровью оседлых людей.
Жители сиппарские с ноги на ногу переминались, стояли криво, ни
выправки, ни достоинства. Наконец начали мямлить. Ну, вешают в
Империи. Иному голову отрубят, если знатного происхождения.
Могут утопить, особливо ежели преступник -- жена, уличенная в
злостном прелюбодеянии.
Хмурил брови молодой десятник. Потом спросил:
-- Самая позорная казнь какова у вас?
И лошадью на старшего из сиппарских плотников наехал.
Тот отступил на шаг, голову склонил, проворчал что-то. Десятник
плеткой его огрел:
-- Громче говори, не слышу!
Старший голову поднял, в лицо ордынцу взглянул -- невыносимое,
как солнечный свет. Повторил.
И повелел ордынец строить латинские кресты -- проще говоря,
столбы с перекладиной.
Утром взялись плотники за дело. Старались вовсю. Поняли уже, что
не шутит молодой десятник. Перекладины распорками укрепили,
чтобы не обрушилось.
Ордынцы работе не мешали, под ногами не путались, плетками не
понукали. И постепенно успокоились и даже развеселились
работники. Привычно загоняли гвозди в податливое дерево, шутили
даже. В середине дня, по распоряжению десятника, несколько
женщин принесли им обед.
Поели сиппарцы, выпили немного, чтобы ладнее спорилось. И
разговор между ними завязался. Чего им, собственно, жалеть
осужденных? Все они одним миром мазаны, что банкир, что
раб-торгаш. Все только и норовят честных тружеников до нитки
обобрать.
-- Все же соотечественники они наши, -- попробовал было
возразить один. Но товарищи его не поддержали.
-- Жалельщик выискался, -- язвительно сказал старший. -- А как с
Балату подрался третьего дня? Тоже ведь соотечественник он тебе
и даже сосед, а ведь как тузил.
-- Балату -- другое дело. Подлец он.
-- Так и Хаммаку подлец.
Задумался парень.
Старший ткнул его в бок.
-- Хватит слюни пускать. Работать пора.
