трясущимися руками совали. Ордынцы на деньги и не поглядели.
Владыка же сказал отцам сиппарским, над горем их посмеявшись:
"Всего вашего серебра не хватит, чтобы заставить нас в
сиппарском полоне копаться, искать для вас сыновей. Все вы на
одно лицо, и противное это лицо". И ушли ни с чем отцы
сиппарские.
Но это было давно, года через два после того, как глаз Шамаша
впервые упал на Хаммаку.
Что же увидел глаз Шамаша в день нынешний, 11 арахсамну 36-го
года?
Увидел он пиршественные столы, загромоздившие столовую покойной
госпожи Китинну. Не хватило одного стола рассадить всех гостей
Хаммаку. Пришлось нести еще два. Один взяли из кухни, другой у
соседей заняли. Заодно и самих соседей в гости зазвали. Аткаль
постарался. Юлой вертелся, у всех на виду, у всех на слуху: как
можно без Аткаля?
Никак не можно.
Противно Шамашу.
Да и кому бы понравилось: стол весь в объедках, в винных лужах,
морды у гостей пьяные, распухшие, речи ведутся бессвязные.
Но вот поднял голову и вскричал Хаммаку, вспомнив неожиданно о
брате своем названном:
-- Где Аткаль? Хочу видеть Аткаля!
Тотчас услышал его Аткаль, подбежал, мокрый рот растянул в
счастливой улыбке -- дурачок дурачком с тех пор, как об асфальт
стукнулся.
-- Раб! -- обратился к нему Хаммаку. И глубоко задумался.
Аткаль ждал с терпением. И любовь светилась во взгляде его
темных, слезливых от выпитой водки глаз.
И исторг Хаммаку такой приказ:
-- Свечек желаю именинных числом двадцать семь!
Аткаль искренне огорчился:
-- Да где ж я их возьму?
-- Не знаю, -- немилостиво произнес Хаммаку. -- Ищи где хочешь,
но чтобы через пять минут были.
И ушел с пиршества озадаченный Аткаль -- свечи именинные
господину своему искать. Где бродил и долго ли отсутствовал --
того не понял никто, включая и самого Аткаля, ибо все были
чудовищно пьяны. Но свечки числом ровно двадцать семь добыл. На
вопрос, откуда добро (не похитил ли, а то отвечай потом за
дурака), только улыбался улыбочкой своей, таинственной и глупой.
И Хаммаку рукой махнул: и впрямь, не все ли равно. Главное --
вот они, свечечки. А то какой день рождения без именинных огней?
Мама -- та всегда пирог большой заказывала в пекарне. И
приносили пирог маленькому Хаммаку -- огромный, как тележное
колесо...
Не стало мамы, и наперекосяк все пошло. Вот и пирога нет, не
побеспокоился никто.
Повелел Хаммаку рабу своему стать на колени. Аткаль приказу
подчинился, на колени стал, лицо к брату названному поднял,
улыбнулся. Чуял, задумал что-то Хаммаку. Какую-то знатную
шалость.
-- Голову ровно держи! -- прикрикнул на него Хаммаку.
И начал привязывать свечки к волосам Аткаля -- одну за другой.
Тщательно привязывал -- не хотел раба своего подпалить. Да и в
доме пожар совершенно лишнее дело.
Привязывал и приговаривал: "Подарок ты мой ко дню рождения..."
Потом зажигалку вынул из кармана.
Гости, смекнув, в чем забава, смеяться начали. И Аткаль смеялся,
хотя горячий воск стекал ему на голову, больно обжигал. Хорошую
шутку отмочил Хаммаку, с фантазией человек. Далеко пойдет, если
не прирежут его по пьяной лавочке.
Только когда свечи почти до самых волос аткалевых догорели,
соблаговолил господин Хаммаку -- дунул. С третьего раза все
загасил под общий хохот и гром аплодисментов. Пнул Аткаля ногой
-- иди, не нужен больше.
Поднялся Аткаль и вышел на улицу. Волосы слиплись от воска, на
левом виске обгорели немного, лицо в потеках сажи, хмель из
головы выветрился. Шел и давился слезами, а отчего так ломило в
груди, и сам понять не мог.
Но всему приходит конец, и хорошему -- скорее, чем плохому.
Закончилось материнское приданое. Все пропил Хаммаку на
радостях, что нет за ним больше глаза. Уплыли за полцены в
жадные руки торговцев платья, выкрашенные синей и пурпурной
краской, драгоценности, особенно же -- диадема с зелеными
камнями в трех зубцах. Даже кое-какую мебель продали.
Вокруг Хаммаку уже торговцы недвижимостью виться начали.
Отпихивали друг друга, вели с молодым хозяином липкие,
многозначительные разговоры. И впрямь, дошло уже до того, что
начал прикидывать Хаммаку, не заложить ли ему дом свой.
А потом неожиданно одумался. На удивление всем встряхнулся. И в
пропасть, для него заботливо приготовленную, так и не шагнул.
Друзьям Хаммаку это, понятное дело, не понравилось.
До того даже дошло, что то один, то другой тащил Аткаля в кабак,
угощал там за свой счет, а после жадно выспрашивал у него,
пьяненького: "Что это с молодым господином приключилось?"
Аткаль даровую выпивку принимал с охотой и, по обыкновению
своему, еще дружков приводил -- пусть и тем перепадет немного
радости. Приятели Аткаля сплошь были дрянь и голодранцы, но дом
Хаммаку стоил того -- терпели стервятники и Аткаля, и дружков
его.
Однако только то и сумели из раба вытянуть, что ударился он
головой об асфальт, что господин Хаммаку далеко пойдет,
поскольку фантазия у него богатейшая, и что, возможно, откроет
господин Хаммаку свое дело.
"Да какое дело-то?" -- допытывались у Аткаля. Тот не отвечал,
поскольку и сам ничего не знал. Только так, догадывался.
Но так или иначе, а в деньгах Хаммаку нужду испытывал. И долго
бы ломать ему голову, к раздумьям не слишком привычную, если бы
не счастливый случай.
В начале зимы прибыл в Сиппар приказчик вавилонского банкира.
Звали приказчика Рихети.
Случай свел его с Хаммаку у торговых ворот, где приказчик
привязал своего осла, поручив пареньку из лавочки за небольшую
плату стеречь животину и ее поклажу. Сам же отправился по своим
делам, устроив ослика, как думал по наивности, наилучшим
образом.
И вот выясняется, что и паренек-то к лавочке никакого отношения
не имеет, и что за такие деньги не то что осла -- ослиный помет
стеречь никто не станет, а главное -- ни осла, ни паренька, ни
денег своих господину Рихети не видать уже никогда.
Настроение господина Рихети было не из лучших. Ибо нравы
провинциальные оказались грубы, а народишко куда как
неотесанный.
Тут-то и подвернулся ему Хаммаку.
На самом деле Хаммаку давно околачивался поблизости --
любопытствовал. Выждал момент и объявился: вот он я. Вы из
столицы, господин? Оно и видно. Сразу заметно, что вы из
Вавилона. И выговор чистый. И одежда пошита исключительно. Да и
парикмахер, по всему видать, у вас отменно опытный...
-- А толку-то? -- Господин Рихети сердито оборвал цветистую речь
молодого сиппарца. И с досадой махнул рукой. Пухлой такой
ручкой, с женскими почти ямочками у каждого пальца.
Был этот господин Рихети такой кругленький, толстенький, с
лоснящимся лицом. Имел крупную глянцевитую лысину, по которой
так и тянуло пощелкать ногтем, и густые черные брови,
приподнятые как бы в вечном удивлении.
И глядя на огорчение почтенного этого господина, все больше
проникался Хаммаку искренним желанием облегчить ему тяжкую ношу
неприятностей. Сгладить неприятное впечатление, произведенное
Сиппаром. Воистину, это не более чем недоразумение. И если
господин соблаговолит...
Словом, Хаммаку пригласил вавилонца к себе в дом -- это совсем
недалеко отсюда, господин! -- на стаканчик доброй домашней
наливки. Чисто символически. Не на улице же разговаривать.
Рихети согласился.
Несмотря на опустошения, произведенные кутежами Хаммаку в
домашней казне, жилище его все еще хранило память о госпоже
Китинну и выглядело вполне благопристройно. Разрушить дом -- на
это тоже время требуется.
Когда вошли, спугнули трех жуликоватых с виду бездельников,
собравшихся вокруг бутылки. Щедр был Аткаль, когда заходила речь
о хозяйских запасах. Одного Хаммаку кое-как знал -- раб из
соседского дома, помогал Аткалю столы таскать на памятный тот
день рождения. Остальных впервые видел.
-- Брысь, -- в спину им сказал Хаммаку.
Господин Рихети проводил их глазами, подумал о чем-то, едва
вслух не высказался, но смолчал. До поры.
Позволил усадить себя в кресло, принял из рук молодого хозяина
стаканчик, наполненный красным сладким вином, густым -- хоть в
пирог вместо начинки клади. Поговорили о пустяках. Потом спросил
Рихети, не трудно ли по нынешним временам содержать такое
количество рабской прислуги. В три горла кушать не будешь, а
использовать рабов в услужении -- не приносит никакой прибыли.
Хаммаку пожал плечами.
-- Да я бы и продал одного-двух, да где покупателя сыщешь? В
Сиппаре состоятельных людей мало.
-- Об этом-то я и хотел бы с вами поговорить, -- уронил Рихети.
И еще раз огляделся в доме. Хороший дом, доверие внушает.
Чувствуется здесь крепкая хозяйская рука.
Хаммаку неожиданно напрягся. Ему хотели предложить какую-то
сделку. Он встал, налил еще вина, себе и гостю. Пожаловался на
сиппарский климат. Вроде бы, недалеко от Вавилона, а насколько
хуже здесь погода. Зимой мокро, летом ни жары тебе настоящей, ни
дождей, для сельского хозяйства столь необходимых. Да, в Сиппаре
жить -- здоровье терять.
Гость вежливо позволил себе не согласиться. С точки зрения
климата Вавилон, конечно, благоприятнее. Однако воздух
вавилонский... Выхлопные газы... Одна только труба химкомбината
чего стоит!.. Нечестивцы, воистину нечестивцы. Построили ее выше
башни Этеменанки, хотя издревле запрещено в Вавилоне возводить
что-либо выше башни Этеменанки. Того и гляди разгневаются боги.
Впрочем, городским властям нет до того никакого дела. На взятках
жиреют...
Хаммаку ни в малейшей степени не трогало оскорбление, нанесенное
химкомбинатом священной башне Этеменанки. Однако же он покивал и
похмурил брови. Ужасно, когда не соблюдаются традиции.
Чудовищно. В голове не укладывается.
Провинция все же чище, продолжал господин Рихети. И старину
чтит. И, главное, нет этого отвратительного смога.
Хаммаку позволил себе напомнить собеседнику, что для молодого
предприимчивого человека Вавилон представляется обширным полем
деятельности, в то время как Сиппар -- сущая дыра и захолустье,
только для ссылки и пригодное.
Рихети пожал плечами. Многое зависит от того, как повести дело.
В Вавилоне чрезвычайно жесткая конкуренция. А здесь, в
провинциальной глуши, многое еще предстоит сделать впервые. И
тот, кому это удастся, может -- при наличии известной ловкости
-- неплохо подняться.
-- В любом случае, я ничего не могу начать без хорошего кредита,
-- сказал Хаммаку. Более молодой и нетерпеливый, он первым
заговорил без обиняков.
-- Я не уполномочен фирмой выдавать кредиты, -- так же прямо
ответил Рихети.
Но таким тоном было это сказано, что Хаммаку не успел ощутить
даже мимолетного укола разочарования. Ясно было, сейчас
последует предложение. И неплохое предложение. Выгодное. Может
быть, даже очень выгодное.
Рихети попросил еще вина. И, если можно, какого-нибудь печенья.
Хаммаку поспешно обслужил своего гостя.
Стоял, глядел, как пьет Рихети. Солнечный блик плясал на лысине
приказчика. Хилый солнечный лучик чудом пробился сквозь толщу
зимних облаков -- и все для чего? Только лизнуть череп пожилого
вавилонца и тут же исчезнуть.
Наконец Рихети отставил стакан. Вздохнул.
-- Все не могу успокоиться из-за этого проклятого осла.
Хаммаку терпеливо ждал.
И дождался.
Дело заключалось в следующем. Господин Нидинта, владелец
крупного банка в Вавилоне -- собственно, интересы его фирмы и
представлял уважаемый господин Рихети -- нажил, а затем и
многократно увеличил свое состояние, умело используя рабов,
отпущенных в самостоятельное плавание. На оброк.
Господин Рихети не сомневается: уважаемый господин Хаммаку
превосходно осведомлен о том, что многие почтенные граждане
преумножают свое состояние именно таким способом. Выдают рабу
все необходимое для того, чтобы тот мог открыть свое дело.
Рюмочную-закусочную, например, или лавочку. А после только
процент с прибыли получают. И это выгодно, чрезвычайно выгодно.
Правда, поначалу требуются некоторые вложения. Но они полностью
окупаются в течение двух-трех лет. Господин Нидинта имеет тысячи
