- Что это?
- А, завалялось... "Ниппурская правда".
Цира брезгливо взяла газетку, расстелила ее на полу.
Поводила по ней рамкой.
- Шевелится... - сказал Мурзик.
- Не шевелится.
Мне тоже не хотелось, чтобы кривоногая коммунистка
оказалась Энкиду, как и мы. Честно говоря, я считал, что она
рылом не вышла. Луринду хоть и страхолюдина, каких поискать, а
все же хорошего происхождения и вообще - нашего круга девушка.
Эта же... Да и просто, не люблю я комми.
- Не, - уверенно повторил Мурзик, - шевелится.
Я подошел ближе, пригляделся. Поднесенная к статье
"КРОВОСОСЫ МАСКИРУЮТСЯ" рамка еле заметно покачивалась в
воздухе.
- Значит, эта... Ну да, она больше всех на нас злилась.
Сильная эмоциональная реакция на имя "Энкиду". Вот здесь -
"взявшие себе для отвода глаз имя национального героя Энкиду" и
дальше: "беспардонная спекуляция на национальной гордости
вавилонского народа в целях обогащения кровососов и
эксплоататоров и привлечения к ним доверчивых заказчиков..." -
сказал я.
Цира посмотрела на нас с Мурзиком мрачно.
- И как нам теперь быть? Комми ни за что не согласятся с
нами сотрудничать. Или еще хуже - вызнают побольше, а потом
раззвонят в своей газетенке. Обзовут как-нибудь типа "НОВАЯ
ЗАТЕЯ КРОВОСОСОВ" или "КРОВОСОСЫ ОБЪЕДИНЯЮТСЯ"...
- А мы подошлем к ним представителя эксплоатируемого
большинства, - сказал я. - Мурзик, ты как - готов поработать во
славу Энкиду?
Мурзик сказал, что готов.
- Пойдешь к комми и вступишь в их партию. Твоя задача -
вымостить дорожку к этой бабе, которая статью написала.
Скажешь ей, что раскрыл новый заговор кровососов и что только
она с ее партийным сознанием и метким пером может его
развалить. Понял?
Мурзик сказал, что понял. Некоторое время обдумывал
задание. Мы с Цирой пока перечитывали заметку в "Ниппурской
правде".
Потом Мурзик неожиданно спросил:
- Господин, а где те справки из экзекутария?
Я почувствовал, что краснею.
- Не помню.
- Вы их не выбросили, а?
- Да не помню я. Буду я всякую гадость помнить... На что
тебе?
- Я бы их с собой взял, для верности. Показал бы, как меня
тут эксплоатировали.
Я согнал Мурзика с Цирой с дивана, открыл крышку и
покопался в разнообразном жизненном хламе, который сваливал в
диван. Раз в полгода я выгребал все из дивана и нес на помойку.
Справки сохранились. Одна на пять ударов березовой розгой,
другая на семь. Я выдал их Мурзику и закрыл крышку дивана.
Цира плюхнулась сверху. Обхватила меня за шею и повалила
на себя. Мурзик потоптался, держа справки в руке.
- Мне выйти? - спросил он вполголоса.
- Останься, - сказала Цира, барахтаясь подо мной.
- Ну вот еще, - возмутился я. - Выйди, Мурзик, и подожди на
кухне. Я не могу, когда ты тут маячишь.
Ицхак с его образом великого героя, яростно дрочащего под
зеленым кустом, показался мне в этот миг полным болваном.
* * *
Мурзик вступил в компартию. Теперь его почти никогда не
было дома - он то оформлял документы на освобождение, то бегал
по партийным заданиям. Я снова перешел на бутерброды с сыром и
мокрой вареной колбасой, если только Цира, сжалившись, не
заходила с домашней стряпней в термосе.
На вопросы о том, как продвигается работа по обихаживанию
кривоногой энкидуносной стервы, Мурзик отвечал невнятно.
Отговаривался подпиской о неразглашении, которую дал при
вступлении в партию.
Наконец мне это надоело, и я прибег к последнему средству -
авторитету сотника. По моей просьбе, Цира отправила нас с
Мурзиком прямиком в мурзиково любимое прошлое. Обоих.
...Я едва успел коснуться ногами земли, как меня окатило
грязью. Большая боевая колесница промчалась мимо, едва не
располосовав мне бок острыми ножами, вращающимися в осях
колес. Вокруг кипела битва. Тяжелый, как танк, мудила в доспехах
мчался в мою сторону, замахиваясь бревном.
Я уставился на него, вытаращив глаза. Мудила яростно орал
на бегу. В этот самый миг меня сбили с ног, и я повалился лицом в
сырую растоптанную землю. Мгновением спустя на меня сверху
рухнул мудила. Все во мне кракнуло и оборвалось, когда он всей
своей тяжестью вдавил меня в землю. Лежа на мне, мудила
конвульсивно сотрясался, потом затих. Мне стало сыро. Я кое-как
вывернулся, и увидел, что в спине мудилы торчит секира.
Коренастый дядька в кожаном доспехе, крякнув, изъял из
мудилиной спины секиру и усмешливо сказал, глядя, как я
извиваюсь под мудилой в попытках высвободиться:
- Другой раз не зевай.
Я вылез на волю и встал. С меня потоками текли грязь и вода.
Дядька вырвал у мертвого мудилы копье и всучил мне, обругав на
прощание.
Я поднял копье, проорал боевой клич Энкиду и бросился в
битву.
Мне было упоительно. Я убивал врагов без счета. То есть, я
думаю, что убил их на самом деле не очень много, просто я их не
считал. И еще я знал, что в этой жизни во мне куда больше от
Энкиду, чем в жизни ведущего специалиста Даяна. И что нас,
Энкиду, в этом мире меньше. И еще я знал, что коренастый дядька
- не Энкиду, но тоже очень хороший человек.
А вечером мы собрались в лагере за возведенным наспех
палисадом. Начальство разбиралось, кто выиграл сражение, а мы
просто отдыхали. Несколько человек разложили костер.
Постепенно к костру собралось десятка три воинов, и я увидел
среди них Мурзика.
Он был младше, чем тот, кого в будущем купят для меня
родители, но не узнать его было трудно: все те же толстые губы,
темные глуповатые глаза, тяжеловесное сложение - когда Мурзик
наберет возраст, вместе с годами придут к нему крепкое брюхо и
бычья шея с тремя складками на затылке.
Сейчас ему было не больше двадцати лет, и он был еще
строен и поджар, хоть и широк в кости. Он носил длинные волосы,
забранные в хвост. И тонкую золотую серьгу в виде полумесяца в
левом ухе.
Десятника звали Хашта. Он был легко ранен - в левое плечо.
Сидел, одновременно откусывая от лепешки и затягивая зубами узел
на повязке. Хашта и слушал местного балагура, и не слушал,
мимолетно улыбаясь шуткам и поблескивая белками глаз.
- Ну-ка! - произнес чей-то громкий голос.
Воины загомонили, уступая место, и к костру протиснулся
кряжистый дядька. Тот, что спас мне жизнь. Это и был сотник.
Оглядел собравшихся, хмыкнул. Его угостили лепешкой, вином
в полой тыкве. Отведал и того, и другого. Встретился глазами с
Хаштой, еле заметно кивнул ему.
Сотник сказал, что подслушивал у палатки начальства. Там
решено, что битву выиграли мы, и потому завтра отходим к реке
Дуалу.
Известие было хорошее. Мы просидели у огня до глубокой
ночи. Выпили все вино, какое только нашлось. Потом заснули.
Я очнулся. Мы с Мурзиком лежали рядком на диване, будто
супруги на брачном ложе, а Цира без сил оседала на табуретке.
Мы видели, как она кренится набок, хватаясь слабеющими руками
за табуретку, но не могли даже пошевелиться, чтобы ее подхватить.
В конце концов Цира с грохотом повалилась на пол и тихонько,
бессильно заплакала, скребясь пальцами по полу.
Первым пришел в себя Мурзик. Отбросил одеяло, скатился с
дивана и подобрался к Цире. Улегся рядом большой неопрятной
кучей. Она подползла к нему и свернулась клубочком. Мурзик
погладил ее, как кошку. Кое-как встал. Поднял Циру и перетащил
ее на диван.
Цира бухнулась рядом со мной, задев меня локтем по лицу. Я
простонал, мотнул головой. Сел.
Мурзик пошел на кухню за водой.
Цира, громко глотая, выпила принесенную Мурзиком воду.
- Загоняешь ты себя, - сказал ей Мурзик.
Цира подержала стакан в руке и вдруг с визгом запустила им
в стену. Стакан разбился, осквернив обои остатками воды.
- Гад! Гад! Гад! - завопила Цира, подпрыгивая на диване. Меня
мягко потряхивало рядом с ней. - Сукин сын! Мерзавец!
Мурзик изумленно моргал.
- Сволочь! Коммунистическая гадина!
- Да что с тобой? - тихо спросил Мурзик. - Что я тебе
сделал?
- Мне?!. Мне?!. Ты всем!.. Всем нам!.. Всем! Ты.. Ты!.. Ты
сделал... Ты.. Энки...ду...
Она расплакалась - бурно, навзрыд.
Мурзик сел на пол возле дивана, заглянул Цире в лицо. Вытер
своим толстым пальцем слезы с ее щеки.
- Ты чего, Цирка... - прошептал он. - Ты чего плачешь?..
- Ты нас предал... Ты нас бросил... - захлебывалась Цира. -
Ты погряз в своих комми...
- Вы же сами мне велели... Вот и господин мой скажет... -
бормотал Мурзик виновато. - Я же для пользы...
Я сел рядом с Цирой на диване и резко спросил Мурзика:
- Нашел стерву?
- Да... И в доверие к ней втерся... Она меня на курсы
всеобщей грамотности отправила... Читать-писать обучаюсь за счет
партии...
- Мы тебя не для грамотности туда направляли!
- Так это... господин... - сказал Мурзик. Он заметно сделался
прежним.
- Слушай ты, Хашта, - сказал я. - Хватит называть меня
господином. Привыкай теперь к Даяну.
- Хорошо, - сказал Хашта.
- И волосы отпусти. Не стриги под полуноль.
- Хорошо, - повторил Хашта.
- И серьгу себе купи. Я денег дам.
Он заморгал.
- Так это вы были?.. - спросил он тихо. - Тот паренек...
Паренек?
- А какой я был? - спросил я.
- Нет, вы сперва скажите... У костра - это вы сидели?
- Там много кто сидел.
- Нет, возле самого сотника. Еще вином его поили из тыквы.
- А... вином - это я его поил. Он мне жизнь спас.
Хашта-Мурзик засиял. Потянулся через Циру, схватил меня за
руку. Сжал.
- Он этот глоток вина потом долго вспоминал...
- Почему? - поразился я.
Хашта пожал плечами.
- Вино хорошее было... Он знаете как говорил? Много,
говорил, я вина в жизни выпил, но самое лучшее - то, что от души...
Одно - в харчевне у Харранских ворот, из рук пригожей девки, а
другое - поил меня, говорит, один раздолбай после боя у реки
Дуалу...
- Ну, и какой я был?
- Да такой же, как теперь, только покрепче, что ли...
Придя домой, я застал у себя Мурзика с Цирой. Они сидели
на кухне, за столом, разложив какие-то бумаги и уткнувшись в них
нос к носу.
- Обед в термосе, - сказала Цира, не поднимая головы.
Я вошел в комнату, снял с подоконника толстый цирин
термос, достал бумажную тарелку и вытряхнул на нее содержимое
термоса. В комнате запахло съестным. Тушеная картошка с
куриными фрикадельками. В томатном соусе. Умеет Цира
порадовать мужчину.
Сел на диван с тарелкой на коленях и начал есть. Руками.
Съел быстро, обтер руки об одеяло и направился на кухню.
Выбросил пустую тарелку. Ведро было переполнено.
- Вынес бы ты, что ли, мусор, Хашта, - сказал я.
Мурзик-Хашта оторвался от бумаг. Посмотрел на меня
виновато.
- Я сейчас, Цира, - сказал он. Встал, взял ведро. Потопал на
помойку. Лежавшая сверху скомканная бумажка вывалилась из
ведра и упала на пол. Тотчас же кошка, доселе невидимая, -
караулила, что ли? - возникла из небытия и принялась с топотом
гонять бумажку.
Я всегда считал, что кошки - бесшумные твари. Что они
крадутся на мягких подушечках лапок. Наша кошка, Плод Любви,
бегала с топотом, какой не снился самому завзятому барабашке.
Когда за Мурзиком захлопнулась входная дверь, я заглянул в
бумаги.
Это были грамматические упражнения.
- Ну что ты во все суешься? - недовольно спросила Цира. -
Кто тебя звал?
- Во даешь, Цирка! - сказал я развязно. - В конце концов, это
моя квартира. А Мурзик - мой раб.
- Он уже почти не раб.
- Я еще не подписал все бумаги. И гражданство ему еще не
выправил.
- Все равно, Энкиду...
- Только этого нам и не хватало, - сказал я. - Энкиду-
коммунист. А ты что тут делаешь, Цира? Помогаешь Мурзику
