Baum des Lebens und zu den Toren hineingehen in die Stadt.
Draussen sind die Hunde und die Zauberer und die Unzuchtigen und
die Morder und die Gotzendiener und alle, die die Luge lieben
und tun.
Слово "Zauberer" разрушило странное состояние полусна, полуяви,
напомнив о том, что происходит на самом деле.
Камера.
Ведьма.
Инквизитор.
Библия, прочитанная на немецком языке. Искаженная.
Агеларре, должно быть, помирает со смеху.
Иеронимус отложил книгу, прокашлялся и понял, что сорвал голос.
Первый солнечный луч уже проник в город, гуляет по начищенным
медным сковородкам Доротеи Хильгерс, золотит солому в
растрепанных волосах Рехильды Миллер.
Рехильда спала на полу у ног Иеронимуса. И когда он увидел ее
прекрасное умиротворенное лицо, он заплакал.
"Дабы обвиняемая Рехильда Миллер из Раменсбурга спасла свою душу
и миновала смерти ада для души, мы пытались обратить ее на путь
спасения и употребляли для этого различные способы. Однако,
обуянная низкими мыслями и безнадежно совращенная злым духом,
означенная Рехильда Миллер предпочла скорее быть пытаема
ужасными вечными мучениями в аду и быть телесно сожженной здесь,
на земле, преходящим огнем, чем, следуя разумному совету,
отстать от достойных проклятия и приносящих заразу лжеучений и
стремиться в лоно и к милосердию святой матери-церкви. Так как
церковь Господня ничего более не знает, что она еще может для
обвиняемой сделать ввиду того, что она уже сделала все, что
могла, мы присуждаем означенную Рехильду Миллер к передаче
светской власти, которую нарочито просим умерить строгость
приговора и избегнуть кровопролития".
(С) Елена Хаецкая, 1996.
Елена Хаецкая
МРАКОБЕС: ДОРОГА
Бальтазар Фихтеле долго ходил вокруг толстых стен доминиканского
монастыря, где, как ему сказали, разместился инквизиционный
трибунал. Жители Хербертингена посматривали на Бальтазара с
опаской: чуть не по пояс забрызган дорожной грязью, вооружен
длинноствольным пистолетом, нескладный долговязый детина -- он не
мог вызывать доверия. Да еще разыскивает инквизиционный
трибунал.
Новость о прибытии чужака мгновенно облетела все кварталы,
прилегающие к монастырю, и когда Бальтазар направился туда, его
провожали десятки глаз -- любопытствующих, встревоженных. И
шепоток. Посланец из Рима? Важная персона, прибывшая с вестями?
Раскрыто новое злодейство дьяволопоклонников?
Бальтазар, естественно, ничего этого не заметил. Шел своей
нелепой походкой, раскачиваясь и размахивая руками, погруженный
в свои мысли, пока не уперся длинным носом в толстую
монастырскую стену. Поднял глаза.
О подвигах Иеронимуса фон Шпейера в Хербертингене он был уже
наслышан. Местные кумушки страшным шепотом перечисляли ему имена
сожженных ведьм. Мракобес с нескрываемым удовольствием отправил
на казнь двух повитух, промышлявших изъятием младенцев из чрев
непотребных девиц. Припугнул заодно и самих девиц. Кроме того,
за Мракобесом и его товарищем, Гаазом, числилась целая секта
бесноватых баб, занимавшихся коллективным онанизмом и
промышлявших по округе порчей и сглазом. Главу секты, Верховную
Жрицу, по слухам, велел изнасиловать, что и было исполнено
солдатами местного гарнизона.
Впрочем, все это слухи...
Неплохо зная Иеронимуса, Бальтазар Фихтеле ни секунды не
сомневался в том, что отец инквизитор вытворил все то, что ему
приписывают. Возможно, и не только это.
Страшновато было студенту. Но деваться некуда -- послан за
Мракобесом.
Долго ходил вокруг да около, как будто прицеливался. Три этажа,
подвал -- вон то самое здание, из-за стены видать. Толстые стены,
как у крепости. Тяжелые двери, обитые железом -- как будто плющ
вырос на досках, впился в их поверхность, растопырил
пальцы-листья.
Покружив так и эдак, Бальтазар смирился с тем, что иного выхода
нет, кроме как постучать
И стукнул. Раз, другой.
В оконце каземата мелькнул огонек, шевельнулась тень. Бальтазар
замер.
Лязгнул засов, и тяжелая дверь -- такая неприступная -- отворилась
без худого слова. Знакомый голос произнес из темноты сада:
-- Входи, Фихтеле.
Ежась, бывший студент вошел.
Цитадель мракобесия, столь охотно раскрывшая ему свои объятия,
не была ни мрачной, ни холодной -- по крайней мере, на первый
взгляд. И Ремедий Гааз, с которым он столкнулся нос к носу, мало
чем отличался от того, прежнего. Широкое крестьянское лицо,
ясные глаза. В руке свечка, воск стекает на пальцы -- подсвечника
не то нет, не то не нашел.
Ремедий вовсе не был удивлен неожиданным появлением Бальтазара.
И, кажется, не обрадовался встрече. Бальтазара это вдруг
царапнуло. Все-таки не первый год знакомы...
Ремедий повернулся, пошел через сад. Фихтеле поплелся за ним.
Они вошли в дом, где Ремедий сразу нырнул в узкую, как ущелье,
лесенку и лихо побежал наверх, показывая дорогу. Бальтазар
-- следом. О нижнюю ступеньку споткнулся, едва не упал.
Ремедий привел его в большую комнату с низким потолком и узкими
окнами, выходящими в сад. Бальтазару невольно подумалось о том,
каким старым был этот монастырь. С него, собственно, и начался
город Хербертинген.
На массивном обеденном столе Бальтазар увидел разобранную
аркебузу, несколько промасленых лоскутов, шомпол. Очень большой
кусок хлеба с прилипшим к нему куском жареного мяса
непринужденно соседствовал с оружием. Тут же стоял гигантский
кубок, наполовину наполненный местным красным вином. И
треснувший рожок для пороха, пустой.
-- Садись, -- сказал Ремедий своему гостю.
Водрузил свечку в канделябр, где стояли еще четыре, запалил их
тоже. Поискал в полутьме, чем-то грохнул. Булькнула жидкость,
как в алхимическом тигеле. Наконец, перед Бальтазаром был
поставлен второй кубок, с таким же красным вином.
Бальтазар отпил и по-дурацки сдавленно хихикнул.
Как вчера расстались, черт побери. Как будто не лежит между ними
Раменсбург и все, что там случилось.
-- Черт побери, Ремедий, -- начал Фихтеле и тут же прикусил язык.
Ничего умнее не придумал, как поминать нечистого в присутствии
инквизитора.
Ремедий сунул в рот остатки мяса, приложился к вину и, все еще
жуя, потянулся к своей аркебузе.
-- Не знал, что ты еще и механикус, -- заметил Бальтазар еще более
неуклюже.
Ремедий не ответил, возился с замком.
Чувствуя себя дураком, Фихтеле усерднее налег на вино.
-- Зачем пришел? -- спросил вдруг Ремедий.
Бальтазар поперхнулся.
-- Так, повидаться, -- выдавил он наконец.
-- А раньше почему не приходил? Там, в Раменсбурге?
Глаз не поднимает от своей работы, спрашивает как бы между
делом. Аккуратно, точно двигаются грубые руки Ремедия,
крестьянина и солдата. Монашеская одежда на нем выглядит сущим
недоразумением.
-- Все не мог поверить, Ремедий, что это ты, -- выпалил Бальтазар.
-- Мог бы спросить, -- спокойно сказал Ремедий.
Бальтазар промычал что-то невнятное. Свечки трещали в тишине.
Хорошенькая встреча двух бывших ландскнехтов, товарищей по
оружию. Одному на все насрать, другого разбирает желание удрать
куда глаза глядят.
-- Проклятье, Ремедий, я боюсь тебя, -- сказал Фихтеле,
подавленный.
Ремедий оперся подбородком о ладонь, уставился на него.
Если бы Фихтеле, когда молол языком у солдатского костра, почаще
взглядывал в сторону Гааза, он узнал бы этот взгляд --
простодушный и испытующий. Как всякий крестьянин, Ремедий не
доверял никому. И, как всякий крестьянин, все равно попадался на
удочку.
Но в те дни Фихтеле мало обращал внимания на Ремедия. Ему
интересно было в компании Шалька, который и заразил бывшего
хайдельбергского студента тем, что Эгберт называл "пороховой
горячкой".
-- Помнишь ту женщину, Рехильду Миллер? -- неожиданно спросил
Бальтазар.
Ремедий кивнул.
-- Красивая, -- сказал он просто.
Бальтазар покусал губы.
-- Она, эта женщина... Хильда... была моей любовницей, -- сказал
Бальтазар. -- Ну, недолго, но все же...
-- Мы знаем, -- сказал Ремедий.
Бальтазар опешил.
-- Почему тогда вы не арестовали меня?
-- Не было смысла.
-- Никогда не понимал нашего капеллана, -- сказал Фихтеле и покачал
головой.
Ремедий пожал плечами.
-- А кто тебя просит понимать его?
-- Я видел, как Рехильда изгоняет болезни, -- сказал Бальтазар. --
Вы за это убили ее?
-- Дар целительства -- дар власти над людьми, -- сказал Ремедий
Гааз, явно повторяя не свои слова. Сам бы никогда не додумался.
Бальтазар смотрел на своего бывшего товарища во все глаза.
Задрав монашеские одежды повыше колена, Ремедий поставил
аркебузу на пол, между ног, и принялся шуровать шомполом.
-- А власть над людьми -- это гордыня, -- заключил Ремедий. --
Смертный грех.
Бальтазар дернул углом рта.
-- У меня поручение к Иеронимусу, -- сказал он.
-- А, -- отозвался Ремедий. -- Понятно.
Бальтазар помялся еще немного, потом спросил:
-- Ты можешь его позвать?
Ремедий молча встал, сгинул в недрах большого дома. И Бальтазар
остался один в пустой темной трапезной. Свечи, аркебуза, вино в
бокале. Он покачал головой.
Он не видел Иеронимуса полтора года -- с тех пор, как тот покинул
Раменсбург, оставив после себя дурную память, страх и мертвую
Рехильду Миллер. А не разговаривал с ним и того больше. Года
четыре. Еще с тех времен, когда оба таскались со Сворой Пропащих
под знаменами бесноватого Лотара.
Бальтазар Фихтеле так глубоко погрузился в свои мысли, что не
заметил, как вошел Иеронимус. Вздрогнул, увидев перед собой
того, о ком только что думал.
-- Можно подумать, вы появились из-под земли, отец Иеронимус, --
сказал Фихтеле. И опять прикусил язык.
Иеронимус хмыкнул.
-- А ты все такой же еретик, Фихтеле, как я погляжу, -- заметил он.
-- До сих пор дуализмом балуешься, а?
Фихтеле побледнел.
-- Прости, -- тут же сказал Иеронимус. -- Я не должен был так
шутить.
-- Шуточки у вас, отец капеллан, -- пробормотал Фихтеле. И опять
невпопад сказал, сам почувствовал.
Иеронимус ждал, пока Фихтеле придет в себя. И как ни странно,
Бальтазар постепенно успокаивался. Допил вино, потер пальцами
лицо.
Мракобес заговорил первым:
-- Как живешь, Фихтеле?
После смерти Рехильды Миллер Бальтазар недолго оставался в
Раменсбурге. Боялся. Только дождался доротеиных родов. Он был
очень привязан к своей сестре и не скрывал этого.
Эгберт изводился страхами за жену и будущего ребенка. А
Бальтазар -- тот слишком был подавлен гибелью своей любовницы,
которая не любила его. Когда у Доротеи начались схватки, оба
свойственника ушли в кабак к Готтеспфеннингу. Под вечер туда
явилась Катерина Харш, помогавшая при родах. Мужчины к тому
времени уже безнадежно напились. Женщина сурово поглядела на них
и объявила, как отрезала: "Мальчик".
-- Как Доротея, здорова? -- спросил Иеронимус.
Бальтазар кивнул.
Тогда Иеронимус произнес имя, которое Бальтазар боялся услышать.
-- А Николаус Миллер?
-- Николаус умер.
После публичного сожжения Рехильды Николаус Миллер заперся в
доме, никого не желал видеть. Ждал, пока к нему придут,
арестуют, начнут допрашивать. Никто не пришел. О нем словно
позабыли.
Миллер перестал ходить в церковь. Отец Якоб несколько раз
пытался достучаться к нему, но Николаус не открывал. Прислуге
было запрещено вступать в разговоры с кем-либо.
Кончилось тем, что отец Якоб, человек грубый и решительный,
призвал к себе несколько горняков и при их содействии выломал
дверь в доме почтенного гражданина Миллера. Николаус публично
был объявлен одержимым. Обезумевшего от горя старика силой
вытащили из дома. Отец Якоб принялся выхаживать его. Лечение
заключалось в том, что священнослужитель поливал больного
отборной бранью, заставлял есть мясо даже по постным дням,
