карт, метким взглядом выхватила из толпы мужчин простеца Ремедия
и подсела к нему. Давай втолковывать ему правила новой игры.
До Иеронимуса то и дело сквозь гул голосов доносился сипловатый
голос Клотильды.
-- Это "Диана", сиречь Луна, -- говорила Клотильда, показывая
Ремедию карту. -- Она старше "Ладьи", стало быть, "Ладью" бьет.
Вот "Диана Инферна", сиречь "Адская Диана" или, по-иному,
"Геката". Она бьет и "Ладью", и "Диану". Это черный козырь...
Бальтазар крутился тут же, чуть не клевал длинным носом карты,
мелькавшие в ловких пальцах актерки.
Рядом с Иеронимусом кто-то присел. Осторожно, на самый краешек
скамьи.
Иеронимус обернулся. Балатро -- бледный, губы дрожат.
-- Простите, ваше... -- пробормотал комедиант, глядя в пол.
Иеронимус смотрел на него, молчал.
-- Я же не знал, что вы... -- добавил Балатро и поперхнулся,
смутившись самым жалким образом.
-- Что случилось? -- спросил, наконец, Иеронимус. Немного
отодвинулся, чтобы лучше видеть лицо комедианта.
Балатро опустил голову.
-- Простите, -- снова сказал он. -- Я не знал.
-- Чего ты не знал?
Балатро неожиданно вскинул глаза и выпалил:
-- Вы -- Мракобес? Ведь это вы жгли еретиков в Раменсбурге и
Хербертингене?
-- Да, -- сказал Иеронимус. -- Так вы присоединитесь к нам по дороге
в Страсбург?
Теперь к Страсбургу двигалась довольно пестрая толпа. В телеге
вместе с механическим вертепом, лютней и кое-какими съестными
припасами тряслась девица Клотильда. Арделио правил лошадью --
тяжеловесным низкорослым коньком, хорошо пригодным для сельских
работ, выносливым и спокойным. За телегой шли подвижники,
вооруженные кто во что горазд.
Фихтеле был очень раздосадован странной бесхребетностью
Иеронимуса. Порой на капеллана такое накатит, что хоть святых
выноси.
А Ремедий, как водится, в рассуждения не входил. Жив -- и слава
Богу.
Наместник Варфоломей и Михаэль пустились в мутные дискуссии о
природе вечности и спасения души. Они не понимали ни слова из
того, что между ними говорилось. Лишь основополагающая идея была
ясна: оба были полностью согласны друг с другом.
В миле от Айзенбаха обнаружилось, что к каравану присоединился
еще один человек. Свесившись с козел, Арделио на ходу коротко
переговорил с новичком, выслушал объяснения, кивнул и больше ни
о чем не спрашивал. По словам этого человека, он торопился в
Страсбург, но боялся предпринимать столь опасное путешествие в
одиночку, а нанять охрану денег не имел.
Это был совсем молодой человек с большими, широко расставленными
глазами. Довольно смазливый, если бы не мрачноватое выражение
лица. Это красивое и вместе с тем печальное лицо имело в себе
нечто неотразимое для чувствительной Клотильды. Девица тут же
высунулась из телеги и принялась строить ему глазки.
Что до молодого человека, то он удостоил ее лишь беглым взглядом
и принялся озираться вокруг, словно выискивая кого-то в толпе.
Если кто-то и привлекал его здесь, то отнюдь не девица.
Клотильда не обиделась. Спряталась в телеге, взялась за лютню.
Не тот, так другой. Завтра будет новый день, только и всего.
В эту ночь остановились на ночлег в лесу, отойдя от большой
дороги на четверть мили. Поставили телегу так, чтобы с дороги не
углядели, развели костер побольше. Арделио браконьерским манером
подстрелил двух уток. Клотильда ловко ощипала и сварила добычу,
а после все сидели вокруг огня и жевали темное жесткое мясо.
Ремедий согрелся, разнежился. Иногда ему начинало казаться, что
не было всех этих лет, проведенных рядом с Иеронимусом. Что все
еще служит под началом рыжего Агильберта, который продал душу
дьяволу. Лица вокруг были другие -- не те, что окружали его в
Своре Пропащих. Но похожи. Да вот и Фихтеле рядом, этот-то
служил с Агильбертом, хоть и присоединился к Своре позднее. А
вон еще одно лицо -- тоже из тех лет...
Ремедий вздрогнул. Блаженная тупость отступила, мгновенно
сменилась тревогой. Напротив него, в тени, действительно
мелькнул кто-то знакомый.
Ремедий прищурился, пытаясь разглядеть этого человека. Давно
забытого. Так забывают лица умерших -- за ненадобностью. Тот
зашевелился, поерзал, опустил голову -- видно, не хотел, чтобы
Ремедий его увидел. Кому понравится, когда вот так тебя
разглядывают. И Ремедий выбросил незнакомца из головы. Мало ли
кто на кого похож.
Девица Клотильда дернула его за рукав, показала украдкой колоду.
-- Эй, монашек, -- позвала.
Смешное в ее устах прозвище -- Monchen -- если учесть, что Ремедий
мог переломить девушке спину одним ударом кулака.
Ремедий улыбнулся. Когда он был ландскнехтом, такие девицы
называли его "солдатик".
-- Сыграем?
-- Я плохо играю, -- сказал он.
Клотильда засмеялась.
-- Этого-то мне и надо. Проиграй мне, монашек.
Он хмыкнул в ответ и пересел поближе. Карты замелькали в руках
Клотильды -- синее, красное, золотое, белое, грехи, добродетели,
слабости людские и сильные стороны, любовь и смерть, жизнь и
молитвенный экстаз, ад и рай -- огрубевшие руки актерки тасовали
их так и эдак. Ремедий брал из ее пальцев то одну, то другую
карту, рассметривал. Дольше других держал перед глазами одну,
жутковатую: скелет с косой ведет за руку монаха, за рясу монаха
цепляется девица, за девицей -- торговец. Живая цепь терялась за
горизонтом.
Клотильда отобрала у него карту, недовольная тем, что мешает
играть.
-- Путь неблизкий, еще наглядишься, надоест, -- сказала она.
Но Ремедий не сразу выпустил карту.
-- А как она называется?
-- "Смерть", конечно. Видел когда-нибудь Пляску Смерти?
Ремедий кивнул.
-- Я видел смерть, -- сказал он простодушно.
Клотильда хмыкнула.
-- Кто ж ее не видел, дружок.
-- А какая карта бьет "Смерть"?
Актерка выбрала из колоды другую -- обнаженная женская фигура,
окруженная венком.
-- "Вечная жизнь", конечно.
Ремедий повертел перед глазами "Вечную жизнь". Девица на карте
была очень хороша собой. Похожа на Рехильду Миллер. От мысли о
Рехильде Ремедий перешел к другой:
-- Странная у тебя колода. Этими картами только играют?
-- Не только, -- сердито сказала Клотильда. -- Иногда гадают. Но
очень редко.
Ремедий смотрел на нее, шевелил губами -- думал.
Клотильда склонила голову набок.
-- Ты из профессионального интереса спрашиваешь?
-- Что? -- Ремедий смешно заморгал светлыми ресницами.
-- Ну, говорили, будто вы с Иеронимусом сожгли за ведьмовство
целую толпу женщин, -- пояснила Клотильда. Пристально посмотрела
на него. -- Это правда, монашек?
-- Да, -- сказал Ремедий. -- А почему ты испугалась?
-- Я вовсе не испугалась, -- сердито заявила Клотильда. -- Гадание
на картах -- колдовство и ересь. И я этим занимаюсь. Иногда.
Ремедий сказал:
-- Чтобы осудить тебя, нужно двое свидетелей.
-- Да ладно тебе... -- Клотильда махнула рукой, отметая все
сомнения. -- Я и гадаю-то очень редко. Не люблю это занятие.
-- Почему?
-- Потому что сбывается.
-- А если выпадает "Смерть", значит, человек скоро умрет?
-- Ничего подобного. Монах, а не знаешь. Смерти не существует.
Знаешь, какой стих подписан к этой карте? -- Она снова вытащила
из колоды "Смерть" и прочитала, водя пальцем по ломаным буквам
на ленте, обвивающей картинку: "Ich bin Auferstehung und Leben".
Ремедий нахмурил лоб.
-- Это из Писания. А почему не по-латыни?
-- Понятия не имею, -- беспечно сказала Клотильда. И заторопила
его: -- Давай лучше играть. Смотри. У меня на руках младший грех
-- "Непослушание". Есть у тебя "Подчинение"?
Она сунулась в его карты.
-- Нет, "Подчинения" нет. Попробуй взять мой грех другой
добродетелью.
Ремедий протянул "Надежду".
-- С ума сошел! -- Она хлопнула его по руке. -- А чем ты будешь бить
"Отчаяние", скажи на милость, если выбросишь "Надежду" на
какое-то "Непослушание"? У тебя же есть "Стыдливость", смотри...
Выхватила карту из его пальцев, покрыла ею "Непослушание",
отложила в сторону.
Вскоре игра увлекла обоих. Прошло немало времени, прежде чем
Ремедий вспомнил о новичке, которого силился узнать. Поискал
глазами. Теперь рядом с незнакомцем сидел Иеронимус. Они были
погружены в негромкую беседу.
И Ремедий успокоился.
Иеронимус поднял голову. Незнакомый молодой человек стоял возле
него, глядел на сидящего сверху вниз светлыми печальными
глазами.
-- Вы Иеронимус фон Шпейер?
Иеронимус подвинулся, дал ему сесть рядом. Тот примостился,
обхватил руками колени. От его грязных волос пахло землей.
-- Я Валентин Вебер, -- сказал незнакомец тихо. -- Мы с вами
встречались раньше. Один раз. С тех пор я ждал вас.
Иеронимус молчал, ждал, что будет дальше.
-- Вы помогли мне, -- добавил Валентин.
Тогда Иеронимус повернул голову, желая рассмотреть этого
человека получше.
-- Я не помню тебя, -- сказал он наконец.
Валентин отозвался -- почти шепотом:
-- Я разговаривал с вами из могилы. Я мертв, отец Иеронимус. Вот
уже семь лет как мертв. Только одно и живо еще -- моя
благодарность.
Иеронимус поднял руку, провел пальцами по щеке молодого
человека. Щека была холодной и на ощупь дряблой.
Валентин грустно улыбнулся.
-- Видите? Я мертв.
Тогда Иеронимус спросил:
-- А я?
-- Не знаю, -- ответил Валентин.
Иеронимус видел, что юноша не лукавит.
-- Почему же мы встретились с тобой, если ты мертв, Валентин?
-- Может быть, вы умираете, отец мой? -- спокойно спросил его
Валентин.
-- Может быть, -- согласился Иеронимус.
А Валентин сказал:
-- Все эти годы я желал только одного: увидеть вас. Тогда, в
Айзенбахе, я слышал ваш голос. Я ничего не знаю о вас. Ничего,
кроме голоса.
Иеронимус шевельнулся. Он вдруг ощутил свой возраст, свой живот,
мешки под глазами.
Валентин смотрел на него с бесконечной любовью.
-- Я помню каждое ваше слово.
-- А я не помню, -- признал Иеронимус.
-- Я был в яме вместе с другими мертвецами. Всех нас охватило
отчаяние. У меня была библия, солдаты бросили ее в яму вслед за
трупами. Я раскрыл книгу и стал читать. Я читал пророка
Иезекииля. -- Валентин покусал бледные губы, припоминая текст. --
"Пошлю на него моровую язву..." Они слушали, и в их сердца
возвращалась надежда, хотя было очень страшно. И когда я
споткнулся посреди строки, чей-то голос ИЗВНЕ произнес: "И
узнают, что я -- Господь". В то мгновение мне показалось, что сам
Господь говорит со мной.
-- А это был всего лишь монах-бродяга, -- сказал Иеронимус. --
Который присел перекусить на братской могиле. И знал библию
достаточно хорошо, чтобы закончить цитату. Только и всего.
-- На долю секунды вы были для меня Богом, -- серьезно сказал
Валентин. -- Этого довольно, чтобы помнить вас остаток вечности.
Он склонился головой на колени к Иеронимусу. И Иеронимус положил
ладонь на растрепанные светлые волосы и так остался сидеть,
вдыхая острый запах могильной земли.
Через день рябой Балатро объявил, что знает более короткий путь
до Страсбурга, чем тот, который предлагает Варфоломей.
Наместник, прознав про то, подскочил к комедианту и вступил с
ним в ожесточенный спор. Они чертили карту на земле, выкладывали
схемы палочками и листьями, яростно забивали очередную схему
ногами, чтобы нарисовать ее заново -- более точно.
Бальтазар Фихтеле слушал, пытался вникать, но не смог. Плюнул.
Остальные, поняв, что спор надолго, запалили с утра костер и
взялись за карты.
Прошло никак не меньше часа, прежде чем наместник, весь красный,
вспотевший, будто камни таскал, подал сигнал к выступлению. Кто
победил в споре, осталось неясным. Подозревали, что Балатро.
Выбрали проселочную дорогу, отходящую от главного тракта.
Арделио прикрикнул на лошадь, заставляя повернуть с удобной
грунтовки в лесную чащу. Телега, раскачиваясь и подпрыгивая,
затряслась по колее, куда осенним ветром навалило веток. Слышно
было, как в телеге ругается Клотильда.
Ремедий так и не понял, кем приходится девица двум комедиантам
