-- сестрой, возлюбленной? Улучив момент, спросил ее об этом. Она
пожала плечами.
-- И то, и другое, -- был странный ответ.
-- Кому? -- поразился Ремедий.
-- Обоим, -- не моргнув глазом, сказала девица. И глядя на лицо
Ремедия, расхохоталась.
На рассвете следующего дня Витвемахер куда-то ушел. Вернулся
через час, лицо имел чрезвычайно таинственное. О чем-то
пошептался с Варфоломеем, разбудив его. Тот слушал, кивал. Потом
растолкал остальных благочестивых братьев. Комедианты продолжали
спать сном невинности. Громким шепотом торжественно объявил, что
по дороге сюда движется купеческий караван и предстоит спасти
десяток заблудших душ.
Купцы показались через полчаса. И товарец-то, судя по всему,
завалящий, и охрана убогая -- всего пять солдат, да и купцы не
бог весть каким золотом блещут. Но как засверкали безумные глаза
Варфоломея, когда он взмахнул руками и сипло прокричал:
-- Во имя спасения!..
Головная лошадь заржала, попятилась -- прямо перед ее мордой
неожиданно выросла острая пика. Над острием горели яростные
глаза блаженного Верекундия.
Охранник схватился за оружие, но выстрелить не успел -- пика
пропорола его кожаную куртку, вонзилась в грудь под ребрами.
Кровь вытекла из его рта, и он умер.
Купцы сбились в кучу -- их было всего трое -- и озирались по
сторонам, не зная, откуда ждать погибели. Охранники вступили в
бой.
Несмотря на свой диковатый вид, святые братья были отменными
бойцами, в чем могли убедиться несчастные солдаты. Захваченные
врасплох, окруженные со всех сторон, купеческие охранники
оборонялись, как могли, и еще двое из них погибли. Последние
двое, оглушенные, истекающие кровью, были брошены на землю лицом
вниз.
Ремедий проснулся, сел. Сражение разыгрывалось в четверти мили
от лагеря путешественников, но знакомый звук -- лязг мечей,
одинокий хлопок выстрела -- заставил его подскочить. Взяв
аркебузу, Ремедий осторожно пошел вперед, на звук.
Успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как подрагивают ноги
повешенных купцов -- те еще не умерли, плясали в петле. Под
виселицей на коленях стоял Варфоломей и заливаясь слезами
молился за души этих нераскаявшихся грешников, то и дело
охлестывая себя тяжелыми цепями. Кровь проступила на его плечах
и груди.
В траве ничком лежали два израненных человека. Витвемахер стоял
над ними, широко расставив ноги и держа пику наготове. Если хоть
один шевельнется, вонзит в затылок.
Ремедий подошел поближе, встал на колени рядом с Варфоломеем и
пробормотал молитву. Тем временем умирающие затихли --
отмучились. В чаще хрустели ветками отпущенные на свободу
лошади.
Один из пленных, маленького роста, щуплый, глухо сказал в землю:
-- Дай хоть голову поднять, пиздюк.
Витвемахер слегка коснулся его шеи холодной острой пикой.
Пленник выругался и затих.
Все терпеливо ждали, пока Варфоломей закончит молиться. Наконец
наместник поднялся на ноги, отер слезы с лица и обратился к
своим соратникам:
-- Поднимите пленных.
Двое уцелевших солдат были грубо поставлены на ноги. Один из них
обвис на руках Верекундия -- тяжело был ранен. Ремедий приоткрыл
рот, глядя на пленного во все глаза. А тот -- лицо хитрое, как у
маленького хищника, востренький носик, шустрые глазки -- сказал
хрипло:
-- Сукин ты сын, Гааз...
Это был Шальк.
Варфоломей бегло оглядел его, оценил тяжесть ранений и
распорядился:
-- Добить.
-- Нет, -- поспешно встрял Гааз.
Наместник Варфоломей уставился на него широко раскрытыми
глазами. Так и рвалось из них на волю безумие.
-- Оставь его жить, -- повторил Ремедий.
-- Он защищал нечистое дело, -- гневно произнес Варфоломей. Каждое
слово отчеканил, словно монету, и швырнул в лицо Ремедию,
динарий за динарием.
-- Он покается, -- упрямо сказал Ремедий.
-- Он все равно умрет, -- вмешался Витвемахер, стараясь говорить
примирительным тоном. -- Слишком тяжело ранен.
-- Пусть умрет своей смертью, -- совсем тихо сказал Ремедий.
-- Ты что, его знаешь?
Ремедий кивнул.
-- Он обыгрывал меня в карты... То есть, я хочу сказать, он мой
старый товарищ и отменный пушкарь.
Варфоломей продолжал сверлить Ремедия глазами.
-- А второй? Он тоже тебе знаком?
Ремедий повернулся ко второму пленнику. Тот поднялся на ноги
сам, без посторонней помощи, прислонился к дереву -- стоял,
откинув голову, улыбался. Глядел не на Ремедия, а на встающее
солнце. Могучий человечина, бородища лопатой.
Ремедий побелел и еле вымолвил:
-- Надеюсь, что нет.
Но он знал этого человека. Он сам закапывал его в землю.
Мартин, Doppelsoldner, дружок стервозной Эркенбальды. Тот, что
умер от ран в нескольких милях от Айзенбаха ровно семь лет тому
назад.
-- Может быть, просто похож? -- спросила вечером Клотильда, с
которой Ремедий поделился своим открытием.
Но он покачал головой.
-- Нет, я не ошибаюсь. Разве ты не чувствуешь?
Клотильда замерла, приоткрыв рот, прислушалась. Потом покачала
головой.
-- Не-а. Ничего такого не чувствую...
Шепотом Ремедий спросил ее:
-- Клотильда... КУДА МЫ ИДЕМ?
-- Балатро знает дорогу, -- беспечно отозвалась она.
-- Дура! С "Несчастья" ходи, с "Несчастья"! У него "Ладья", потопи
его, блядь...
-- На тебе "Сдержанность". Жри. Задавись.
-- Мало.
-- Чего мало?
-- "Сдержанности" мало. Мой грех старше твоей добродетели.
-- Тогда... "Воздыхание о вечном".
-- Отбито, -- с сожалением сказала Клотильда.
Ремедий придвинулся к ней ближе, осторожно запустил руку ей за
шиворот.
-- "Непотребство", -- сказал он, выкладывая карту девушке на
колени.
Клотильда покусала губку.
-- На твое "Непотребство" -- "Диана".
-- Мухлюешь, -- крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой.
Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу.
Увидев пушкаря -- того отделали на славу -- Клотильда вскочила,
засуетилась. И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись,
принялся ладно молоть языком, чем и проник в чувствительную душу
девушки.
На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем
человека знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и
отвернулся.
-- Это мне чудится? -- осведомился он.
Иеронимус потрогал пульс у него на шее.
-- Не чудится, -- сказал он наконец.
Шальк не стесняясь выругался.
-- Могу тебя порадовать, -- продолжал Иеронимус как ни в чем не
бывало. -- Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь.
Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно.
-- Я позову его.
И ушел.
Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз,
смотрит, как Клотильда дурит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро
тридцать, а все такой же дурак.
Не выдержав, Шальк заорал:
-- "Диана" младше "Непотребства"! Ну и теленок же ты, Ремедий...
Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил:
-- Клотильда... А чем крыть "Любовь Земную"?
-- "Любовью Небесной", конечно.
-- А почему Любовь Земная -- грех?
-- Поменьше рассуждай, монашек, -- сказала Клотильда. -- Сильная
карта, так что жаловаться?
-- Не на что, -- отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй.
Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима?
Только что сияла царским блеском осень -- и на тебе...
-- Не рано ли в этом году? -- сказал Ремедий, обращаясь к мокрому
холсту телеги.
Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды:
-- Черт знает. А какой нынче день?
Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот.
Ремедий мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую
едва не до колесных осей.
И увязла.
-- Дай помогу, -- сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй
человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы.
Крупный мужчина, сильный -- сразу легче стало тянуть.
-- А, -- проворчал Ремедий вместо благодарности. Поднял глаза.
Мартин.
Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с вертепом,
припасами, девицей и раненым пушкарем, поставили на ровное
место, и лошадка снова потащила одна. А Мартин с Ремедием пошли
бок о бок.
Сперва молчали. Потом Ремедий осторожно спросил:
-- Ты и вправду Мартин?
В ответ понесся басовитый хохот.
-- Все так же прост Ремедий Гааз, -- сказал, наконец, Мартин,
отдуваясь.
Ремедий неопределенно пожал плечами.
-- Не было смысла меняться.
-- Эркенбальду давно видел?
-- Ты еще не забыл эту стерву? -- Удивление Ремедия было искренним.
-- Забудешь ее... Ты ее не пользовал, иначе понял бы, что такую
лисицу забыть невозможно. С кем потом еблась, как меня зарыли?
-- С Агильбертом...
Мартин плюнул.
-- Так и знал, что к капитану перелезет, сучка. А эта,
чернохвостая, как ее...
-- Хильдегунда.
-- Куда делась?
-- Сбежала. Выманила денег себе на приданое и только ее и видели.
Мартин выругался и еще раз выругался.
-- Сучье племя. Никому из них верить нельзя.
-- Мартин, -- снова заговорил Ремедий, -- ты ведь мертв. Я сам
хоронил тебя, помнишь?
Мартин расхохотался, выставил белые зубы в черной бороде,
облапил Ремедия за плечи.
-- Еще бы не помнить, Гааз! Такое не забывается...
Они прошли рядом еще немного, потом Ремедий снова заговорил:
-- Мартин... Ты видел нашего капеллана?
-- Мракобеса? -- Мартин покривил губы. -- Видел...
-- Да нет, другого. Валентина. Того, что в Айзенбахе умер...
Мартин подпрыгнул. Ремедий не ожидал, что известие о Валентине
так подействует на старого богохульника.
-- Валентин тоже здесь? Ах, еб его... Что здесь творится, Гааз?
-- Не знаю, -- уныло сказал Ремедий. -- Спроси у Мракобеса. Я давно
уже ничего не понимаю.
Так и двигался по осенним дорогам караван -- комедианты и
мертвецы, разбойники и святые, бесноватые и простоватые. Шли они
в Страсбург и путь, вроде, знакомым был для них, но все никак не
могли добраться до цели. Все время мешало что-то. То одно
собьет, то другое. А потом и вовсе цель потерялась, и кто был в
том виноват, так и не разобрались.
Клотильда сидит в телеге, полог откинут. В руках у девушки
лютня, струны бренькают. Когда телега подскакивает на
ухабе, звенят невпопад, а так -- довольно-таки ладно. Рядом
шагает Бальтазар Фихтеле. Вдвоем слагают песенку, нарочно путая
языки -- строчку на одном, строчку на другом.
Weisst du, Kind, was Fimbullwetter ist?
Вянет на дереве каждый лист.
Der Sommer kommt nach dem Winter nicht.
Как жить нам среди прегрешений своих?
-- Вот и ученость твоя пригодилась, Фихтеле, -- сказал Ремедий.
-- Все не зря мозолил задницу на студенческой лавке.
Бальтазар фыркнул, а Клотильда исполнила на лютне сложный пассаж
и под конец расхохоталась.
Потом оба хором допели:
Und weisst du, wer nach dem Winter kommt?
Не друг и не враг; только ангел и гром.
Und er hat den Namen: Der Angel Tod.
Что встретит тебя? Только скрежет ворот...
Ремедий покачал головой. Как и следовало ожидать, от него
ускользнула ровно половина смысла песни.
-- У тебя в ухе дохлая мышь, Фихтеле, -- пробурчал он, досадуя на
собственное невежество.
-- Где? -- переспросил Бальтазар. -- Где ты нашел у меня дохлую
мышь, Гааз?
Клотильда, давясь от смеха, повалилась на пол телеги.
Ремедий сердито повторил:
-- В ухе!
-- А ухо, ухо-то где?
-- На голове.
-- А голова?
-- На заднице.
-- А задница?
-- К ногам приделана.
-- А ноги?
-- Землю топчут.
-- А земля где?
-- Во Вселенной. -- Ремедий злился уже не на шутку. Ему казалось,
что он не сможет долго находить ответы на вопросы Бальтазара
Фихтеле. А вопросы вылетали один за другим, как осы из гнезда.
-- А Вселенная? Вселенная где?
Ремедий молчал. Ему не нравился весь этот разговор. Но вопрос
цеплялся за ответ, а Бальтазар, сволочуга, все приставал: где
искать дохлую мышь?
И Ремедий выпалил:
-- Вселенная суща сама по себе.
И сам удивился такому ответу.
А Бальтазар склонил голову набок и, как ни в чем не бывало,
