на часах у будки, в то время когда городовой куда-нибудь отлучался.
Не крупнее были оклады и в других казенных учреждениях. Писцы
Правительствующего сената, этого высшего государственного учреждения,
получали еще меньше городовых, потому что у тех была хоть будка, а у этих,
кроме трехрублевого жалованья, - ничего.
И в этом отношении ни одно из министерств не представляло исключения.
Старшие землемеры, кончившие по первой степени и получавшие звание инженера,
получали по 25 рублей; их помощники, окончившие семь классов Межевого
института, - 12 рублей 50 копеек в месяц; приблизительно такие же жалованья
получали и врачи, и учителя, находившиеся на коронной службе, а фельдшерицы
Воспитательного дома, места которых всегда представляли предмет зависти их
менее удачливых подруг, имея только общее помещение, получали от 8 до 10
рублей в месяц.
А ведь весь этот служилый люд имел семьи, которые требовалось кормить, и
каждому из них предстояла неразрешимая дилемма: или погибать с голоду, или к
получаемому жалованью еще что-либо промыслить. Это вполне сознавало и
правительство и поневоле должно было сквозь пальцы смотреть на
взяточничество, преследуя его лишь в тех случаях, когда оно переходило в
открытый грабеж.
Таким образом, доходы считались принадлежностью той или другой должности,
которая сообразно этому и оценивалась не по окладу жалованья, а по
количеству доходов, какие на том или другом месте можно было извлечь.
Это особенно ярко отражалось на полицейских кварталах; в Москве их было
около 70, и каждый квартальный надзиратель, назначенный в тот или другой
квартал, заранее знал, на что он там может рассчитывать. Это знало и
начальство, назначавшее его туда, и таким образом и поощрение, и кара по
службе определялись переводом служащего из одного квартала в другой.
Доходность каждого из кварталов была в высшей степени неравномерна и
колебалась для квартального надзирателя от 2 до 40 тысяч в год. И вот, за
всякую провинность квартальный переводился в худший квартал, за особую
выслугу - в лучший. Зависела эта доходность квартала главным образом от
количества находившихся в нем торговых и промышленных заведений, но до
известной степени увеличивалась и от лица, попавшего в квартал: попадал
хищник - доходы если не возрастали вдвое, то, во всяком случае, заметно
увеличивались; попадал человек стыдливый - хотя таковые в этой среде
встречались редко, - доходы убавлялись, но средняя норма оставалась
приблизительно той же.
Частные пристава, в заведовании которых было по четыре и по пять
кварталов, понятно, получали вдвое больше квартальных и, прослужив лет
10-15, составляли колоссальные состояния, хотя чаще деньги, так легко
наживаемые, еще легче проигрывались в карты, так как все полицейские чины
вели постоянную картежную игру на десятки тысяч.
ВЕРНЫЕ ПОМОЩНИКИ
До революции в городах России во все времена года на улице можно было
увидеть дворников. В каждом доходном доме, в особняках и различных
учреждениях держали одного или нескольких дворников, функции которых были
весьма многообразны. Дворники подметали и поливали улицы, зимой убирали
снег, используя специальные деревянные снеготаялки, пилили, кололи и носили
в квартиры дрова (в большинстве домов отопление было дровяное, или, как его
еще называли, "голландское" - по названию наиболее распространенной
конструкции печей), выносили мусор. Кроме того, в столицах дворники дежурили
круглосуточно у ворот. С двенадцати часов ночи ворота и подъезды
закрывались, и, чтобы попасть в дом, нужно было позвонить в находящийся у
ворот электрический звонок или "дергалку" (колокольчик) с прибитой под ними
дощечкой с надписью "Звонок к дворнику". Ночью дворник находился в
подворотне, где спал на деревянном, чаще всего голом топчане.
Помимо этих, так сказать, жилищно-коммунальных обязанностей, дворники
зачастую (особенно в Петербурге и Москве) были нелегальными полицейскими
агентами, следившими за подозрительными и сообщавшими обо всем, что
происходит в доме. Дворники обычно присутствовали в качестве понятых при
обысках и арестах, производимых полицией и жандармерией. В столичных городах
дворники чаще всего комплектовались из бывших солдат и унтер-офицеров.
Купцы, особенно в Москве и приволжских городах, любили держать дворников из
татар.
Летом дворники ходили в черном картузе с лакированном черным козырьком:
донышко картуза тоже было из черной кожи для защиты от дождя; на околышке
медная пластинка с надписью "Дворник". Они носили специальный так называемый
дворницкий жилет. Это был черный или темно-синий двубортный глухой жилет с
небольшим вырезом и с отложным воротником. Застегивался он на семь-восемь
маленьких пуговиц по борту. Под жилет надевалась русская рубашка из сатина
или ситца. Она выпускалась из-под жилета. Сверху дворники обязательно носили
белый холщовый фартук с нагрудником. На шее у дворника на медной цепочке
висела большая медная овальная бляха, на которой по кругу была надпись с
названием улицы и номер дома. Иногда бляхи не висели на цепочке, а
прикалывались с левой стороны груди. У дворника был свисток, чаще всего
сделанный из рога. Дворники носили широкие черные шаровары и высокие сапоги,
яловые или с "гамбургскими передами". Весной и осенью на сапоги надевались
от сырости глубокие калоши. Верхней одеждой дворника была поддевка,
подпоясанная кумачовым кушаком. Ночью на дежурство они надевали огромный, до
пят, черный тулуп с большим шалевым воротником. В тулупе они и спали в
подворотне. Зимой вместо картуза дворники носили круглую барашковую шапку
того же фасона, что и городовые.
Обычными были борода и усы, а волосы подстригали "в скобку". Дворники из
бывших солдат бороду брили, стриглись коротко, оставляли лишь усы.
Дворникитатары голову брили, носили небольшую бороду и усы, на голове
тюбетейку из сукна или бархата. Дворники государственных зданий носили
фуражку с кантами по цвету, присвоенному ведомству, круглую кокарду,
двубортный черный бушлат с металлическими пуговицами, присвоенными
ведомству, и с петлицами.
В советской литературе-дворник представлен этаким черносотенцем,
выслеживающим революционеров. Что ж, доля правды в этом есть, ибо тогдашний
дворник отвечал за порядок на вверенном ему участке, он должен был грудью
лечь, но не допустить никакого безобразия. Он отвечал за спокойный сон
жильцов. Одного известнейшего революционера Николая Баумана, метавшегося по
дворам с револьвером в руке, убил водосточной трубой именно дворник.
СТАТИСТИКА
В 1913 году средняя зарплата рядового москвича составляла 1 руб. 20 коп,
в день или примерно 30 руб, в месяц. Много это или мало? Цены того времени
были приблизительно таковы: 1 кг белого хлеба - 12 коп., 1 кг картофеля - 2
коп., 1 кг говядины - 50 коп., 1 кг масла - 90 коп., 1 л молока - 8 коп. За
ежедневное потребление 150 г парного мяса, стакана молока, батона хлеба, 50
г масла и 200 г картофеля московский рабочий должен был отдать примерно 20%
своего месячного заработка. Квартплата составляла 17-20 копеек за метр жилой
площади. За комнату в 15 метров рабочий ежемесячно отдавал около 10%
заработка. Самые дешевые квартиры стоили 3,5-4 рубля в месяц. Многим это
было не по карману. Поэтому семейные обычно - снимали комнату, а одинокие
угол. Что касается развлечений, то при желании можно было посетить театр
(билет на галерку Большого стоил 32 коп.), синематограф (20 коп.). Вряд ли
какой чудак пошел бы в ресторан, где отдельный номер стоил его месячного
заработка, а самый дорогой коньяк - два заработка. Зато к услугам
московского пролетариата были сравнительно дешевые трактиры с бильярдом,
чайные, читальни.
Плата за лечение также входила в бюджет каждой рабочей семьи. Почти во
всех больницах имелись бесплатные палаты для малоимущих. В среднем визит к
врачу стоил 20 коп., а выписанное лекарство - 10 коп. Коегде стоимость
лечения оплачивалась хозяевами фабрик.
Хотя плата за обучение была примерно 7,5 руб, в месяц, в городе
действовали многочисленные бесплатные курсы. В 1914 году дети рабочих и
крестьян составляли до 40% учащихся многих московских институтов.
МОСКВА И ПОЛИЦИЯ
Москва середины девятнадцатого столетия и ее полицейская система такой
предстает в воспоминаниях современника:
"... Начиная от Разгуляя Покровка и ее окрестности принимают постепенно
характер фабричного района, - составляя его передовые линии, так как
центральные его пункты доселе остаются на прежнем своем исконном месте, то
есть в Преображенском и Семеновском, с их Гучковскими, Носовскими,
Балашовскими, Котовскими и многими другими фабричными громадами. Но и в
качестве передовых линий Елохово и Покровское если уступают Преображенскому
с Семеновским в отношении размера каждой отдельной фабрики, то чуть ли зато
не превосходят их общим количеством фабричных заведений и числом рабочего
люда, промышляющего специально фабричным трудом...
Все (крупные фабричные) заведения имеют каждое по нескольку сот рабочих,
да между ними ютятся десятками мелкие фабрички, имеющие каждая не свыше ста
рабочих; что же касается так называемых "мастерков", то есть мелких
антрепренеров, получающих с фабрик сырой материал и отрабатывающих его на
свой риск и страх у себя на дому и своими рабочими, то таких полуфабрикантов
на каждую фабрику придется по крайней мере по десятку, и есть целые
околотки, где добрая половина населения и состоит из таких антрепренерчиков
и их работников. К этому следует прибавить массу женских мастерских,
составляющих как бы филиальные, хотя и вполне независимые, заведения при
фабриках: ленточницы, бахромщицы, карасницы (от карася, инструмента, на
котором производится работа) и другие образуют собою целые рабочие группы,
которых при каждой значительной фабрике считается по нескольку.
Таким образом, если полагать население Елохова и Покровского в числе от
30 до 40 тысяч, то ввиду значительного количества фабрик и однородных с ними
мелких заведений, по крайней мере половину этой цифры нужно уделить на лиц
обоего пола специально фабричных профессий: вот чем и объясняется кажущаяся
пустынность и малонаселенность этой местности. В течение всех шести рабочих
дней половина населения, около трех четвертей суток запертая на работе,
понятное дело, не видна на улице, а остальную четверть, приходящуюся на
вечер и ночь, ей тем более не до разгуливания по панелям, а разве до отдыха
на койке. Зато воскресные и праздничные дни Елохова и Покровского отличаются
редким оживлением: трактиры и кабаки по целым дням держатся как в осаде, на
тротуарах нет прохода от "публики", притом самой "серой", полиция теряет
голову, всюду слышится традиционная гармонья под аккомпанемент полупьяных
песен...
В старину, и не весьма отдаленную, это праздничное одушевление,
возраставшее с утра до вечера равномерным crescendo (усилением. - Ит.), в
сумерки обыкновенно разрешалось исторической забавой московского
простонародья: разумеем кулачные бои или так называемые стенки,
устраивавшиеся иногда прямо на улице, иногда в прилегающей к Покровке части
Сокольничьего поля, а всего чаще в Преображенском, на Генеральной и
параллельных ей Суворовской, Божениновской улицах и на улице, доселе носящей
название Девятой роты, выходящей на самый Камер-Коллежский вал, против ворот
