оберполицмейстера, при котором выезжали на пожар два верховых горниста,
передавалась трубными звуками, сигналы эти повторялись порой десятки частей,
так что разыгрывалась как бы целая симфония.
В Москве и раньше всегда были любители пожаров, старающиеся не пропустить
ни одного сколько-нибудь большого пожара, по крайней мере в своей округе.
Теперь тушение пожара стало художественным зрелищем, сопровождающимся
музыкой, и хотя полиция деятельно разгоняла праздных зрителей с пожара,
однако на пожары всегда собиралась большая толпа народа.
ПОЛИЦМЕЙСТЕР ВЛАСОВСКИЙ
Крутые и энергичные действия обер-полицмейстера с первых же дней его
появления заставили о нем много говорить в Москве. Он скоро стал
анекдотическим человеком, предметом рассказов. Невысокий, невзрачный, с
какого-то черного цвета гарнизонной физиономией, с усами, без бороды, с
пристальным злым взглядом, которым он, казалось, видел сквозь землю на три
аршина и там следил, нет ли каких-нибудь беспорядков, он целый день и всю
ночь летал по городу на своей великолепной паре с пристяжной, зверски
исподлобья высматривая этих нарушителей порядка, и немилосердно попавшуюся
жертву казнил.
С ним рядом в его небольшой открытой пролетке, зимой в санях, почтительно
сидел чиновник его канцелярии в гражданском форменном пальто; на обязанности
этого чиновника было записывать виновных в нарушении правил извозчиков,
дворников, городовых, околоточных, а также вообще замеченные беспорядки на
улицах в особую книжку, которую в полицейских кругах называли "паскудкой",
для наложения штрафов. С молниеносной, прямо сказочной быстротой носился он
из одного края города в другой. У него было несколько пар выездных лошадей,
одна другой лучше, и каждой доставалась ежедневно большая работа.
Его кучер, образец древнерусской красоты, высокий, плечистый, с широкою
бородой, орал так, что было слышно с одного конца Тверского бульвара на
другой, но, вероятно, и он один с этою работою не справлялся и имел
помощника. Когда Власовский спал, совершенно неизвестно. Говорили, что он,
когда придется не раздеваясь, садился в кресла и так дремал часа четыре в
сутки, остальное время посвящая службе. Впрочем, к обеду, который ему
приносили из ресторана "Эрмитаж", так как был холост и своего хозяйства не
вел, приглашались его приближенные люди; с ними он напивался коньяком, но
пьян никогда не бывал, так как поглощал алкоголь, как губка, и алкоголь на
него не действовал. После обеда или ужина освежаясь, ездил всю ночь по
городу. В приказах его отмечались замеченные им при проездах нарушения
полицейской службы в 2, в 3, в 4, словом, во все часы ночи в самых различных
частях города.
Неудивительно, что извозчики, сторожа и полиция терпеть его не могли и
трепетали перед ним, извозчики с ненавистью говорили о нем с седоками.
Налеты его были самые неожиданные, а в приказах он умел не только
немилосердно казнить, но и с жестоким сарказмом высмеять казнимого. Мне
запомнился, например, такого рода его приказ: "В четыре часа утра такого-то
числа при приезде моем в Петровско-Разумовский участок дежурный околоточный,
снявши шапку и шашку, облокотясь на стол, спал и при входе моем не
рапортовал мне о состоянии участка". Ясно, что не рапортовал, когда спал.
Можно себе представить состояние духа околоточного, когда он, проснувшись,
узрел перед собою нежданного посетителя.
Требовательность свою он доводил иногда до нелепости. Ради какого-то
эстетизма он, например, требовал, чтобы откосы тротуаров были посыпаны
желтым песком.
Действительно, в улице, окаймленной двумя желтыми лентами, было что-то
красивое, но это была обременительная повинность для домовладельцев, и не
только ненужная, но и вредная. Дождь сносил песок по желобкам ужщ в
водостоки, которые сооружала городская управа, и водостоки засорялись.
Обер-полицмейстер штрафовал домовладельцев за непосыпку откосов песком, а
городская управа привлекала к суду мирового судьи тех, которые посыпали.
Поддерживал Власовского исключительно великий князь Сергей Александрович.
В петербургских высших сферах он расположением не пользовался, чему
доказательством служит то, что его не производили из полковников в генералы,
как бы следовало, потому что должность обер-полицмейстера была генеральского
ранга, и он все время был и подписывался не обер-полицмейстером, а только
исправляющим должность обер-полицмейстера. Жесткое его правление
продолжалось до 1896 года и оборвалось сразу, также в связи с ходынской
катастрофой. От него рады были отделаться, и он получил отставку, так и
оставшись полковником.
ПОЛИЦИЯ ГЛАЗАМИ МАРКИЗА ДЕ КЮСТИНА
Язва замалчивания распространена в России шире, чем думают. Полиция,
столь проворная, когда нужно мучить людей, отнюдь не спешит, когда
обращаются к ней за помощью.
Вот пример такой нарочитой бездеятельности. На Масленице текущего года
одна моя знакомая в воскресенье отпустила со двора свою горничную. Приходит
ночь, девушка не возвращается. Наутро встревоженная дама посылает человека
навести справки в полиции. Там отвечают, что за ночь в Петербурге не
случилось ни одного происшествия, поэтому горничная несомненно скоро
возвратится целая и невредимая. Проходит день - о девушке ни слуху ни духу.
Наконец на следующий день одному из родных несчастной, молодому человеку,
хорошо знающему тайные повадки полиции, приходит в голову мысль проникнуть в
анатомический театр. Не успев войти, он видит на столе труп своей кузины,
приготовленный для вскрытия.
Как человек русский, он сохраняет достаточно присутствия духа, чтобы
скрыть свое волнение.
- Чей это труп?
- Понятия не имеем. Эту девушку позавчерашней ночью нашли мертвой на
улице. Предполагают, что она была задушена, обороняясь от каких-то
неизвестных, пытавшихся изнасиловать ее.
- Кто же эти неизвестные?
- Откуда мы знаем? Случай вообще темный, можно строить разные
предположения, доказательств нет никаких.
- Как к вам попал труп?
- Нам его продала тайком полиция, поэтому смотрите не проговоритесь.
Последняя фраза - неизбежный припев в устах русского или
акклиматизировавшегося иностранца. Для русских нравов и обычаев характерно
глубокое молчание, окружающее подобные ужасы.
Кузен погибшей девушки молчал как убитый, ее хозяйка не посмела
жаловаться. И я, быть может, единственный человек, которому она спустя шесть
месяцев рассказала об этой трагедии, потому что я иностранец и потому что,
как я ей сказал, я ничего не записываю.
Вы видите, как низшие служащие русской полиции выполняют свой долг.
Боюсь, что наставления этих господ сопровождаются действиями, способными
навсегда запечатлеть слова в памяти несчастных провинившихся Русский
простолюдин получает на своем веку не меньше побоев, чем делает поклонов. И
те и другие применяются здесь равномерно в качестве методов социального
воспитания народа Бить можно только людей известных классов, и бить их
разрешается лишь людям других классов.
К моменту отмены крепостного права и судебной реформы полиция
сосредоточила в своих руках всю репрессивную власть в центре и на местах. В
канцеляриях градоначальников, заменивших управы благочиния, были созданы
сыскные и охранные отделения. Полиция проводила дознание, а затем передавала
материалы следователю, а тот - прокурору. Самой полиции были вменены такие
меры пресечения, как отобрание вида на жительство, установление надзора,
взятие залога, передача на поруки, домашний арест и, наконец, взятие под
стражу на короткий срок.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ СУД
Во времена крепостничества уважение к человеческой личности огромным
большинством общества считалось несбыточной химерой, вольтерьянством,
которое весьма недвусмысленно ставилось в укор идейным людям сороковых
годов, тогда еще только платонически мечтавшим о возможном освобождении
рабов. Все мелкие дела попросту разрешались полицией, и это был поистине суд
скорый. О предварительном заключении по мелким делам тогда не было и речи.
Человека, совершившего буйство, бесчинство или затеявшего на улице драку,
постовой городовой, по тогдашней терминологии - будочник, влек прямо с места
преступления в квартал, если это было время присутственное, то есть утром,
от 9 до 12 часов, или вечером, от 6 до 12; если же проступок совершался в
неприсутственное время, то до наступления такового буяна сажали в будку и
затем уже в урочное время вели в квартал.
Таким образом, хотя в принципе и не существовало предварительного
заключения, но фактически, в виде задержания виновного в будке, оно
применялось, но не свыше 6 часов днем или 9 часов ночью, если проступок
совершался после полуночи.
Когда виновного приводили в квартал, где в присутственное время всегда
дежурил или сам квартальный, или его помощник, тогда именовавшийся
комиссаром, туда же приглашался и участковый добросовестный. Добросовестный
этот обыкновенно избирался обывателями квартала из своей среды на
определенный срок, и на его обязанности было присутствовать в качестве
добросовестного свидетеля при каждом разбирательстве в квартале как по
мелким, так и по всем крупным делам, и без его подписи полицейские протоколы
были недействительны...
По - доставлении виновного в квартал и по явке туда добросовестного,
квартальный или его помощник тут же начинал творить суд. Городовой,
доставивший провинившегося и свидетелей преступления, если таковые были,
докладывал обвинительные пункты, свидетели или подтверждали их, или
отвергали, обвиняемый представлял свои оправдания, письмоводитель все это
записывал, и дежурный тут же произносил свое решение.
Если оправдания обвиняемого заслуживали уважения или проступок его был
ничтожен, то судья ограничивался двумя-тремя плюхами и строгим внушением
обвиняемому "впредь держать ухо востро", и затем он отпускался с миром.
Довольные таким "благополучным" исходом, и свидетели, и провинившийся
уходили из квартала, а блюститель порядка, городовой, спешил получить с
оправданного магарыч за причиненное ему беспокойство, и все судебное
производство заканчивалось в час, много в два.
Если же вина обвиняемого требовала возмездия, то дежурный приговаривал
его к наказанию розгами в части, назначая от 10 до 20 розог. В этом смысле
тут же составлялась записка, и если судбище производилось до 12 часов дня,
то обвиняемого при этой записке тот же городовой, который являлся его
обвинителем, вел в часть, где ежедневно от 12 до 4 часов дня производились
экзекуции присланных с такими записками из всех четырех кварталов данной
части.
Производились эти экзекуции пожарными служителями части. По получении
назначенного ему количества розог обвиняемый расписывался и, как отбывший
наказание, отпускался на все четыре стороны.
И эта процедура - и судбище, и отбытие наказания - тоже не отнимала у
провинившегося более двухтрех часов, и только в тех случаях, если суд
творился вечером, наказание отбывалось на следующее утро, а в ожидании его
обвиняемый проводил ночь в кутузке, как назывались тогда арестантские камеры
при частных полицейских домах. Но и в этих случаях весь процесс заканчивался
в 12, много в 14 часов.
Несколько иначе обстояло дело с мелкими кражами: тут виновного,
пойманного на месте преступления, не тащили в квартал, а всякий городовой
был уполномочен тотчас же куском мела нарисовать круг на спине вора и в
