дальше весь вагонный парк, вывозили на грузовых платформах мос-
ковские троллейбусы.
У Юлия на руках была очень больная мать - астматичка, да еще
почти слепая. Отец нашего однокурсника Игоря Пожидаева*) руководил
эвакуацией своего наркомата. Сотрудников с семьями грузили на па-
роходы и по каналу Москва-Волга отправляли в Ульяновск. Игорь до-
был два билета - для Юлика и его мамы. Юлик тут же их потерял и
стеснялся пойти попросить дубликаты - но я его заставил. Сам же я
решил пока остаться и посмотреть, что будет. Семнадцатого числа я
увидел пожарную машину, груженую чемоданами, узлами и матрасами.
Подумал: ну, дело плохо, это последний звонок - пора удирать.
Набил едой один рюкзак, обувкой второй - даже "гаги" отвинтил
от конечных ботинок. Один рюкзак на груди, другой на спине, обе
руки свободны. И пошел на Казанский вокзал, чтобы отъехать на
электричке хотя бы до Раменского, километров пятьдесят. А дальше
можно пешком - как мой отец, когда уходил под бомбежкой из Минска.
Вот тут-то и выяснилось, что электричек уже нет - угнали на
восток. Зато стоял готовый к отправке эшелон с эвакуированными. Я
нахально влез в теплушку, набитую людьми так плотно, как и гула-
говские краснухи не набивались зеками. Куда повезут, никто не
знал. Поехали потихоньку... На какой-то станции я увидел поезд
"Москва-Казань"; двери вагонов были заперты изнутри. Но я уцепился
за поручень и на подножке отправился к Мише Левину - он с родите-
лями был в Казани.**)
Из Казани так же зайцем я поплыл на пароходе в Куйбышев - там
была Военно-медицинская академия, где работал мой отец. А по доро-
ге, в Ульяновске, увидел у причала пароход - кажется, "Профессор
Мечников", - который увез из Москвы Юлика с мамой. Побежал искать
их, но не нашел. Еле вытащил ноги из черной и вязкой, как вар,
ульяновской грязи и двинулся дальше, к своим.
В Куйбышеве - нечаянная радость. Моего отца разыскал Юлик,
чтобы узнать, что со мной, и рассказать о себе. Они с матерью про-
бирались в Чкаловск - в тамошнем госпитале лежал мамин брат пол-
ковник Иоффе, тяжело раненный.***) (Мы обнялись на прощанье - как
тогда, на Лубянке - когда еще доведется увидеться?)
Через пару дней произошла еще одна неожиданная встреча: уви-
дел на улице Валентина Морозова, однокурсника. Он эвакуировался
вместе со ВГИКом. До Куйбышева ребята путешествовали в тех самых
троллейбусах, которые уехали из Москвы на грузовых платформах.
Институт направлялся в Алма-Ату. В Куйбышеве ВГИКу дали целый ва-
гон - пассажирский, бесплацкартный.
Я простился с родителями и поехал дальше с ребятами.
По дороге мы подобрали еще двух гиковцев - студентку и препо-
давателя; а когда выгрузились на станции Алма-Ата-I, я увидел еще
издали знакомое бежевое пальто с черным мазутным пятном на ягоди-
це: это Юлик в Куйбышеве присел отдохнуть на шпалу.
Я побежал, догнал его - и вовремя; в его паспорте уже стоял
лиловый штамп: "эвакуируется в Усть-Каменогорск". Оказывается, в
госпитале у дяди Миши они встретились со вторым братом Минны Соло-
моновны, Ароном. И решили путешествовать дальше втроем.
Я категорически потребовал, чтобы Юлик остался с нами. Будет
учиться, а мама пускай едет в Усть-Каменогорск, дядька присмотрит
за ней. Минна Соломоновна горячо поддержала мою идею, но Арон - не
лучший из ее братьев - был не в восторге. В письме из Усть-Камено-
горска он потом спросил Юлика: "Как поживает твой пройдоха Фрид?
Он пройдоха, это точно"... Точно, не точно - но теперь-то я пони-
маю, что только эгоизм молодости не дал подумать, какую ношу я
взваливаю на чужого мне человека. По счастью, все обернулось хоро-
шо, и Юлик ездил из Алма-Аты в Усть-Каменогорск навещать маму.
В эвакуации ВГИК оставался до осени 1943 г. В октябре мы вер-
нулись в Москву, новый 44-й год встретили со старыми друзьями - и
с ними же чуть погодя угодили в тюрьму. После бутырской "церкви"
наши с Юликом дорожки разошлись. Домой он писал не обо всех своих
приключениях - не хотел, чтоб волновались. А волноваться были при-
чины.
В первом же лагере, куда он попал, на него полез с топором
приблатненный собригадник. Юлик топор отнял, отбросил и как следу-
ет отметелил этого типа. Силенки набрался в Бутырке, на передач-
ках, а храбрости ему хватало: у Дунских это семейное. Всегда веж-
ливый и мягкий, он впадал прямо-таки в беркерскую ярость, если его
оскорбляли - его или кого-то из близких. Как тогда полез на топор,
мог и на танк попереть. Уже после лагеря, в Москве, наш сосед по
дому Фимка, будущий американский писатель Эфраим Севела, очень
точно определил: у Юлика мягкости - на один миллиметр.
Эта твердость характера была его главной опорой в лагере: пе-
редач из дома он не получал. Отец к этому времени умер, мать была
совершенно беспомощна, а брат Виктор отрекся от него, узнав, по
какому пункту пятьдесят восьмой статьи Юлик получил срок. Отрекся
не по трусости: в первые дни войны он ушел на фронт добровольцем,
хорошо воевал, был ранен и снова воевал. Но Виктор Дунский был
идейный коммунист, в партию его приняли чуть ли не семнадцати лет
от роду; и он совершенно искренне считал своего любимого младшего
брата врагом народа. А раз так, то следовательно... Какая-то дикая
слепота - хуже, чем глаукома Минны Соломоновны. Черная магия ста-
линизма.
К чести Виктора надо сказать, что все поняв - но только после
ХХ-го съезда, как и многие такие же - он трижды приходил к брату
каяться. Два раза Юлик прогонял его, но на третий простил. И ни-
когда не вспоминал об этой позорной странице их семейной хроники...
Чувство собственного достоинства привлекало к Юлию самых раз-
ных людей. В первом его лагере - это было в Курской области -
вольный прораб обратил внимание на несуетливого молодого человека
в очках. Подошел, поговорил - и назначил десятником. А в подчине-
ние ему дал военнопленных немцев. Там рядом с их лагпунктом был
асфальто-битумный заводик, на котором вместе с зеками работали во-
еннопленные немцы и мадьяры. Их положение было получше, чем у з/к
з/к: их кормили не "по нормам Гулага", им давали армейский паек,
такой же, как своим.
Юлик вспоминал меланхоличного немецкого генерала с железным
крестом на мундире. При нем состояли два его прежних адьютанта.
Этим жилось совсем недурно: все трое не работали, читали, беседо-
вали. Иногда и Юлик со своим небогатым запасом немецких слов при-
нимал в их беседах участие.
Там же он оказался свидетелем необычного - и похоже, удачного
- побега. Бригада заключенных ремонтировала полотно железной доро-
ги. Раздалась команда: всем отойти в сторону!
По соседнему только что отремонтированному пути медленно шел
воинский эшелон. Это возвращались по домам победители. Двери теп-
лушек были открыты - жара... В одном из вагонов ехали моряки; ра-
довались жизни, горланили песни. Проезжая мимо зеков, приумолкли.
И вдруг от костра, на котором разогревали битум, к эшелону поска-
кал на костылях одноногий инвалид, морячок. Он махал бескозыркой,
кричал:
- Братишечки! Я свой, я с Балтики... Не дайте пропасть!..
- Стой! Куда попер? Стрелять буду! - орали конвоиры. И дейс-
твительно стреляли - в воздух. Не палить же им по своим?.. Морячок
бросил костыли, скакал вдоль вагонов на одной ноге. Из теплушки,
где ехали матросы, протянулись руки - наверно, с десяток рук - и
втащили его в вагон. Поезд набрал ход и ушел, увозя беглеца. Воз-
можно, его и не очень-то искали: кому инвалид особенно был ну-
жен?.. Сошел на какой-нибудь станции и потерялся в людском месиве.
Этот эпизод, ничего не прибавив к рассказу Юлика, мы с Миттой
воспроизвели в "Затерянном в Сибири".
В тот курский лагерь Юлий попал вместе с нашим однодельцем
Шуриком Гуревичем. Но очень скоро их сравнительно безбедная жизнь
кончилась. Шурика отправили в Коми, в Устьвымлаг, (где, кстати
сказать, он познакомился и подружился с хорошими и значительными
людьми - Евгением Гнединым, Львом Разгоном), а Юлик уехал в Ки-
ровскую область.
Вот там ему пришлось туго. Я уже упоминал о жутком лагпункте,
где смертность составляла 120%. Юлик "доходил", несколько раз он
попадал в стационар. Но каждый раз приходили на выручку друзья -
новые.
С нежностью он вспоминал Линду Партс - пожилую, как ему тогда
казалось, интеллигентную даму, жену какого-то крупного деятеля до-
советской Эстонии. Линда работала в хлеборезке и опекала Юлика
прямо-таки по-матерински. Ее фамилию мы дали симпатичному эстонцу
в "Красной площади". Вдруг увидит, вспомнит, отзовется? Хотя Юлик
понимал: надежды на это мало.
Таким же способом мы пытались отыскать еще одного его друга -
Сашу Брусенцова, геройского парня, бывшего лейтенанта. Его имя,
отчество, фамилию и даже воинское звание мы присвоили одному из
героев фильма "Служили два товарища" - поручику Александру Никити-
чу Брусенцову. И тоже - ни ответа, ни привета. Скорей всего погиб:
очень рисковый был мужик; он даже подбивал Юлика на побег, но тот
его отговорил. Куда бежать? Побег не для тех, кто дорожит семьей,
родными, друзьями. Пускай босяки бегут - им терять нечего. Понимаю
- спорная позиция. Но мы с Юликом так считали оба... Тогда он Саш-
ку отговорил, а что было потом - этого мы не знаем.
Именно из-за Брусенцова, чтобы не выдавать его - не помню
уже, в чем там было дело - Юлик попал в тот карцер, где резал себе
вены. Опер и это поставил ему в вину, грозил: будем судить за са-
ботаж, дадим 58.14.
Драться Юлику пришлось и в кировском лагере. Но первая же
драка создала ему репутацию непобедимого бойца - так удачно подбил
он своему противнику оба глаза. Они сразу заплыли, даже щелочек не
осталось. И побежденного повели под руки - как слепого - в лаза-
рет. По лагпункту прошел слух: боксер приехал. С ним старались не
связываться.
Правда тамошний "старший блатной" решил проверить, есть ли у
боксера душок. Дело было на кухне, на ночном дежурстве (Юлика пос-
ле болезни взяли в контору). И вот, этот Шурик стал задирать его,
издеваться над его боксерской славой. Блатарь нарочно распалял се-
бя. Начал со спокойного: "Боксер хуев, я тебя в рот ебу", и завел-
ся до истерики; испытанный воровской прием, на фраеров действует
устрашающе. Юлик эту игру понимал, но понимал и другое: стоит сей-
час спасовать, жизни не будет. Не торопясь, взял со стола тяжелый
секач и пошел на своего обидчика. Он не блефовал. Решил: будь что
будет, все равно нехорошо... И вор - хороший психолог - дал задний
ход. Засмеялся, сказал:
- Ты чего, в натуре, шуток не понимаешь? Не бери в обиду,
Юрок.
(Непривычное имя "Юлий" в лагере превратилось в "Юрий"; отсю-
да и Юрок).
С этим Шуриком, серьезным взрослым вором, со временем сложи-
лись почти дружественные отношения. Беседы с ним очень обогатили
познания Юлика в области блатной этики и воровского языка.
Наладились отношения и с "малолеткой". Как именно - об этом я
уже писал. Более того: столкновение с воренком по кличке Ведьма в
слегка измененном виде вошло в фильм "Затерянный в Сибири" - как и
многое другое из рассказанного тогда Юликом.
А на память о самом трагическом происшествии, свидетелем - да
нет, можно сказать, участником которого он был, Юлий долгое время
хранил гильзу от винтовочного патрона. Напомню: одно время он был
учетчиком на лесосплаве и ходил на работу с бригадой малолеток. В
зону они возвращались вместе с другими бригадами. Торопясь в го-
лодном нетерпении к вечерней каше, малолетки обгоняли взрослых,
колонна растягивалась - в ней было много "фитилей", которые не
могли идти быстро. В тот день конвоиры несколько раз переставляли
мальчишек в хвост колонны - а они, отчасти из озорства, снова про-
бирались вперед. У конвоя лопнуло терпение.
