то, чтобы сделать эти времена более мирными и безопасными для христиан.
После того, как апостол Павел положил в основание своей христианской об-
щины всеобщее человеколюбие, неизбежным следствием была крайняя нетерпи-
мость христиан ко всем остальным. Римлянам, которые не делали любовь
фундаментам своего общественного устройства, была чужда религиозная не-
терпимость, хотя религия была для них государственным делом, и госу-
дарство было пропитано религией. Нет ничего непостижимого в том, что
германская мечта о мировом господстве дополняется антисемитизмом, и
вполне понятно, почему попытка соорудить новую коммунистическую культуру
в России находит свое психологическое подкрепление в преследовании бур-
жуазии. С тревогой задаешь себе вопрос: что предпримут Советы, когда
истребят всех буржуев?
Так как культура требует принесения в жертву не только сексуальности,
но также агрессивных склонностей человека, нам становится понятнее, по-
чему людям нелегко считать себя ею осчастливленными. Первобытному чело-
веку, действительно, было лучше тем, что он не знал никаких ограничений
на свои влечения. Взамен весьма незначительной была его уверенность в
том, что он долгое время может наслаждаться такого рода счастьем.
Культурный человек променял часть своего возможного счастья на частичную
безопасность. Не следует, однако, забывать, что в первобытной семье
только ее глава пользовался подобной свободой удовлетворения влечений,
все прочие жили порабощенными. Контраст между наслаждающимся преимущест-
вами культуры меньшинством и лишенным этих выгод большинством был, таким
образом, максимальным в начале культурного существования. Тщательное
исследование живущих в первобытном состоянии племен свидетельствует о
том, что свободе их влечений не позавидуешь: она подлежит ограничениям
иного рода, но, пожалуй, еще более строгим, чем у современного культур-
ного человека.
Когда мы справедливо обвиняем наше нынешнее состояние культуры в том,
что оно не благоприятствует нашим требованиям счастья, что оно приносит
бесчисленные страдания, каковых, наверное, можно было бы избегнуть, ког-
да мы с беспощадной критикой обрушиваемся на ее несовершенства, мы имеем
на то полное право и не выказываем себя врагами культуры. Мы должны
ждать таких изменений нашей культуры, которые способствовали бы лучшему
удовлетворению наших потребностей и сделали бы ненужной эту критику. Од-
нако нам следовало бы свыкнуться с мыслью, что есть трудности, принадле-
жащие самой сущности культуры, недоступные каким бы то ни было попыткам
реформ. Помимо ограничения влечений, к которому мы уже подготовлены, нам
угрожает еще одно состояние, которое можно назвать опсихологической ни-
щетой массп. Эта опасность грозит прежде всего там, где общественная
связь устанавливается главным образом через взаимную идентификацию
участников, тогда как индивидуальность вождей не обретает того значения,
которое должно было им принадлежать при формировании массы19. Современ-
ное культурное состояние Америки дает хорошую возможность для изучения
этой ущербности культуры. Но я устою перед искушением и не стану вда-
ваться в критику американской культуры; не хотелось бы вызвать впечатле-
ние, что я сам прибегаю к американским методам.
VI
Ни одна другая работа не вызывала у меня столь сильного ощущения то-
го, что я излагаю нечто общеизвестное, перевожу бумагу и чернила, а по-
том труд наборщиков и типографскую краску ради пересказа чего-то само
собой разумеющегося. Поэтому я охотно воспользуюсь возникшим у читателя
представлением, что признание самостоятельного агрессивного влечения оз-
начает пересмотр психоаналитического учения об инстинктах.
Это не совсем так, поскольку речь идет лишь о более четкой формули-
ровке давно совершенного поворота и о выведении из него всех следствий.
Учение о влечениях продвигалось вперед труднее всех остальных сторон
постепенно развивавшейся психоаналитической теории. Но оно было нас-
только необходимо для психоанализа в целом, что нужно было чем-то запол-
нить это место. Сначала, будучи в полной беспомощности, мне служили пер-
вой опорой слова поэта-философа Шиллера, что механизмом мира правят олю-
бовь и голодп, Голод мог быть выражением влечений, направленных на сох-
ранение индивида, любовь же - влечений, направленных на объекты. Ее
главная функция, находящаяся под покровительством природы, заключается в
продолжении рода. Так инстинкты оЯп были поначалу противопоставлены вле-
чениям, направленным на объекты. Энергия последних получила название
олибидоп. Появилась противоположность между инстинктами оЯп и направлен-
ными на объекты олибидонознымип инстинктами любви (в самом широком смыс-
ле этого слова) . Одно из объектных влечений, а именно, садистическое,
имело, однако, ту особенность, что цель его была не слишком любвео-
бильной. В то же самое время оно явно в чем-то примыкало к инстинктам
оЯп. Было явным и его родство с инстинктом обладания, лишенным либидо-
нозных целей. Этой несогласованностью тогда пренебрегли - садизм ведь
столь очевидно принадлежит к сексуальной жизни, где жестокие игры могут
занять место игр нежных. Невроз тогда виделся как исход борьбы между ин-
тересами самосохранения и требованиями либидо; борьбы, в которой оЯп по-
бедило, но ценой тяжких страданий и лишений.
Всякий аналитик готов признать, что даже сегодня это звучит не как
давно преодоленное заблуждение. Но перемены были неизбежны вместе с пос-
тепенным переходом исследования от вытесненного к вытесняющему, от нап-
равленных на объект влечений к оЯп. Решающим здесь было введение понятия
онарциссизмп, т. е. учения о том, что само оЯп заполнено либидо, будучи
его первоначальным жилищем и оставаясь в известной мере его штаб-кварти-
рой. Это нарциссическое либидо обращается на объекты, становясь тем са-
мым объектным либидо (способным вновь превратиться в нарциссическое).
Понятие нарциссизма сделало возможным аналитическое понимание травмати-
ческих неврозов, а также многих аффектов, близких к психозам. Сохраня-
лось толкование неврозов перенесения как попыток защиты оЯп от сексу-
альности, но в результате под угрозой оказалось само понятие либидо.
Поскольку инстинкты оЯп также были поняты как либидонозные, то какое-та
время казалось неизбежным отождествление либидо с энергией влечений как
таковой, как это еще раньше сделал К. Г. Юнг. Но оставалась какая-то не
вполне обоснованная уверенность в том, что влечения могут быть неодно-
родными. Следующий шаг был мною сделан в оПо ту сторону принципа удо-
вольствияп (1920), когда мне впервые бросились в глаза навязчивость пов-
торения и консервативный характер инстинктивной жизни. Отталкиваясь от
спекуляций по поводу начала жизни и биологических параллелей, я пришел к
выводу о существовании другого влечения, противоположного инстинкту са-
мосохранения, который поддерживает жизненную субстанцию и созидает из
нее все более обширные объединения20. Это влечение направлено на разру-
шение таких объединений, оно стремится вернуть их в изначальное неорга-
ническое состояние. Итак, помимо Эроса имеется и инстинкт смерти, а фе-
номен жизни объясняется их взаимо- и противодействием. Нелегко было най-
ти свидетельства деятельности этого гипотетического инстинкта смерти.
Шумные проявления Эроса бросаются в глаза; можно было предположить, что
глухая разрушительная работа инстинкта смерти происходит внутри живого
существа, но это было малодостоверно. Дальше шла идея о том, что часть
этого инстинкта обращается против внешнего мира и заявляет о себе во
влечении к агрессии и деструкции. Этот инстинкт принуждается тем самым
служить Эросу, поскольку направлен на уничтожение другого (одушевленного
или неодушевленного), а не себя самого. Напротив, ограничение направлен-
ной вовне агрессии усиливало бы и без того осуществляющийся процесс са-
моразрушения. Уже по этому примеру можно догадаться, что оба эти инс-
тинкта редко - наверное, даже никогда - не выступают по отдельности, но
сплавлены в различные изменчивые и спутанные сочетания, а потому неузна-
ваемы для нашего взгляда. Особенно сильный сплав любовного и деструктив-
ного влечений обнаруживается в садизме, давно известном как компонент
сексуальности. В его противнике, мазохизме, точно так же присутствует
связь внутренне направленной деструктивности с сексуальностью, которая
проясняет и делает ощутимой эту ранее недоступную пониманию наклонность.
Гипотеза об инстинкте смерти, или деструктивности, столкнулась с соп-
ротивлением даже в психоаналитических кругах. Нередко заявляет о себе
тенденция приписывать все опасное и враждебное, находимое в любви, изна-
чальной биполярности собственной природы любви. Развиваемые здесь сооб-
ражения я представил поначалу лишь как опытные данные, но с течением
времени они обрели надо мною такую власть, что я уже не в силах мыслить
иначе. Мне кажется, что эта гипотеза теоретически несравненно более при-
емлема, нежели все остальные, так как она позволяет многое упростить без
пренебрежения к фактам или насилия над ними - а к этому мы стремимся в
теоретической работе. Я готов признать, что в садизме и мазохизме мы
имеем дело со сплавом эротики и деструктивности, направленной внутрь или
вовне, но мне теперь непонятно, как мы проглядели повсеместность невро-
тической агрессивности и деструктивности, упустили из виду принадлежащее
ей в истолковании жизни место. (Направленная внутрь деструктивность по
большей части не поддается восприятию, пока она не получила эротической
окраски.) Я вспоминаю о собственном сопротивлении при первой встрече с
идеей инстинкта деструктивности в психоаналитической литературе, помню,
сколь долго оно длилось, пока я не стал восприимчивее к этой идее. Не
удивительно поэтому, что другие ее отрицали и отрицают. Даже дети, и те
неохотно слушают напоминания о врожденной склонности человека ко озлуп,
к агрессии, разрушению и всякого рода жестокостям. Ведь Бог создал его
по образу собственного всесовершенства, и никому не хочется вспоминать о
трудности соединения - вопреки всем уверениям homo homuni lupus - несом-
ненного существования зла с божественным всемогуществом или его всебла-
гостью. Для оправдания Бога потребовался дьявол, принявший на себя эко-
номически полезную роль козла отпущения - вроде еврея в мире арийских
идеалов. Но и тогда Бог несет ответственность за существование дьявола,
за это воплощенное зло. По причине таких трудностей всякому на своем
месте остается преклонить колени перед глубоко нравственной природой че-
ловека: это поможет приобрести респектабельность и за это многое прос-
тится21. Название олибидоп теперь вновь можно применять к силам Эроса,
чтобы отличать их от энергии инстинкта смерти22. Следует признать, что
восприятие последнего по-прежнему вызывает трудности; мы лишь в какой-то
степени догадываемся о его присутствии за Эросом и он нам недоступен,
пока не вступает в соединение с Эросом. Его природа и отношение к Эросу
самым ясным образом проявляются при рассмотрении садизма, когда при пол-
ном удовлетворении сексуального влечения преследуется не эротическая
цель, Но даже там, где инстинкт смерти обходится без сексуальных целей
вообще, даже в ярости слепого разрушения, удовлетворение агрессивности
связано с необычайно высоким уровнем нарциссического наслаждения - оЯп
утоляет свое древнее желание всемогущества. Умеренный и усмиренный, за-
торможенный по цели, инстинкт деструктивности направляется на объекты,
предоставляя тем самым оЯп способ удовлетворения своих жизненных нужд и
господство над природой. Гипотеза об этом инстинкте покоится на теорети-
ческих основаниях, а потому она не вполне защищена от теоретических воз-
ражений. Но такой она нам представляется на нынешнем уровне наших позна-
