ми холмах, из которых возникает город, границей коего была стена Сервия
Туллия, а потом, после всех перестроек республиканского и раннеимперско-
го времен, стены, воздвигнутые императором Аврелианом. Не прослеживая
далее истории города, зададим себе вопрос: что найдет от этих ранних
стадий посетитель сегодняшнего Рима, даже если он снабжен самыми совер-
шенными познаниями истории и топографии. Стену Аврелиана, несмотря на
некоторые повреждения и про ломы, он увидит почти не изменившейся.
Кое-где, благо даря раскопкам, он сможет увидеть остатки вала Сервия
Имея достаточные познания - превосходящие знания современной археологии
- он мог бы, наверное, восстановить очертания этих стен по всему пери-
метру, даже контуры Roma quadrata. Но от зданий, когда-то заполнявших
эти рамки древнего города, он не обнаружит ничего или почти ничего - эти
здания более не существуют. Великолепные познания в римской истории в
лучшем случае позволят ему установить, где стояли храмы и общественные
здания той эпохи. Теперь на их месте руины, да и не самих этих сооруже-
ний, а позднейших пристроек после пожаров и разрушений. Нет нужды напо-
минать, что все эти останки древнего Рима вкраплены сегодня в хаос
большого города, возникшего за последние века, начиная с эпохи Возрожде-
ния. Конечно, многие древности погребены в городской почве или под сов-
ременными зданиями Таков способ сохранения прошлого в исторических горо-
дах, вроде Рима.
Сделаем теперь фантастическое предположение, будто Рим - не место жи-
тельства, а наделенное психикой существо - со столь же долгим и богатым
прошлым в котором ничто, раз возникнув, не исчезало, а самые последние
стадии развития сосуществуют со всеми прежними. В случае Рима это озна-
чало бы, что по-прежнему возносились бы ввысь императорский дворец на
Палатине и Septimontium Септимия Севера, а карнизы замка Ангела украша-
лись теми же прекрасными статуями, как и до нашествия готов и т. д.
Больше того, на месте Палаццо Каффарелли - который, однако, не был бы
при этом снесен - по-прежнему стоял бы храм Юпитера Капитолийского, при-
чем не только в своем позднейшем облике, каким его видели в императорс-
ком Риме, но и в первоначальном облике, с этрусскими формами, украшенном
терракотовыми антефиксами. Там, где ныне стоит Колизей, можно было бы
восхищаться и исчезнувшим Domus Aurea Нерона; на площади Пантеона мы об-
наружили бы не только сохраненный для нас Пантеон Адриан - на том же
месте находилась бы и первоначальная постройка Агриппы. На одном и том
же основании стояли бы церковь Maria Sopra Minerva и древний храм, на
месте которого она была построена. И при небольшом изменении угла зрения
появлялось бы то одно, то другое здание.
Нет смысла развивать эту фантазию далее - она ведет к чему-то несооб-
разному и даже абсурдному. Историческая последовательность представима
лишь посредством пространственной рядоположенности: одно и то же прост-
ранство нельзя заполнить дважды. Наша попытка может выглядеть праздной
забавой, но тому есть оправдание - она показывает всю сложность передачи
душевной жизни с помощью наглядных образов.
Следует предупредить возможный упрек: почему мы избрали для сравнения
с душевным прошлым именно историю города? Гипотеза о сохранности всего
прошедшего относится и к душевной жизни - при том условии, что не были
повреждены органы психики, их ткань не пострадала от травмы или воспале-
ния. Но историю всякого города, даже если у него не столь бурное прош-
лое, как у Рима, или если он не знал вторжений неприятеля, как Лондон,
не миновали разрушительные воздействия - сравнимые с указанными причина-
ми заболевания. Самое мирное развитие любого города всегда сопровождает-
ся разрушением и сносом зданий, и уже поэтому история города изначально
несопоставима с душевным организмом.
Это возражение заставляет нас оставить яркую палитру контрастов; мы
обращаемся к более близкому объекту сравнения, каковым является тело жи-
вотного или человека. Но и здесь мы сталкиваемся с чем-то сходным. Ран-
ние стадии развития никоим образом не сохранились, они стали строи-
тельным материалом для более поздних форм и растворились в них. Зародыш
исчез во взрослом теле, загрудинная железа ребенка после достижения им
половой зрелости заменяется соединительной тканью, но как таковая более
не существует. В полых костях взрослого можно узнать очертания костей
ребенка, но последние принадлежат прошлому, они вытягивались и утолща-
лись, пока не приобрели окончательную форму. Сохранение всех ранних ста-
дий, наряду с завершенными, возможно лишь в душевной жизни, а мы не в
состоянии наглядно это представить.
Возможно, мы заходим слишком далеко с предположениями такого рода, и
нам следовало бы удовлетвориться утверждением, что прошлое может сохра-
няться в душевной жизни, что здесь нет неизбежного разрушения. Вероятно,
в психике многих стариков - в виде нормы или исключения - все настолько
стирается или разъедается, что прошлого уже никак не оживить и не восс-
тановить. Быть может, сохранение вообще связано с определенными благоп-
риятными условиями. Вполне возможно, но об этом мы ничего не знаем. Поэ-
тому нам следует твердо держаться того, что сохранение прошлого в душев-
ной жизни есть, скорее, правило, нежели исключение.
Если мы готовы полностью принять наличие оокеаническогоп чувства у
многих людей и склонны сводить его к ранней стадии чувства оЯп, то воз-
никает следующий вопрос: может ли такое чувство притязать на роль источ-
ника религиозных потребностей?
Такое притязание не кажется мне убедительным. Чувство может служить
источником энергии лишь в том случае, если само оно является выражением
какой-то сильной потребности. Мне кажется неопровержимым выведение рели-
гиозных нужд из детской беспомощности и связанного с нею обожания отца.
Тем более, что это чувство не только проистекает из детства, но и в
дальнейшем поддерживается страхом перед всемогуществом судьбы. Мне труд-
но привести другой пример столь же сильной в детстве потребности, как
нужда в отцовской защите. Поэтому роль оокеаническогоп чувства второсте-
пенна, оно могло бы служить только восстановлению безграничного нарцис-
сизма. Мы в состоянии четко проследить первоистоки религиозных воззрений
- вплоть до чувства детской беспомощности, За ним может скрываться
что-нибудь еще, но пока все это окутано густым туманом.
Я допускаю, что в дальнейшем оокеаническоеп чувство оказалось связан-
ным с религией. Единство со всем сущим (его идейное содержание) выступа-
ет как первая попытка религиозного утешения, как еще один способ отрица-
ния той опасности, которая угрожает оЯп со стороны внешнего мира. Приз-
наюсь, мне трудно оперировать этими едва уловимыми величинами; Другой
мой друг, неутолимая жажда знаний которого привела к самым необычным
экспериментам и сделала его чуть ли не всеведущим, уверял меня, что
практика йоги действительно может пробудить такие новые ощущения и
чувство всеобщности (отключением от внешнего мира, концентрацией внима-
ния на телесных функциях, особыми дыхательными упражнениями). Он склонен
считать это регрессией к древнейшим состояниям душевной жизни, уже давно
покрытым позднейшими наслоениями. В этом он видит, так сказать, физиоло-
гическое обоснование мистической премудрости. На первый план здесь выс-
тупает связь с многообразными темными проявлениями души, такими, как
транс и экстаз. Меня это заставляет лишь вспомнить слова из оНыряльщикап
Шиллера:
Блажен, кто там дышит в розовом свете.
II
В моей работе оБудущее одной иллюзиип речь шла не столько о глубинных
истоках религиозного чувства, сколько о религии обычных людей - системе
догм и обещаний, которая, с одной стороны, с завидной полнотой объясняет
загадки этого мира, с другой же - уверяет человека в том, что заботливое
Провидение стоит на страже его жизни и возместит ему лишения посюсторон-
него существования. Это Провидение обычный человек представляет не ина-
че, как в облике чрезвычайно возвеличенного отца. Только ему ведомы нуж-
ды детей человеческих, а они могут его умилостивить мольбами и знаками
раскаяния. Все это настолько инфантильно, так далеко от действительнос-
ти, что стороннику гуманистических убеждений становится больно от одной
мысли о том, что подавляющее большинство смертных никогда не поднимется
над подобным пониманием жизни. Но еще постыднее попытки защиты религии
большим числом наших современников, которые должны были бы видеть, что
такой религии нельзя придерживаться. Они отстаивают ее пункт за пунктом
в жалких арьергардных боях. Может возникнуть даже желание влиться в ряды
верующих, чтобы напомнить философам, спасающим Бога религии, заменяя его
безличным, призрачно абстрактным принципом, о предостережении: оНе поми-
най всуе имени Господа Бога твоего! п Не стоило бы им ссылаться на иных
великих мыслителей прошлого - известно, почему тем приходилось делать
нечто подобное.
Вернемся к нашему обычному человеку и его религии - единственной, ко-
торая заслуживает этого имени. Тут можно вспомнить известное высказыва-
ние одного из наших великих поэтов и мудрецов, который так выразился об
отношении религии к искусству и науке:
Кто владеет наукой и искусством,
Тот владеет и религией;
Кто лишен их обоих,
Тому остается религия5. Это изречение, с одной стороны, противопос-
тавляет религию двум величайшим достижениям человеческого рода, а с дру-
гой стороны, предполагает, что они сопоставимы по своей жизненной цен-
ности, могут заменять друг друга. Если мы хотим удалить от религии даже
рядового человека, то авторитет поэта явно не на нашей стороне. Изберем
поэтому такой путь, который мог бы нас приблизить к высотам его мысли.
Данная нам жизнь слишком тяжела, она приносит нам слишком много боли,
разочарований, неразрешимых проблем. Чтобы ее вынести, нам не обойтись
без облегчающих средств (как говаривал Теодор Фонтане, нам не обойтись
без вспомогательных конструкций). Такие средства, по всей видимости,
подразделяются на три группы: сильное отвлечение, позволяющее нам едва
замечать свои несчастья; заменители удовлетворения, несколько их
уменьшающие; и наркотики, делающие несчастья неощутимыми. Что-нибудь по-
добное всегда необходимо6. На отвлечения указывал Вольтер, когда, под
конец соКандидап, давал совет возделывать свой сад". Таким же отвлечени-
ем является.и научная деятельность. Заменители удовлетворения, предлага-
емые, например, искусством, при всей своей иллюзорности психически
действенны - благодаря той роли, которую играет фантазия в душевной жиз-
ни. Наркотические средства оказывают влияние на наше тело, изменяют его
химизм. Не так уж просто определить место религии в этом ряду, для этого
нам нужно начать издалека.
Вопрос о смысле человеческой жизни ставился бесчисленное количество
раз; удовлетворительный ответ на него пока что не был найден, может
быть, его вообще не найти. Некоторые из вопрошавших добавляли: если
жизнь не имеет никакого смысла, то она теряет для них всякую ценность.
Но угроза такого рода ничего не меняет. Скорее, может показаться, что мы
вправе отклонить этот вопрос. Его предпосылкой является человеческое са-
момнение, с многообразными проявлениями которого мы уже знакомы. Ведь не
говорят о смысле жизни животных, разве что в связи с их предназначением
служить человеку. Но и это несостоятельно, поскольку он не знает, что
ему делать со многими животными, помимо их описания, классификации, изу-
чения. Бесчисленные виды животных избежали, однако, даже подобного при-
менения, так как жили и вымерли еще до того, как за них взялся человек.
Только религия берется отвечать на вопрос о смысле жизни. Мы вряд ли
ошибемся, если скажем, что идея смысла жизни возникает вместе с религи-
