сбегаю!
Так он и ушел, не слишком огорченный отказом, и выпил в
тот день не меньше обыкновенного.
Наутро, когда знатная дама собиралась к обедне, он был уже
в церкви.
Отвесив низкий поклон, он подал ей святой воды, как ни в
чем не бывало опустился рядом с ней на колени и сказал:
-- Сударыня! Да будет вам известно, что от любви к вам я
потерял способность мочиться и испражняться. Вы не можете себе
представить, как это ужасно. Если со мной приключится
что-нибудь худое, кто будет виноват?
-- Уходите, уходите, -- сказала дама, -- какое мне до вас
дело? Не мешайте мне молиться.
-- Сначала подберите рифму к слову кочет. Напрасно
надеяться: кочет... Дальше?
-- Не стану, -- сказала она.
-- На красную девицу вскочит, -- заключил Панург. -- А
теперь помолитесь Богу, чтобы Он послал мне то, чего жаждет
возвышенная душа ваша, и дайте мне, пожалуйста, ваши четки.
-- Нате, -- сказала она, -- только отвяжитесь.
И она уже готова была снять свои цестриновые четки с
крупными золотыми шариками, но в это время Панург проворно
выхватил один из своих ножичков и ловко срезал четки, дабы
отнести их потом в лавчонку для скупки краденого.
-- Хотите ножичек? -- спросил он. -- Нет, нет, --
отвечала она.
-- А ведь он, было бы вам известно, -- сказал Панург, --
в полном вашем распоряжении, со всеми своими принадлежностями,
со всеми своими кишками и потрохами.
Дама, однако ж, беспокоилась за свои четки, тем более что
в церкви она чувствовала себя без них как без рук. "У этого
пустомели, как видно, ветер в голове, -- думала она. -- К тому
же еще он чужестранец. Не видать мне больше моих четок. А что
скажет муж? Он на меня рассердится. Ну да я ему скажу, что у
меня их срезал вор в церкви, и он легко этому поверит, как
скоро увидит на поясе обрывок ленты".
После обеда Панург, засунув в рукав большой кошелек с
жетонами, отправился к даме и начал прямо с вопроса:
-- Кто из нас двоих сильнее любит: вы меня или я вас?
Она же ему на это ответила:
-- О себе могу сказать, что я к вам ненависти не питаю. Я
всех людей люблю, -- так нас учит Господь.
-- А может, вы все-таки в меня влюблены? -- спросил он.
-- Я вам тысячу раз говорила, чтобы вы не смели
обращаться ко мне с подобными речами, -- объявила она. -- Если
вы еще со мной об этом заговорите, я вам покажу, что значит
вести со мной нескромные речи. Подите прочь, но только прежде
верните мне четки, а то муж может спросить, где они.
-- Как, сударыня? Вернуть четки? -- воскликнул Панург. --
Я вам их не верну, ей-ей не верну, я вам с удовольствием
предложу другие взамен. Какие вам больше нравятся? Золотые с
эмалью, в виде крупных шаров или же любовных сетей, или
массивные, как слитки? Может быть, вам хочется из черного
дерева, или же из крупных гиацинтов, из крупных, прекрасно
отшлифованных гранатов с шариками чистой бирюзы, или же из
прекрасных топазов вперемежку с шариками чистой воды сапфиров,
или же из прекрасных рубинов-баласов с крупными брильянтовыми
шариками в двадцать восемь каратов каждый? Нет, нет, это все не
то. Я могу вам предложить прекрасные четки из чистой воды
изумрудов с шариками из серого янтаря и с крупной персидской
жемчужиной величиною с апельсин в виде застежки. Стоят они
всего-навсего двадцать пять тысяч дукатов. Я хочу вам их
подарить, -- денег у меня хватит.
Все это он говорил, позвякивая жетонами, точно это были
экю.
-- А то, может, хотите бархату лилового, атласу вышитого,
атласу алого? Не нужно ли вам цепочек, золотых вещей, головных
повязок, колец? Вам стоит только сказать. Пятьдесят тысяч
дукатов -- это для меня не деньги.
При этих словах у дамы потекли слюнки, но все же она
сказала:
-- Нет, благодарю, от вас я ничего не хочу.
-- Ну, а я от вас хочу, истинный Господь, -- сказал он.
-- И вам это обойдется бесплатно, вас от этого не убудет.
Позвольте вас познакомить, -- он показал на свой длинный
гульфик, -- это господин Жан Шуар, ему требуется помещение.
Тут он попытался обнять ее, но она закричала, -- впрочем,
не слишком громко.
Тогда Панург с хитрым видом сказал ей:
-- Значит, вы мне так ничего и не дадите? Ну, ладно, шут
с вами. Только ни почестей, ни прибыли вы от этого себе не
ждите. А что я заставлю вас снюхаться с кобельками -- это уж
как Бог свят.
И с этими словами он из боязни побоев, опасаться каковых у
него были все основания, пустился бежать без оглядки.
ГЛАВА XXII. О том, как Панург сыграл с парижанкой шутку,
отнюдь не послужившую ей к украшению
Надобно вам знать, что на следующий день приходился
великий праздник Тела господня, праздник, когда все женщины
наряжаются особенно пышно, и в этот-то самый день наша дама
надела прелестное платье из алого атласа и мантилью из очень
дорогого белого бархата.
Накануне Панург искал, искал, и, наконец, нашел суку в
течке, привязал ее к своему поясу, привел к себе в комнату и
весь день и всю ночь отлично кормил. Наутро он ее убил, засим
извлек из нее то, о чем толкуют греческие геоманты, разрезал на
мельчайшие частицы и, спрятав это снадобье в один из самых
глубоких своих карманов, отправился в церковь и стал там, где
должна была пройти дама с процессией, положенной в этот день по
уставу; как же скоро дама вошла в церковь, Панург предложил ей
святой воды и весьма любезно с ней поздоровался, а немного
погодя, после того как она прочла краткие молитвы, опустился
рядом с ней на скамью и вручил ей написанное на бумаге рондо,
ниже воспроизводимое:
РОНДО
На этот раз надеюсь я, что снова
Меня вы не прогоните сурово,
Как в день, когда, не вняв моим мольбам,
Хоть ни делами, ни речами вам
Не причинил я ничего дурного,
Вы не нашли приветливого слова,
Чтоб, облегчая боль отказа злого,
Шепнуть мне; "Друг, нельзя быть вместе нам
На этот раз".
Не скрою я из-за стыда пустого,
Что сердце от тоски сгореть готово
По той, кто краше всех прекрасных дам,
Что хоронить меня придется вам,
Коль не дадите мне вскочить в седло вы
На этот раз.
А пока она раскрывала и читала бумажку, Панург проворно
насыпал ей в разные места своего снадобья, преимущественно в
складки платья и в сборки на рукавах, и, насыпав, сказал:
-- Сударыня! Бедные влюбленные не всегда бывают
счастливы. Что касается меня, то я все же надеюсь, что мои
бессонные ночи, когда я проплакал все очи от любви к вам, будут
мне зачтены за муки в чистилище. Во всяком случае, молите Бога,
чтобы он послал мне терпение.
Не успел Панург договорить, как псы, почуяв запах
снадобья, которым он обсыпал даму, отовсюду набежали в церковь
и бросились прямо к ней. Маленькие и большие, гладкие и худые
-- все оказались тут и, выставив свои причиндалы, принялись
обнюхивать даму и с разных сторон на нее мочиться. Свет не
запомнит этакого безобразия!
Панург сперва отгонял их, затем, отвесив даме поклон,
прошел в дальний придел и стал наблюдать за этой забавой, а
мерзкие псы между тем обсикали даме все платье, один
здоровенный борзой кобель ухитрился даже написать ей на голову,
другие -- на рукава, третьи -- на спину, четвертые -- на
башмаки, дамы же, находившиеся рядом, делали отчаянные усилия,
чтобы ее спасти.
Панург, обратясь к одному из знатных парижан, со смехом
сказал:
-- Должно быть, у этой дамы течка, а может статься, ее
только что покрыл борзой кобель.
Удостоверившись, что псы грызутся из-за дамы, словно из-за
суки в течке, Панург пошел за Пантагрюэлем.
Каждому псу, который попадался ему на дороге, он
неукоснительно давал пинка и приговаривал:
-- Что ж ты не идешь на свадьбу? Твои товарищи все уже
давно там. Скорей, скорей, черт побери, скорей!
Придя домой, он сказал Пантагрюэлю:
-- Государь! К одной даме, первой красавице города, со
всех концов набежали кобели и хотят ее потыкать, -- пойдемте
посмотрим.
Пантагрюэль охотно согласился и, посмотрев, нашел, что это
зрелище очаровательное и доселе не виданное.
Но на этом дело не кончилось: во время процессии даму
сопровождало более шестисот тысяч четырнадцати псов,
доставлявших ей тьму неприятностей, и, куда бы она ни
направлялась, всякий раз набегали еще псы и, следуя за ней по
пятам, сикали на то место, которого она касалась своим платьем.
Представление это привлекло множество зрителей, и они не
спускали глаз с собак, прыгавших даме на шею и портивших ей
роскошный убор, дама же в конце концов порешила спастись
бегством и побежала домой, но -- она от собак, а собаки за ней,
а слуги давай гоготать!
А когда она вбежала к себе в дом и захлопнула дверь, все
собаки, налетевшие сюда издалека, так отделали ее дверь, что из
их мочи образовался целый ручей, в котором свободно могли
плавать утки, и это и есть тот самый ручей, что и сейчас еще
протекает недалеко от Св. Виктора и где Гобелен, пользуясь
особыми свойствами собачьей мочи, о коих некогда поставил нас в
известность мэтр Орибус, красит материи в пунцовый цвет.
На таком ручье с божьей помощью можно было бы и мельницу
поставить, но, конечно, не такую, как Базакльская мельница в
Тулузе.
ГЛАВА XXIII. О том, как Пантагрюэль, получив известие, что дипсоды вторглись в страну амавротов, выехал из Парижа, и о причине того, почему во Франции такие короткие
Малое время спустя Пантагрюэль получил известие, что отец
его Гаргантюа унесен феей Морганой в Страну фей, как некогда
были унесены Енох и Илия, и что, прослышав об этом, дипсоды
перешли границу, опустошили великую страну Утопию и осадили
столицу амавротов, вследствие чего Пантагрюэль, ни с кем не
попрощавшись, покинул Париж, так как дело было срочное, и
прибыл в Руан.
Дорогою Пантагрюэль, обратив внимание на то, что во
Франции мили гораздо короче, нежели в других странах, спросил
Панурга, что служит тому причиной и основанием, Панург же
рассказал ему историю, которую приводит Маротус дю Лак,
monachus, в Деяниях королей Канарийских, а именно:
В древности земли не мерились ни милями, ни милиариями, ни
стадиями, ни парасангами, пока наконец король Фарамонд не ввел
этого разделения, и вот каким образом: он отобрал в Париже сто
красивых и статных молодых людей, неробкого притом десятка, и
сто красивых девушек-пикардиек, целую неделю держал их в неге и
холе, а затем призвал к себе, каждому из молодых людей дал по
девушке, дал денег на расходы и велел идти в разные стороны и
там, где они пощекочут своих девиц, класть камень, -- это, мол,
и будет миля.
И вот молодые люди и их спутницы начали веселое свое
путешествие, а так как делать им было нечего, силы же у них
были свежие, то и баловались они на каждой меже, -- вот почему
французские мили такие короткие.
Но потом, когда они много прошли и устали как собаки, а
масла в лампах поубавилось, они уже не резвились так часто и
довольствовались (я говорю о мужчинах) жалким и несчастным
разочком в день. Вот откуда в Бретани, в Ландах, в Германии и
других более отдаленных странах такие длинные мили.
Существуют и другие предположения, но это мне
представляется наиболее правдоподобным. Пантагрюэль был с этим
вполне согласен. Из Руана они проследовали в Онфлер, и там
Пантагрюэль, Панург, Эпистемон, Эвсфен и Карпалим сели на
корабль.
И пока в ожидании попутного ветра они конопатили судно,
