бочкам наилучших чернил, так, чтобы не дуть в миску, и приняв в
соображение, что на похоронах короля Карла шерсти было сколько
угодно, по два с половиной очка, то есть, разумею, в день
Магдалины за руно.
Мне приходится наблюдать во всех приличных домах такой
обычай, что когда идут ловить птиц, предварительно разика два
пройдясь метлой по дымовой трубе и выставив свою кандидатуру,
то из кожи лезут вон, да еще дуют в зад, чтоб поскорее остыл,
только и всего, и -- шариком по кегелькам --
Едва лишь на письмо взглянули,
Как тут же ей коров вернули.
И такое же точно решение было вынесено в Сен-Мартене по
делу одного повесы из Лож-Фужрез, на что я почитаю своим долгом
обратить внимание господ судей.
Я совсем не хочу сказать, чтобы по справедливости и на
законном основании нельзя было лишить имущества тех, кто пьет
святую воду, как поступают с алебардой ткача, на которую сажают
непокорных: по заслугам, дескать, и честь.
Типc, милостивые государи, quid juris pro minoribus? { В
таком случае, милостивые государи, что за права у слабейших?
(лат.)} Ведь обычай подобен салическому закону: кто первый
отважится обломать корове рога, кто станет сморкаться, когда
другие или выпевают, или выпивают, тот должен, набивая себе
брюхо, вместе с тем постараться скрыть мужскую свою слабость
при помощи моха, сорванного в то время, когда люди зевают за
полунощницей, чтобы вздернуть на дыбу белые анжуйские вина,
которые дают тем, кто их пьет, под зад коленом, как бретонцы
друг дружке в драке.
На этом я заканчиваю и прошу, как и противная сторона,
оплатить мне судебные издержки и возместить протори и убытки.
Как скоро сеньор Пейвино умолк, Пантагрюэль сказал сеньору
Лижизад:
-- Что вы имеете на это возразить, друг мой?
Тот же ему ответил так:
-- Ничего, милостивый государь, не имею. Я сообщил суду
истинную правду, а теперь давайте, ради Бога, покончим с нашей
тяжбой, -- ведь мы оба основательно поиздержались.
ГЛАВА XIII. О том, как Пантагрюэль решил тяжбу двух вельмож
Тут Пантагрюэль встал и объявил всем присутствующим
председателям судов, советникам и докторам:
-- Итак, милостивые государя, вы услышали доводы
тяжущихся vive vocis oraculo { Из их собственных уст (лат.) }.
Что вы на это скажете?
Ему ответили так:
-- Слышать-то мы, точно, слышали, да только ни черта не
поняли. По сему обстоятельству мы просим вас ипа vосе {
Единогласно (лат.)} и умоляем: будьте добры, вынесите приговор,
какой вам только заблагорассудится, и ех пипс prout ex tune
{Отныне, а равно и впредь (лат.) }, мы единогласно его одобрим
и утвердим.
-- В таком случае, милостивые государи, -- продолжал
Пантагрюэль, -- я исполню вашу просьбу. Впрочем, мне лично это
дело не представляется таким трудным, как вам. Ваш параграф
Caton, закон Frater, закон Callus, закон Quinque pedum, закон
Vinum, закон Si Dominus, закон Mater, закон Mulier bona, закон
Si quis, закон Pomponius, закон Fundi, закон Emptor, закон
Pretor, закон Venditor { "Катон", "Брат", "Галл", "Пять футов",
"Вино", "Если господин", "Мать", "Добрая жена", "Если
кто-либо", "Помпоний", "Поместия", "Покупатель", "Претор",
"Продавец" (лат.)} и многие другие, на мой взгляд, значительно
труднее.
Сказавши это, он несколько раз прошелся по зале, будучи
погружен в глубокое раздумье, о чем можно было судить по тому,
что он время от времени тихонько верещал, будто осел, которому
слишком туго затянули подпруги; думал же он о том, как бы
удовлетворить обе стороны, ни одной из них в то же время не
оказав предпочтения; затем он снова уселся и объявил
нижеследующий приговор:
-- Имея в виду, приняв в соображение и всесторонне
рассмотрев тяжбу между сеньорами Лижизад и Пейвино, суд
постановляет:
Учитывая мелкую дрожь летучей мыши, храбро отклонившейся
от летнего солнцестояния, дабы поухаживать за небылицами, коим
с помощью пешки удалось сделать шах и мат благодаря злым обидам
светобоящихся ночных птиц, обитающих в римском климате с
распятьем на коне, самостоятельно натягивая арбалет, истец имел
полное право проконопатить галион, который надувала служанка,
-- одна нога здесь, другая там, -- выдавая ему, отличающемуся
совестью неподкупною, в виде возмещения столько же чечевичных
семечек, сколько шерстинок у восемнадцати коров, и такое же
точно количество -- мастеру хитрого плетенья.
Равным образом суд не находит достаточных оснований для
того, чтобы предъявить ему обвинение в кусочках кала, --
обвинение, которое он навлек на себя тем, что якобы не смог
полностью опорожнить свой кишечник, ибо таково решение пары
перчаток, надушенных ветрами при свече из орехового масла,
вроде тех, какими пользуются в Мирбале, ослабив булинь с
помощью медных ядер, из которых конюхи обершталмейстерно
выпекают овощи, оседлываемые чучелами птиц с соколиными
бубенчиками, расшитыми кружевами, которые его шурин, ступая
нога в ногу, мемориально нес в корзинке, расшитой красными
нитями в виде трех изогнутых полосок, по угловому воровскому
притону, где стреляют метелками в картонного червеобразного
попугая.
будто бы тот занимался починкой обуви, сыроедством, а также
смолением мумий, то они с колебательной точки зрения
неправдоподобны, что убедительно доказал упомянутый ответчик,
на основании чего суд приговаривает истца к трем полным
стаканам творогу, приправленного, разбавленного,
трампампавленного, как велит местный обычай, каковые стаканы он
обязуется уплатить упомянутому истцу в майской половине
августа.
Упомянутый же ответчик обязуется доставить сена и пакли на
предмет затыкания гортанных прорех, перекрученных устрицами,
пропущенными через решето на колесиках.
Будьте же снова друзьями, без оплаты издержек, и на этом
судебное заседание закрывается.
После объявления приговора и истец и ответчик удалились,
причем оба они были вполне удовлетворены состоявшимся решением,
а ведь это было нечто неслыханное: со времен потопа такого еще
не случалось, и еще тринадцать юбилейных годов не случится,
чтобы тяжущиеся стороны были одинаково довольны окончательным
приговором.
Что же касается при сем присутствовавших советников и
докторов, то они в продолжение, по крайней мере, трех часов
пребывали в экстазе и в полном восхищении от сверхчеловеческой
мудрости Пантагрюэля, наглядно сказавшейся в том, как он решил
это трудное и щекотливое дело, и восторженное их состояние
длилось бы еще дольше, но тут принесли изрядное количество
уксуса и розовой воды, каковые средства подействовали на них
так, что они, слава Богу, опомнились и пришли в себя.
ГЛАВА XIV. Панург рассказывает о том, как ему удалось вырваться из рук турок
О приговоре Пантагрюэля все тот же час услышали и узнали,
отпечатан он был во множестве экземпляров, передан в судебные
архивы, и отзываться о Пантагрюэле все с тех пор начали так:
-- Соломон отдал матери ребенка на основании простой
догадки, он никогда не обнаруживал такой дивной мудрости, как
Пантагрюэль. Мы счастливы, что Пантагрюэль находится в нашей
стране.
Его даже хотели сделать докладчиком и председателем суда,
но он, вежливо поблагодарив, решительно отказался.
-- Подобного рода должности, -- пояснил он, -- требуют от
человека слишком много раболепства, и если принять в
рассуждение испорченность человеческой природы, то лица,
вступающие в такие должности, лишь с величайшим трудом могут
спасти свою душу. И сдается мне, что если пустота,
образовавшаяся после отпадения некоторых ангелов, будет
заполняться только этого звания людьми, то Страшный суд не
наступит и через тридцать семь юбилейных годов, предсказания же
Николая Кузанского окажутся ложными. Мое дело предупредить вас
об этом заранее. А вот если у вас найдется несколько бочек
доброго вина, то я охотно приму их в подарок.
И они охотно так именно и сделали: послали ему лучшего
вина, какое только было в городе, и Пантагрюэль выпил в меру.
Зато бедняга Панург хватил лишнего, ибо сух был, как копченая
сельдь. Вино ударило ему в ноги, и они стали у него
подгибаться, словно у отощавшего кота. Когда он единым духом
осушил большой кубок красного вина, кто-то ему заметил:
-- Эй, эй! Что-то вы, милый мой, уж очень усердствуете!
-- К черту! -- отрезал Панург. -- Тут тебе не парижские,
с позволения сказать, пьянчуги, которые пьют, как зяблики, и
начинают клевать корм не прежде, чем их, словно воробьев,
похлопают по хвостику. Эх, приятель! Если б я так же быстро
умел подниматься, как спускать вино к себе в утробу, я бы уж
вместе с Эмпедоклом вознесся превыше лунной сферы! Однако что
за черт? Никак не возьму в толк: вино превосходное, превкусное,
а чем больше его пью, тем сильнее у меня жажда. Видно, тень
монсеньора Пантагрюэля так же легко вызывает жажду, как луна --
простуду.
Присутствующие покатились со смеху. Заметив это
Пантагрюэль спросил:
-- Чего вы там смеетесь, Панург?
-- Сеньор! -- отвечал Панург. -- Я им рассказывал, как
эти черти турки несчастны оттого, что им нельзя пить вино. Если
б все зло Магометова Корана заключалось лишь в этом, и тогда ни
за что не перешел бы я в их закон.
-- А скажите на милость, как вам удалось вырваться? --
спросил Пантагрюэль.
-- Расскажу все как было, сеньор, -- сказал Панург, --
вот настолечко не прилгну.
-- Турки, сукины дети, посадили меня на вертел,
предварительно нашпиговав салом, как кролика: ведь я был до
того худ, что иначе им бы меня не угрызть. И начали они меня
живьем поджаривать. Вот, стало быть, поджаривают они меня, а я
мысленно поручил себя божественному милосердию, помолился
святому Лаврентию, и все не покидала меня надежда на Бога, что
Он избавит меня от этой муки, и избавление наконец совершилось
воистину чудесное. Итак, я всецело поручил себя воле Божией и
только вопию: "Господи, помоги мне! Господи, спаси меня!
Господи, спаси меня от мучений, которым меня подвергают эти
собаки, эти злодеи за то, что я от закона Твоего не отрекся!" А
мой поджариватель возьми да и засни в это время -- не то по
воле Божьей, не то по воле какого-нибудь доброго Меркурия,
ловко усыпившего моего стоглазого Аргуса.
Почувствовал я, что он больше не поворачивает вертела,
гляжу, а он себе спит. Тут я схватил зубами головешку за
необгорелый конец и швырнул ее турку прямо в пах, а другую
постарался зашвырнуть под походную кровать, на которой валялся
соломенный тюфяк моего высокочтимого поджаривателя, кровать же
стояла возле самой печки.
Солома мигом загорелась, потом огонь перекинулся на
кровать, с кровати на сводчатый потолок, сбитый из сосновых
досок. Но это еще что! Головешка, которой я угодил в пах моему
подлому истязателю, прожгла ему весь лобок, и у него уже
занялись яички. Если б это место не было у него таким вонючим,
он бы и до утра не спохватился, а тут он вскочил, словно
бешеный козел, высунулся в окно и давай кричать во всю мочь:
"Даль бapoт! Даль барот!" -- что значит: "Пожар! Пожар!" Затем
подбежал ко мне, разрезал веревки, которыми были связаны мои
руки, и уже начал резать на ногах, -- он собирался швырнуть
меня в огонь. Но тут хозяин дома, заслышав крики и почувствовав
запах дыма на той улице, где он в это время прогуливался с
целой компанией пашей и муфтиев, опрометью бросился тушить
