Мальчика звали Бонифаций.
Шеннон все утро бродил по городу, миля за милей, а
мальчишка трусил по пятам. Их никто не остановил. Машин
практически не было. и жилые районы города были почти
пустыми. У Гомеза Шеннон раздобыл небольшую карту города,
оставшуюся с колониальных времен, и с ее помощью осмотрел все
основные здания Кларенса. У единственного банка,
единственного почтамта, полдюжины министерств и госпиталя ООН
слонялось по шесть-семь солдат. В помещении банка, куда он
зашел, чтобы получить наличные по чековой книжке, ему в глаза
бросились свернутые в углу зала матрасы, а в обеденное время
он дважды видел, как солдат нес своим коллегам котелок с
едой. Шеннон заключил, что сменная охрана живет
непосредственно в помещении каждого из зданий. Тем же
вечером, позже, Гомез подтвердил это.
Он заметил по солдату у входа в каждое из шести посольств,
мимо которых прошел. Трое солдат спали в пыли. К обеду он
выяснил, что в главной части города сосредоточено всего около
сотни солдат, разбитых на двенадцать групп. Он отметил, чем
они были вооружены. У каждого старая винтовка "маузер",
калибра 7.92, большинство из них ржавые и грязные. На
солдатах были зеленовато-бурые брюки и рубахи, парусиновые
ботинки, матерчатые тканые ремни и высокие фуражки,
напоминающие американские бейсбольные шапочки. Вся без
исключения форма - потрепанная, мятая, грязная и
неприглядная. Он оценил их уровень строевой и боевой
подготовки, командирские навыки, знание материальной части
как нулевые. Это был сброд недисциплинированных хулиганов,
которые могли нагнать страху на забитых Кайа своим оружием и
свирепостью, но, вероятно, ни разу не пробовали выстрелить из
винтовок и, наверняка, никогда не оказывались под огнем
людей, знающих свое дело. Они стояли на постах скорее для
того, чтобы предотвратить гражданские волнения, но, как ему
показалось, в настоящей перестрелке бросят оружие и побегут.
Интереснее всего было видеть их подсумки для патронов. Они
были пусты. Конечно, к каждой винтовке полагался магазин, но
у "маузера" в обойме всего пять патронов.
Днем Шеннон обходил порт. Со стороны берега он выглядел
иначе. Песчаные отмели, уходящие в море и образующие
естественную гавань, возвышались над уровнем воды на двадцать
футов вблизи берега и футов на шесть на дальних концах. Он
прошел по каждой косе до самого мыса. Вся поверхность отмелей
была покрыта низкорослой, от колена до пояса, чахлой
растительностью, высохшей в конце долгого сухого сезона и
потому невидимой с воздуха. Каждая отмель была шириной около
сорока футов в конце и сорока ярдов в основании, там, где
выходила на берег. С мыса открывался поразительный вид на
порт.
Бетонный причал располагался прямо по центру, за ним -
здание пакгауза. К северу от него тянулись ряды старых
деревянных мостков. От некоторых оставались только одиноко
торчащие из воды столбы-подпорки, словно сломанные зубы на
поверхности моря. К югу от пакгауза простирался каменистый
пляж, на котором лежали рыбацкие каноэ. С мыса одной отмели
президентский дворец был невидим, скрыт за пакгаузом, но с
другой косы верхний этаж дворца хорошо просматривался. Шеннон
вернулся к порту и обследовал рыбацкий пляж. "Неплохое место
для высадки, - подумал он про себя, - дно уходит вниз плавно
под небольшим уклоном".
За пакгаузом бетон заканчивался, и начинался пологий,
заросший по пояс кустарником склон, испещренный
многочисленными пешими тропами, вдоль которого в сторону
дворца уходила покрытая гудроном дорога. Шеннон пошел по
дороге. Когда он закончил подъем, его взору открылся бывший
дворец колониального губернатора во всей его красе, со
стороны фасада, в двухстах ярдах от того места, где он стоял.
Шеннон прошел вперед еще сотню ярдов и вышел на дорогу,
идущую вдоль берега моря. На перекрестке стояли четверо
солдат, одетых опрятнее и добротнее, чем армейцы, с
автоматами "Калашникова" АК-47 у пояса. Они молча проводили
его взглядом, когда он повернул направо и двинулся вдоль
дороги к своему отелю. Он кивнул им, но они продолжали
смотреть на него, никак не реагируя в ответ. Дворцовая
гвардия.
Идя вдоль дороги он поглядывал налево, запоминая детали
дворца. Тридцати ярдов в ширину, с окнами первого, этажа,
заложенными кирпичами и выкрашенными в белый цвет, в тон
стенам. На фасаде здания выделялась высокая, широкая на
стальных засовах деревянная дверь, почти наверняка
появившаяся недавно. Перед заложенными кирпичами окнами
располагалась терраса, теперь бесполезная, ибо к ней не было
прохода из здания. На втором этаже от одного угла до другого
тянулся ряд из семи окон, три слева, три справа и одно
посередине, над входной дверью. На верхнем этаже
расположились десять окон, но существенно меньшего размера.
Над ними проходил водосточный желоб, от которого к коньку
взбегала вверх черепичная крыша. Он отметил группу
гвардейцев, прогуливающихся около входа, и обратил внимание,
что окна второго этажа были снабжены жалюзи, сделанными,
видимо, из стали (он находился слишком далеко, чтобы сказать
это с уверенностью). Жалюзи были закрыты. Очевидно, что
подойти к дворцу ближе перекрестка не разрешалось без
официального повода.
Он закончил дневной осмотр до того, как солнце начало
садиться, обойдя дворец кругом. С каждой стороны дворца от
главного здания вглубь, в сторону города, уходила недавно
выстроенная стена, высотой восемь футов и длиной в
восемьдесят ярдов. Сзади эти две стены соединялись третьей.
Интересным было то, что стены были сплошными, второго входа
на территорию дворца не было. Стена повсюду была высотой в
восемь футов, как он оценил, сравнив ее с ростом шагавшего
рядом охранника, на верхней кромке торчали битые бутылки. Он
понимал, что не сможет заглянуть внутрь, но вспомнил то, что
видел с воздуха, и чуть не рассмеялся.
Улыбнулся Бонифацию.
- Знаешь, парень, этот подлый кретин считает, что защитил
себя, окружив дворец высокой стеной с битым стеклом и
единственным входом. На самом деле он просто посадил себя в
каменную ловушку, большой, изолированный загон для расстрела.
Мальчик улыбнулся во весь рот, не поняв ни слова, и
жестами дал понять, что пора домой, подкрепиться немного.
Шеннон кивнул, и они отправились обратно в отель. Ноги горели
и ныли от усталости.
Шеннон не делал никаких заметок и не составлял карт,
запоминая все, что видел. Он вернул Гомезу карту и после
ужина подсел к французу в баре.
В глубине, за одним из столиков, сидели два китайца из
посольства и потихоньку пили пиво, поэтому разговор между
европейцами был кратким. Кроме этого, окна были открыты.
Позже, однако, Гомез, тоскующий без компании, прихватил
дюжину пива и пригласил Шеннона к себе, в номер на последнем
этаже, где они сидели на балконе и смотрели на ночной спящий
город, почти полностью погруженный во тьму из-за перебоев с
электричеством.
Шеннон подумывал, не довериться ли Гомезу, но решил этого
не делать. Он рассказал, как нашел банк и с каким трудом
обменял чек на пятьдесят фунтов; Гомез фыркнул..
- Обычное дело, - сказал он. - Они уже давно не видели ни
чеков, ни валюты..
- Но хотя бы в банке это не должно вызывать удивления.
- Им не приходится долго смотреть на валюту. Все достояние
республики Кимба хранит под замком во дворце.
Шеннон сразу заинтересовался. Потребовалось два часа,
чтобы полунамеками выяснить, что Кимба кроме всего прочего
хранил весь национальный арсенал и боеприпасы в винном
погребе губернаторского дворца под замком, ключ от которого
держал при себе, и перевел туда же национальную передающую
радиостанцию, таким образом, он мог, не выходя из дворца,
вещать, обращаясь к нации и всему миру, и никто извне не мог
в это вмешаться. Радиостанции всегда играют существенную роль
при государственных переворотах. Кроме того, Шеннону удалось
выяснить, что у него нет ни бронемашин, ни артиллерии, и что
кроме сотни солдат, разбросанной по городу, еще столько же
находятся вне города, частично в рабочих поселках вдоль
дороги к аэропорту, частично в деревнях Кайа, на материке,
вплоть до моста через реку Зангаро. Эти две сотни составляли
половину армии. Остальная половина находилась в армейских
казармах, которые на самом деле не были казармами, а служили
в колониальные времена в качестве полицейских бараков. Они
располагались в четырехстах ярдах от дворца - ряды низких,
крытых жестью убогих строений, окруженных изгородью из
тростника. Четыреста человек составляли всю армию, а
количество дворцовых охранников колебалось в пределах от
сорока до шестидесяти человек. Они обитали под пристроенными
к внутренней стороне стены дворца навесами.
На третий день своего пребывания в Зангаро Шеннон осмотрел
полицейские бараки, где располагались свободные от дежурства
двести солдат. Бараки, как и говорил Гомез, были обнесены
тростниковым забором, но визит в соседнюю церковь позволил
Шеннону незаметно проскользнуть на колокольню, взбежать по
каменной винтовой лестнице и взглянуть на казармы сверху.
Они представляли собой два ряда сараев, украшенных то тут, то
там развешенной на просушку одеждой. В конце ряда бараков,
над выложенными из камня очагами, бурлили котлы с похлебкой.
Несколько человек устало слонялись вокруг. Все были без
оружия. Возможно, их винтовки в казармах, но Шеннон
предположил, что скорее всего они на оружейном складе -
маленькой каменной хибарке, стоящей в стороне от бараков. Все
остальные удобства в лагере были бесхитростны до крайности.
Этим самым вечером, выйдя из гостиницы без Бонифация, он
встретил "своего" солдата. Около часа он кружил по темным
улицам, которые, к счастью для него, никогда не знали, что
такое фонари, пытаясь пробраться поближе к дворцу.
Ему удалось внимательно осмотреть боковые и заднюю части
стены и он убедился, что с этой стороны патрулирование не
ведется. Перед фасадом дворца его остановили два охранника и
недвусмысленно приказали отправляться домой. Он установил,
что на перекрестке, расположенном на полпути от верхней части
припортовой дороги и входом во дворец, сидят трое охранников.
Особенно важным было выяснить, что с того места, где они
находились, гавань не видна. От перекрестка дорог линия
зрения охранников, касаясь верхней части склона, упиралась в
море за мысами отмелей, ограничивающих гавань, а в безлунную
ночь им даже море не увидеть на расстоянии пятисот ярдов,
если только не будет дополнительных огней.
В темноте, от перекрестка, он не мог различить ворота во
дворец в ста ярдах от себя, но предположил, что там, как
обычно, дежурят двое охранников. Он всучил остановившим его
солдатам по пачке сигарет и удалился.
По дороге к отелю он прошел мимо нескольких баров,
освещенных внутри парафиновыми лампами, и направился дальше
по темной улице. Через сто ярдов его остановил солдат. Он был
явно пьян и мочился в придорожную канаву. Шатаясь, двинулся к
Шеннону, взяв винтовку поперек двумя руками за ствол и
приклад. В свете взошедшей луны Шеннон мог отчетливо видеть,
как он приближается. Солдат что-то пробурчал. Шеннон не
понял, но догадался, что он требует деньги.
Он услышал, как солдат несколько раз повторил слово "пиво"
и добавил что-то неразборчивое. Потом, прежде чем Шеннон
успел потянуться в карман за деньгами или отступить в
сторону, солдат зарычал и выбросил вперед ствол винтовки,
стремясь угодить Шеннону в живот. Дальше все произошло быстро
и без шума. Одной рукой он перехватил дуло винтовки и резко
отбросил его в сторону от живота, выведя солдата из
равновесия. Тот был явно ошарашен подобной реакцией, к такому
он не привык. Придя в себя, взвыл от ярости, перехватил
винтовку за ствол двумя руками и замахнулся как дубинкой.
Шеннон сделал шаг вперед, приблизившись к нему вплотную,
блокировал удар сверху, ухватив солдата за бицепсы, и двинул
коленом вверх.
После этого отступать уже было поздно. Когда винтовка
вывалилась на землю, он, согнув правую руку в локте под
