- В жизни не видела такого эгоиста.
- Всегда мы должны уходить первыми.
- И мы тоже.
- Но сегодня мы чуть ли не последние, - робко возразил один из мужей.
- Оркестр и то уже час как уехал.
Невзирая на дружные обвинения в неслыханном тиранстве, мужья все же
одержали верх; после недолгой борьбы упирающиеся дамы были подхвачены под
мышки и вытащены в темноту ночи.
Пока я ждал, когда мне подадут мою шляпу, отворилась дверь библиотеки,
и в холл вышла Джордан Бейкер вместе с Гэтсби. Он что-то взволнованно
договаривал на ходу, но, увидев его, несколько человек подошли проститься,
и его волнение сразу же заморозила светская любезность.
Спутники Джордан были уже в дверях и нетерпеливо окликали ее, но она
остановилась, чтобы попрощаться со мной.
- Я только что выслушала совершенно невероятную историю, - шепнула
она. - Что, мы там долго пробыли?
- Добрый час.
- Да... просто невероятно, - рассеянно повторила она. - Но я дала
слово, что никому не расскажу, так что не буду вас мучить. - Она мило
зевнула мне прямо в лицо. - Заходите как-нибудь, буду очень рада...
Телефон есть в справочнике... На имя миссис Сигурни Хауорд... Моя тетя...
- Она уже бежала к дверям легкий взмах смуглой руки на прощанье, и она
исчезла среди заждавшихся спутников.
Чувствуя некоторую неловкость от того, что мой первый визит так
затянулся, я подошел к Гэтсби, вокруг которого теснились последние гости.
Я хотел объяснить, что почти весь вечер искал случая ему представиться и
попросить извинения за свою давешнюю оплошность.
- Ну что вы, какие пустяки, - прервал он меня. - Даже и не думайте об
этом, старина. - В этом фамильярном обращении было не больше
фамильярности, чем в ободряющем прикосновении его руки к моему плечу. - И
не забудьте: завтра в девять часов утра мы с вами отправляемся в полет на
гидроплане.
Но тут голос лакея из-за его спины:
- Вас вызывает Филадельфия, сэр.
- Сейчас иду. Скажите, пусть подождут минутку... Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
- Спокойной ночи. - Он улыбнулся, и мне вдруг показалось, что это так
и нужно было, чтобы я покинул его дом одним из последних, что он словно бы
сам этого хотел и радовался этому. - Спокойной ночи, старина... Спокойной
ночи.
Но когда я спустился с лестницы, выяснилось, что вечер еще не окончен.
Впереди, шагах в пятидесяти, свет десятка автомобильных фар выхватывал из
ночной тьмы странное и беспорядочное зрелище. В придорожном кювете,
выставив ободранный правый бок без переднего колеса, покоился новенький
двухместный автомобиль, за минуту до этого отъехавший от дома Гэтсби.
Острый выступ стены объяснял историю оторванного колеса - оно, кстати,
валялось тут же, и несколько шоферов, побросав свои машины, с интересом
осматривали его и ощупывали. На дороге тем временем успела образоваться
пробка, и неумолчный разноголосый рев клаксонов из задних рядов еще
увеличивал сумятицу.
Какой-то человек в длиннополом пыльнике вылез из обломков крушения и
теперь стоял посреди дороги, с трогательным недоумением переводя взгляд с
машины на колесо и с колеса на зрителей.
- Видали? - произнес он. - Угодили в кювет.
Самый факт, по-видимому, безгранично изумлял его. Мне показалась
знакомой эта редкостная глубина удивления, и в следующую минуту я узнал
его - это был недавний искатель уединения из библиотеки Гэтсби.
- Как это случилось?
Он пожал плечами.
- Я в технике ничего не понимаю, - решительно объявил он.
- Но как это случилось? Вы налетели на стену?
- Меня не спрашивайте, - сказал Филин с видом человека, умывающего
руки. - Автомобилист из меня слабый, можно сказать - никакой. Случилось, и
все.
- Если вы неопытный водитель, так не пытались бы править ночью.
- А я и не пытался, - возразил он с негодованием. - Я даже и не
пытался.
Все кругом замерли от ужаса.
- Вы что же, самоубийство задумали?
- Скажите спасибо, что отделались одним колесом. Человек садится за
руль и даже не пытается править!
- Вы не так поняли, - запротестовал преступник. - Я вовсе не сидел за
рулем. Нас в машине было двое.
Это заявление положительно оглушило всех. Сдавленное "о-ох!"
пронеслось над дорогой. Но тут дверца машины начала медленно отворяться.
Толпа (теперь это уже была толпа) невольно попятилась, и, когда дверца
откинулась совсем, наступила зловещая пауза. Затем из машины очень
медленно, по частям, высунулась бледная разболтанная личность и осторожно
стала нащупывать почву бальным башмаком солидных размеров.
Ослепленный ярким светом фар, одуревший от беспрерывного воя
клаксонов, призрак пошатывался из стороны в сторону, пока наконец не
заметил человека в пыльнике.
- В чем дело? - невозмутимо осведомился он. - Бензин кончился?
- Вы взгляните сюда!
Несколько пальцев указывало на ампутированное колесо. Он уставился
было на него, потом поднял глаза вверх, будто заподозрил, что оно
свалилось с неба.
- Отлетело напрочь, - пояснил кто-то.
Он кивнул.
- А я и не зам-метил, что мы с-стоим.
Пауза. Потом, с шумом набрав воздух в легкие и расправив плечи, он
деловито спросил:
- Кто-нибудь знает, где тут м-можно за-заправиться?
С десяток голосов (часть из них звучала немного более твердо)
принялись втолковывать ему, что между машиной и колесом более не
существует физической связи.
- А вы задним ходом, - посоветовал он, немного подумав. - Назад, потом
вперед.
- Так нет же колеса!
Он помедлил в нерешительности.
- П-попробовать-то можно, - сказал он наконец. Кошачий концерт гудков
достиг своего апогея. Я повернулся и прямиком по газону пошел домой. По
дороге мне вдруг захотелось оглянуться. Облатка луны сияла над виллой
Гэтсби, и ночь была все так же прекрасна, хотя в саду, еще освещенном
фонарями, уже не звенел смех и веселые голоса. Нежданная пустота струилась
из окон, из широкой двери, и от этого особенно одиноким казался на
ступенях силуэт хозяина дома с поднятой в прощальном жесте рукой.
Перечитав написанное, я вижу, что может создаться впечатление, будто я
только и жил тогда что событиями этих трех вечеров, разделенных
промежутками в несколько недель. На самом же деле это были для меня лишь
случайные эпизоды насыщенного событиями лета, и в ту пору, во всяком
случае, они занимали меня несравненно меньше, чем личные мои дела.
Прежде всего, я работал. Утреннее солнце отбрасывало на запад мою
тень, когда я шагал по белым ущельям деловой части Нью-Йорка, торопясь в
свое богоугодное заведение. Я знал по именам всех прочих молодых клерков и
агентов по продаже ценных бумаг. Мы вместе завтракали в полутемных,
переполненных ресторанчиках свиными сосисками с картофельным пюре, запивая
их чашкой кофе. У меня даже завязалась интрижка с одной девушкой из
Джерси-Сити, которая служила у нас счетоводом, но ее брат стал зловеще
коситься на меня при встречах, и, когда в июле она уехала в отпуск, я
воспользовался этим, чтобы поставить точку.
Обедал я в Йельском клубе - почему-то это было для меня самым
тягостным делом за день, - а после шел наверх, в библиотеку, и час-другой
прилежно трудился, вникая в тайны инвестиций и кредитов. Среди
завсегдатаев клуба попадалось немало шумных гуляк, но в библиотеку они не
заглядывали, и там всегда можно было спокойно поработать. Потом, если
вечер был погожий, я брел пешком по Мэдисон-авеню, мимо старой гостиницы
Меррэй-хилл и, свернув на Тридцать третью улицу, выходил к Пенсильванскому
вокзалу.
Понемногу я полюбил Нью-Йорк, пряный, дразнящий привкус его вечеров,
непрестанное мельканье людей и машин, жадно впитываемое беспокойным
взглядом. Мне нравилось слоняться по Пятой авеню, высматривать в толпе
женщин с романтической внешностью и воображать: вот сейчас я войду в жизнь
той или иной из них, и никто никогда не узнает и не осудит. Иногда я
мысленно провожал их домой, на угол какой-нибудь таинственной улочки, и
прежде чем нырнуть в теплую темень за дверью, они оглядывались и улыбались
мне в ответ на мою улыбку. А бывало, что в колдовских сумерках столицы
меня вдруг охватывала тоска одиночества, и эту же тоску я угадывал в
других - в бедных молодых клерках, топтавшихся у витрин, чтобы как-нибудь
убить время до неуютного холостяцкого обеда в ресторане, - молодых людях,
здесь, в этой полумгле растрачивавших впустую лучшие мгновения вечера и
жизни.
И позже, в восемь часов, когда в узких проездах Сороковых улиц, района
театров, бурлил сплошной поток фыркающих машин, тоска снова сжимала мне
сердце. Неясные тени склонялись друг к другу в такси, нетерпеливо
дожидающихся у перекрестка, до меня доносился обрывок песни, смех в ответ
на неслышную шутку, огоньки сигарет чертили замысловатые петли в темноте.
И мне представлялось, что я тоже спешу куда-то, где ждет веселье, и,
разделяя чужую радость, я желал этим людям добра.
На некоторое время я потерял из вида Джордан Бейкер, но в разгар лета
мы повстречались снова, Поначалу мне просто нравилось бывать вместе с нею
на людях - она была чемпионкой по гольфу, которую все знали, и это льстило
моему тщеславию. Потом появилось нечто большее. Не то чтобы я был влюблен,
но меня влекло к ней какое-то нежное любопытство. Мне чудилось, что за
надменной, скучающей миной скрывается что-то - ведь все напускное чему-то
служит прикрытием, и рано или поздно истина узнается. В конце концов я
понял, в чем дело. Как-то раз, когда мы с ней были в гостях в одном доме в
Уорике, она оставила чужую машину под дождем с откинутым верхом, а потом
преспокойно солгала - и тут я вдруг припомнил тот связанный с нею слух,
который смутно шевелился у меня в памяти при первой нашей встрече у Дэзи.
На первом большом состязании в гольф, в котором она участвовала, случилась
история, едва не попавшая в газеты: ее обвинили, будто в полуфинале она
сдвинула свой мяч, попавший в невыгодную позицию. Дошло чуть ли не до
открытого скандала - однако все утряслось. Мальчик, носивший клюшки,
отказался от своего заявления, единственный другой свидетель признал, что
мог и ошибиться. Но весь инцидент застрял в моей памяти вместе с
полузабытым именем.
Джордан Бейкер инстинктивно избегала умных, проницательных людей, и
теперь мне стало ясно почему - она чувствовала себя уверенней среди тех,
кому попросту в голову не могло прийти, что бывают поступки, не вполне
согласующиеся с общепринятыми нормами поведения. Она была неисправимо
бесчестна. Ей всегда казалась невыносимой мысль, что обстоятельства могут
сложиться не в ее пользу, и должно быть, она с ранних лет приучилась к
неблаговидным проделкам, помогавшим ей взирать на мир с этой холодной,
дерзкой усмешкой и в то же время потворствовать любой прихоти своего
упругого, крепкого тела.
Для меня это ничего не изменило. Бесчестность в женщине - недостаток,
который никогда не осуждаешь особенно сурово. Я слегка огорчился, потом
перестал об этом думать. Именно тогда, в Уорике, у нас вышел любопытный
разговор насчет поведения за рулем. Началось с того, что она промчалась
мимо какого-то рабочего так близко, что крылом у него сорвало пуговицу с
куртки.
- Вы никуда не годный водитель, - рассердился я. - Не можете быть
поосторожней, так не беритесь управлять машиной.
- Я осторожна.
- Как бы не так.
- Ну, другие осторожны, - беспечно заметила она.
- А это тут при чем?
- Они будут уступать мне дорогу. Для столкновения требуются двое.
- А вдруг вам попадется кто-то такой же неосторожный, как вы сами?
- Надеюсь, что не попадется, - сказала она. - Терпеть не могу
неосторожных людей. Вот почему мне нравитесь вы.
Ее серые глаза, утомленные солнечным светом, смотрели не на меня, а на
дорогу, но что-то намеренно было сдвинуто ею в наших отношениях, и на миг
мне показалось, будто чувство, которое она мне внушает, это - любовь. Но я
тяжел на подъем и опутан множеством внутренних правил, которые служат
тормозом для моих желаний, и я твердо знал, что прежде всего должен
выпутаться из того недоразумения дома. Я раз в неделю писал туда письма,
