женственная элегантность его костюма для верховой езды не могла скрыть его
физическую мощь; казалось, могучим икрам тесно в глянцевитых крагах, так
что шнуровка вот-вот лопнет, а при малейшем движении плеча видно было, как
под тонким сукном ходит плотный ком мускулов. Это было тело, полное
сокрушительной силы, - жесткое тело.
Он говорил резким, хрипловатым тенором, очень подходившим к тому
впечатлению, которое он производил, - человека с норовом. И даже в
разговоре с приятными ему людьми в голосе у него всегда слышалась нотка
презрительной отеческой снисходительности, - в Нью-Хейвене многие его за
это терпеть не могли. Казалось, он говорил: "Я, конечно, сильнее вас, и
вообще я не вам чета, но все же можете не считать мое мнение
непререкаемым". На старших курсах мы с ним состояли в одном студенческом
обществе, и, хотя дружбы между нами никогда не было, мне всегда казалось,
что я ему нравлюсь и что он по-своему, беспокойно, с вызовом, старается
понравиться мне.
Мы немного постояли на освещенном вечерним солнцем крыльце.
- Недурное у меня тут пристанище, - сказал он, посверкивая глазами по
сторонам.
Слегка нажимая на мое плечо, чтобы заставить меня повернуться, он
широким движением руки обвел открывающуюся с крыльца панораму, включая в
нее итальянский, уступами расположенный сад, пол-акра пряно благоухающих
роз и тупоносую моторную яхту, покачивающуюся в полосе прибоя.
- Я купил эту усадьбу у Демэйна, нефтяника. - Он снова нажал на мое
плечо, вежливо, но круто поворачивая меня к двери. - Ну, пойдем.
Мы прошли через просторный холл и вступили в сияющее розовое
пространство, едва закрепленное в стенах дома высокими окнами справа и
слева. Окна были распахнуты и сверкали белизной на фоне зелени, как будто
враставшей в дом. Легкий ветерок гулял по комнате, трепля занавеси на
окнах, развевавшиеся, точно бледные флаги, - то вдувал их внутрь, то
выдувал наружу, то вдруг вскидывал вверх, к потолку, похожему на свадебный
пирог, облитый глазурью, а по винно-красному ковру рябью бежала тень, как
по морской глади под бризом.
Единственным неподвижным предметом в комнате была исполинская тахта,
на которой, как на привязанном к якорю аэростате, укрылись две молодые
женщины. Их белью платья подрагивали и колыхались, как будто они обе
только что опустились здесь после полета по дому. Я, наверно, несколько
мгновений простоял, слушая, как полощутся и хлопают занавеси и
поскрипывает картина на стене. Потом что-то стукнуло - Том Бьюкенен
затворил окна с одной стороны, - и попавшийся в западню ветер бессильно
замер, а занавеси, и ковер, и обе молодые женщины на тахте постепенно
опали и пришли в неподвижность.
Младшая из двух женщин была мне незнакома. Она растянулась во весь
рост на своем конце тахты и лежала не шевелясь, чуть закинув голову, как
будто на подбородке у нее стоял какой-то предмет, который она с большим
трудом удерживала в равновесии. Может быть, она и заметила меня краешком
глаза, но виду не подала; и от растерянности я чуть было не забормотал
извинений, что помешал ей своим приходом.
Другая - это была Дэзи - сделала попытку встать: слегка подалась
вперед с озабоченным выражением; но тут же засмеялась звенящим,
обворожительно нелепым смехом, и я тоже засмеялся и шагнул к дивану.
- На м-меня от радости столбняк нашел.
Она опять засмеялась, словно сказала что-то в высшей степени
остроумное, и на миг удержала мою руку, заглядывая мне в глаза с таким
видом, будто у нее никогда не было более горячего желания, чем меня
увидеть. Она умела так смотреть. Потом она шепотком назвала мне фамилию
эквилибристки на другом конце дивана: Бейкер. (Злые языки утверждали, что
шепоток Дэзи - уловка, цель которой заставить собеседника наклониться к
ней поближе; бессмысленный навет, ничуть не лишающий эту манеру прелести.)
Так или иначе, губы мисс Бейкер дрогнули, она едва заметно кивнула мне
головой и тотчас же опять откинула ее назад - должно быть, предмет,
стоявший у нее на подбородке, качнулся, и она испугалась, что он упадет.
Мне снова неудержимо захотелось извиниться.
Апломб и независимость, в чем бы они ни проявлялись, всегда действуют
на меня ошеломляюще.
Моя кузина стала задавать мне вопросы своим низким, волнующим голосом.
Слушая такой голос, ловишь интонацию каждой фразы, как будто это музыка,
которая больше никогда не прозвучит. Лицо Дэзи, миловидное и грустное,
оживляли только яркие глаза и яркий чувственный рот, но в голосе было
многое, чего не могли потом забыть любившие ее мужчины, - певучая
властность, негромкий призыв "услышь", отзвук веселья и радостей, только
что миновавших, и веселья и радостей, ожидающих впереди.
Я рассказал, что по дороге в Нью-Йорк останавливался на день в Чикаго,
и передал ей привет от десятка друзей.
- Так обо мне там скучают? - ликуя воскликнула она.
- Весь город безутешен. У всех машин левое заднее колесо выкрашено
черной краской в знак траура, а берега озера всю ночь оглашаются плачем и
стенаниями.
- Какая прелесть! Давай вернемся. Том. Завтра же! - И без всякого
перехода она добавила: - Посмотрел бы ты на нашу малышку!
- Я бы очень хотел на нее посмотреть.
- Она уже спит. Ей ведь три года. Ты ее никогда не видал?
- Никогда.
- Ну, если бы ты только на нее посмотрел... Она...
Том Бьюкенен, беспокойно бродивший из угла в угол, остановился и
положил мне руку на плечо.
- Чем теперь занимаешься, Ник?
- Кредитными операциями.
- У кого?
Я назвал.
- Никогда не слыхал, - высокомерно уронил он.
Меня задело.
- Услышишь, - коротко возразил я. - Непременно услышишь, если думаешь
обосноваться на Востоке.
- О, насчет этого можешь быть спокоен, - сказал он, глянул на Дэзи и
тотчас же снова перевел глаза на меня, будто готовясь к отпору. - Не такой
я дурак, чтобы отсюда уехать.
Тут мисс Бейкер сказала: "Факт!" - и я даже вздрогнул от
неожиданности: это было первое слово, которое она произнесла за все время.
По-видимому, ее самое это удивило не меньше, чем меня; она зевнула и
два-три быстрых, ловких движения оказалась на ногах.
- Я вся как деревяшка, - пожаловалась она. - Невозможно столько
времени валяться на диване.
- Пожалуйста, не смотри на меня, - отрезала Дэзи. - Я с самого утра
пытаюсь вытащить тебя в Нью-Йорк.
- Спасибо, нет, - сказала мисс Бейкер четырем бокалам с коктейлями,
только что появившимся на столе. - Никогда не пью накануне.
Хозяин дома с недоверием посмотрел на нее.
- Уж будто! - Он залпом осушил свой бокал, словно там только и было
что на донышке. - Как тебе что-то удается, для меня загадка.
Я посмотрел на мисс Бейкер, стараясь угадать, что такое ей "удается".
Смотреть на нее было приятно. Она была стройная, с маленькой грудью, с
очень прямой спиной, что еще подчеркивала ее манера держаться - плечи
назад, точно у мальчишки-кадета. Ее серые глаза с ответным любопытством
щурились на меня с хорошенького, бледного, капризного личика. Мне вдруг
показалось, что я уже видел ее где-то, может быть, на фотографии.
- Вы живете в Уэст-Эгге? - протянула она несколько свысока. - У меня
там есть знакомые.
- А я там никого не...
- Не может быть, чтоб вы не знали Гэтсби.
- Гэтсби? - спросила Дэзи. - Какой это Гэтсби?
Я хотел было сказать, что это мой ближайший сосед, но тут доложили,
что кушать подано, и Том Бьюкенен, властно прижав мускулистой рукой мой
локоть, вывел меня из комнаты, точно шахматную фигуру переставил с клетки
на клетку.
Томно, неторопливо, слегка придерживая платья на бедрах, обе молодые
женщины шли впереди нас к столу, накрытому на розовой веранде, обращенной
к закату. Четыре свечи горели на столе, затихающий ветер колебал их пламя.
- Это еще зачем? - нахмурилась Дэзи и пальцами погасила все свечи. -
Через две недели будет самый долгий день в году. - Она обвела нас сияющим
взглядом. - Случалось вам когда-нибудь ждать этого самого долгого дня - и
потом спохватиться, что он уже миновал? Со мной это каждый год случается.
- Давайте придумаем что-нибудь, - зевнула мисс Бейкер, усаживаясь за
стол с таким видом, словно она укладывалась в постель.
- Давайте, - сказала Дэзи. - Только что? - Она беспомощно оглянулась
на меня. - Что вообще можно придумать?
Не дожидаясь ответа, она вдруг с ужасом уставилась на свой мизинец.
- Смотрите! - воскликнула она - Я ушибла палец. Мы все посмотрели -
сустав посинел и распух.
- Это ты виноват, Том, - сказала она обиженно - Я знаю, ты не нарочно,
но все-таки это ты. Так мне и надо, зачем выходила замуж за такую
громадину, такого здоровенного, неуклюжего дылду.
- Терпеть не могу это слово, - сердито перебил ее Том. - Не желаю,
чтобы меня даже в шутку называли дылдой.
- Дылда! - упрямо повторила Дэзи.
Иногда она и мисс Бейкер вдруг принимались говорить разом, но в их
насмешливой, бессодержательной болтовне не было легкости, она была
холодной, как их белые платья, как их равнодушные глаза, не озаренные и
проблеском желания. Они сидели за столом и терпели наше общество, мое и
Тома, лишь из светской любезности, стараясь нас занимать или помогая нам
занимать их. Они знали: скоро обед кончится, а там кончится и вечер, и
можно будет небрежно смахнуть его в прошлое. Все это было совсем не так,
как у нас на Западе, где всегда с волнением торопишь вечер, час за часом
подгоняя его к концу, которого и ждешь и боишься.
- Дэзи, рядом с тобой я перестаю чувствовать себя цивилизованным
человеком, - пожаловался я после второго бокала легкого, но далеко не
безобидного красного вина. - Давай заведем какой-нибудь доступный мне
разговор, ну хоть о видах на урожай.
Я сказал это не думая, просто так, но мои слова произвели неожиданный
эффект.
- Цивилизация идет насмарку, - со злостью выкрикнул Том. - Я теперь
стал самым мрачным пессимистом. Читал ты книгу Годдарда "Цветные империи
на подъеме"?
- Нет, не приходилось, - ответил я, удивленный его тоном.
- Великолепная книга, ее каждый должен прочесть. Там проводится такая
идея. если мы не будем настороже, белая раса... ну, словом, ее поглотят
цветные. Это не пустяки, там все научно доказано.
- Том у нас становится мыслителем, - сказала Дэзи с неподдельной
грустью. - Он читает разные умные книги с такими длиннющими словами. Том,
какое это было слово, что мы никак...
- Не просто книги, а научные труды, - возразил раздраженно Том - Этот
Годдард развивает свою мысль до конца. От нас, от главенствующей расы,
зависит не допустить, чтобы другие расы взяли верх.
- Мы должны сокрушить их, - шепнула Дэзи, свирепо подмигивая в сторону
солнца, пламеневшего над горизонтом.
- Вот если б вы жили в Калифорнии... - начала мисс Бейкер, но Том
прервал ее, шумно задвигавшись на своем стуле.
- Суть в том, что мы - представители нордической расы. Я, и ты, и ты,
и... - После мгновенного колебания он кивком головы включил и Дэзи, и она
тотчас же снова подмигнула мне. - И все то, что составляет цивилизацию,
создано нами - наука там, и искусство, и все прочее. Понятно?
Было что-то патетическое в его настойчивости, как будто ему уже мало
было упоения собственной личностью, с годами еще возросшего. Где-то в доме
зазвонил телефон, лакей пошел ответить на звонок, и Дэзи, воспользовавшись
минутным отвлечением, наклонилась ко мне.
- Я тебе открою фамильную тайну, - оживленно зашептала она. - Про нос
нашего лакея. Хочешь узнать тайну про нос нашего лакея?
- Я только за тем и приехал.
- Ну слушай: раньше он был не просто лакеем, он служил в одном доме в
Нью-Йорке, где имелось столового серебра на двести персон, - так вот, он
заведовал этим серебром. С утра до вечера он его чистил и чистил, и в
конце концов у него от этого сделался насморк...
- Дальше - хуже, - подсказала мисс Бейкер.
- Верно. Дальше - хуже, и дошло до того, что ему пришлось отказаться
от места.
Заходящее солнце прощальной лаской коснулось порозовевшего лица Дэзи;
я прислушивался к ее шепоту, невольно сдерживая дыхание и вытянув шею, -
