они.
Над коленопреклоненной толпой в сером сумраке утра поднялась
расплывчатая фигура в длинной одежде.
- Эпафродит, светлый господин, Радован приветствует тебя!
Мрачное лицо купца прояснилось, когда он увидал пошатывающегося
Радована. Он ласково поздоровался с ним.
- Откуда ты, старик? Ни свет ни заря уже во дворе?
- Не понять тебе певца, ты почиваешь на своей постели и ужинать за
своим столом; не понять тебе его. Осколком звезды падает он на землю. То
на севере, то на юге. Вот что такое певец, господин!
- Почему ты не пришел вечером? Ведь сейчас стража не должна была
отпирать ворота?
- Я пришел бы вечером, господин, наверняка бы пришел. Но изнемог от
ужасной жажды. И тогда нашлись добрые люди и сказали мне: садись и пей с
нами, сыграй и спой. И я сел и пил, играл и пел, так что у меня пальцы
заболели, и струны расстроились, и горло мое потрескалось, как подошва на
утомленной ноге. И тогда я сказал: хватит с тебя, Радован! Поднялся я от
стола, ушел и прислонился к твоим воротам. Не стучал я в них, не
барабанил, клянусь богами, я не делал этого. Но пришли твои люди, с
носилками пришли, и Нумида узнал меня, окликнул, открыл ворота и привел
меня во двор. Хорошие у тебя слуги, господин, прости их!
Грек махнул рукой, испуганные рабы встали.
- А сейчас я иду прямо к своему сыну Истоку. Важные у меня вести для
него.
- Истока нет дома. Он в карауле.
- Его нет дома! Нечего сказать, хороший сын, отец приходит, а его нет
дома! - устало проговорил Радован.
- Ты утомлен, Радован, тебе не грех отдохнуть. Нумида, проводи
господина в его комнату. Когда ты проснешься, твой сын будет сидеть возле
тебя.
- Быть по сему. Мудры твои слова. Отдых сейчас мне кстати. Пока я
ездил на твоих золотых - хорошо ездилось, лучше быть не может. Да назад
идти тяжеленько пришлось!
Радован оперся на Нумиду и пошатнулся.
- Крепче держи меня! Глаза у меня слабые! Погоди! Еще кое-что надо.
Эпафродит, господин мой, ясный господин! - вопил Радован вслед Эпафродиту,
исчезнувшему под аркой.
- Чего ты хочешь, отец?
- Прикажи дать мне глоток вина! В кабаке было очень скверное. Твое
лучше. Я хвалил его повсюду.
- Только скажи Нумиде, он твой раб!
- Спасибо, господин, спасибо!
Тяжело опираясь на раба, Радован заковылял по двору.
26
Ирина проснулась. Светильник давно догорел, с моря наплывал белый
день. Она быстро встала, мягкие локоны рассыпались по лицу. Она убрала их
со лба. Разочарованно оглядела комнату.
Нет, нет Истока! А ведь ей казалось, будто он всю ночь сидел возле
нее, будто она разговаривала с ним, будто он рассказывал ей забавные
истории о жизни славинов. По безбрежным лугам ходили они за стадами овец,
отдыхали в темных лесах. На ветках под солнцем свободы пели свободные
птицы. Исток был могуч и уважаем, она - любима и почитаема. А теперь его
нет! Он обещал вернуться, рано вернуться. Солнце уже играет с волнами, а
его все нет.
Ирина испугалась. Страшные предчувствия сжали сердце. А вдруг
Асбад... Феодора... Во дворце Исток был в полночь. Если они собирались ее
погубить, если для этой цели наняли разбойников, то почему бы не найти их
и для Истока? Он сильный, он герой. Он спас ее, но спасется ли сам? Если
он пал в бою, он пал за нее...
Затрепетало нежное сердце девушки, задрожала она всем телом, по щекам
побежали слезы, она зарыдала и в отчаянии упала на подушку.
Всхлипывая, Ирина шептала молитвы, умоляя Христа спасти, сохранить
его, смилостивиться над ней...
Постепенно она успокоилась. Вытерла глаза.
"Зря это, я глупая, - раздумывала она. - Чего я плачу? Он ведь уже
приходил. Я душой почувствовала это во сне. Тихонько приподнял полог,
посмотрел на меня и ушел. Не разбудил меня, пожалел, добрый. И сейчас он
придет; скоро дрогнет занавес, огненные глаза устремятся на меня. Я
подожду его. Наши взгляды встретятся. И он прочтет в моих глазах, как я
ждала его, как тосковала по нему и боялась за него. Я расскажу ему, как я
плакала, а он засмеется, погладит меня по голове, поцелует в глаза. И
скажет: "Соловушка мой, чего ты боишься?"
И в самом деле шевельнулись тяжелые портьеры у входа. Ирина задрожала
от счастья. Пришел мой Исток!
Но вместо Истока она увидела маленькие глазки Эпафродита.
- С добрым утром, светлейшая госпожа!
Низко, дворцовым поклоном поклонился ей старик.
- Приветствую тебя, добрый господин! Где Исток?
- Уехал в казарму; высокий чин принес ему много забот и дел. Он скоро
вернется.
- Но ведь он уже был здесь? Я во сне чувствовала, что был.
Грек, не задумываясь даже на секунду, солгал, чтоб не испугать
девушку.
- Конечно, был. Как может улететь голубь, не попрощавшись с голубкой?
- Ах, а я думала, что его не было, что с ним случилась беда во
дворце!
- Любовь видит ночь там, где сияет ясный день!
- Какая я глупая! - Ирина закрыла лицо руками и весело рассмеялась.
- Прошу тебя, светлейшая, не покидай комнату. Эпафродит - твой самый
заботливый слуга. Ты ни в чем не потерпишь нужды, дочь моя. Но наружу,
милое дитя, нельзя выходить. В Константинополе все видит, все доносит,
глухие стены и те слышат!
Эпафродит торопливо поклонился, занавеси сомкнулись, и его голова
исчезла.
Пройдя второй и третий зал, он остановился в зале Меркурия, где
стояло много прекрасных статуй работы античных мастеров. Старик подошел к
статуе Афины, хлопнул себя по лбу и произнес:
- В тебе, Паллада, воплощена мудрость моего народа, но или разум мой
стоит не больше черного муравья в траве, или опасения мои не напрасны и
сегодня ночью что-то случилось с Истоком. Да обрушатся проклятия ада на
императрицу, если она дерзнула...
Он быстро повернулся к выходу - ему чудилось, будто мраморные статуи
согласно закивали головами:
- Верно говоришь, случилось...
Он так подробно и четко продумал и разработал план, что, казалось, ни
малейшей детали в нем уже невозможно изменить. И вдруг удар, взмах мечом -
и все нити оборваны, все уничтожено.
Это представлялось настолько невероятным, настолько невозможным, что
он заново принялся все обдумывать и перебирать в голове.
"Нет, невозможно, никак невозможно! Она не настолько дерзка. Во
дворце был пир, вакханалия и оргия в садах длилась за полночь, ночь была
теплой. Исток пришел туда до полуночи. Он хорошо вооружен. Какой бы грохот
стоял, если б на него напали. Нет, нет, Эпафродит! Думай трезво и мудро!"
Он чувствовал, что нервы его утомлены. Бессонная ночь, столько важных
решений, умственное напряжение - он просто переутомился и поэтому, подобно
влюбленным, видит ночь там, где светит ясный день.
Надо отдохнуть.
Утренняя прохлада в саду среди цветов быстро успокоила Эпафродита.
Шаг его снова стал легким и плавным, как бывало, когда в этом саду он
обдумывал свои дерзкие начинания. Каждый миг возникали новые мысли, каждый
жест возвещал: "Вперед! Вперед! Все или ничего! Жизнь или смерть!"
Раздумывая таким образом, он подошел к жилищу Истока, остановился,
взмахнул рукой и твердо решил:
"Нет, невозможно! Я ошибся, Паллада! Она не настолько дерзка!"
И, словно освободившись от тяжкого груза, вздохнул облегченно и
повернулся к дому, чтоб взглянуть на Радована. Надо было обо всем
рассказать старику, предупредить его, чтоб он не проболтался за чашей.
Неосторожный певец мог погубить их.
Радован проснулся и лежал на мягкой перине, заложив руки под голову.
Он смотрел в потолок и не шевельнулся даже, услыхав шаги.
- Нумида! - голос его был хриплым, он закашлялся и повторил: -
Нумида! Почему ты забываешь о том, что приказал тебе вечером господин?
Почему? "Нумида - твой раб", - сказал он. А тебя и близко нет. И я,
Радован, отец Истока, которого славят по всем кабакам, я, который спас
жизнь Эпафродита, лежу здесь, голодный и алчущий. Эх, Нумида, Нумида!
Торговец улыбался, стоя у дверей. Ведь Нумида все утро покорно ждал
за дверью, пока его призовет Радован.
- Хлыстом его, Радован!
Певец встрепенулся и оробел, увидев Эпафродита.
- Прости, господин, не обессудь! Я думал, это Нумида. Старый человек
бестолков и болтает бог весть что.
Он встал и низко склонился перед греком.
- Садись, старик! Расскажи, что делается на свете. Нумида сейчас
принесет завтрак.
- Не к спеху, он, господин! Человек рад покуражиться, когда так вот
разболтается, как я у тебя. С тех пор как я ушел, ни разу не было случая
приказать: Нумида, дай поесть, Нумида, пить хочу. Ни разу! Сам проси, сам
ищи, сам заботься, чтоб хоть как-то брюхо набить. Посмотри, как я похудел!
- У Эпафродита отъешься!
- Неплохо бы, да только не выйдет. Не успею, Господин!
- Почему не успеешь?
- А, да ты же не знаешь, зачем я вернулся! Я думал прийти летом, а
пришлось сразу назад поспешить.
- Лучше б ты здесь остался. Зачем ты ушел?
- Спроси богов, зачем бродит по свету певец, спроси, может, они тебе
скажут. Да ведь не скажут, даже боги твои не скажут! Певец должен ходить,
он не знает покоя; боги гонят его, а зачем - не говорят. Только присядешь
и наешься, а в сердце стучит: "Иди!" И идешь.
- Зачем же ты тогда вернулся?
- Я наперед знал, что вернусь. И сказал об этом Истоку еще до ухода.
Но где он, почему его нет возле отца? Хорош сынок. Отец страдает, а ему
хоть бы что.
- Служба, почетная служба, старик! Управда так его возвысил, что весь
Константинополь диву дается. У него сейчас хлопот полон рот.
- Знаю, уже слышал в кабаке. Так ведь и полагается. Сын да не осрами
отца своего! А теперь я скажу тебе, зачем я пришел: сын должен немедленно
этой же ночью бежать отсюда и вернуться домой.
- Это невозможно!
- Необходимо! За Дунаем воцарился ужас. Этот песий сын Тунюш, на
каждом волоске которого сидит по три дьявола, этот коровий хвост посеял
войну между славинами и антами. Представь себе, между славинами и антами,
между братьями! Кровь льется, голосят женщины, грады пылают, овцы бродят
без пастухов, их дерут волки. Вот я и пришел за сыном, потому что струна
родила меч, и раз уж он научился воевать, пусть поможет славинам погасить
войну, задушить гунна, который науськивает и подстрекает, пусть подвесит
его за пятки на дуб и установит мир между братьями. Видишь, для чего я
пришел, и он должен пойти со мной!
- Горе и позор братьям, поднявшим друг на друга оружие!
- Не было бы горя, не было бы и позора, если б этот пес не мутил
воду. И почему, черт возьми, Исток тогда не зарезал его? Я рожден не для
битв, а для струн. Но с сыном и я на старости лет пойду в бой!
- Хорошо, старик, пойдешь, только немного погодя. Я открою тебе
великую тайну. Но если ты промолвишь словечко об этом, все боги на тебя
ополчатся и принесут погибель и сыну и тебе самому.
Радован приложил руку к сердцу и торжественно произнес:
- Рта не раскрою, Святовитом клянусь, не раскрою, господин!
- Твой сын любит Ирину...
- Все еще? Неужели сын певца так верен в любви!
- Она достойна любви. Старый Эпафродит любит ее, как дочь, и
пожертвовал ради нее огромным богатством, ради нее и ради Истока. Да и моя
судьба положена на чашу весов, и я погибну, если чаша эта не перевесит!
Разинув от удивления рот, Радован бормотал что-то невразумительное.
- Удивляйся, старик, удивляйся и слушай! В Истока влюбилась другая
женщина. Небезопасно называть ее имя в Константинополе. Грек осторожно
оглянулся на дверь и шепотом произнес:
