ее появился страх. Словно она испугалась собственных слов. Она вспомнила о
своем величии, вспомнила о троне и порфире, вспомнила о человеке, который
в ослеплении страсти нашел ее среди отверженных, нарушил древние законы и
царственной рукой властно начертал новые, чтоб она, уличная девка, могла
вступить на престол. И по сей день он любил ее с той же страстью, бросал
миллионы к ее ногам, и потребуй она головы самых лучших людей, он
преподнес бы их ей. Он бодрствует ночи напролет, его лицо сохнет, волосы
седеют от неисчислимых забот, она же проводит ночи в разгуле, и похоть
гонит ее в объятия варвара. На мгновение она пришла в ужас и спрятала лицо
в своих буйных волосах. Если бы на сердце она носила Евангелие, как на
голове диадему, она встала бы и пошла к Управде, чтобы искренним поцелуем
усладить часы его работы и стереть черные образы в своей душе. Но для нее
евангелистом был Эпикур. И снова заговорила женская зависть, она раздула
огонь, пылавший в крови и сердце ее народа: "Раз мне не суждено
насладиться, то и Ирина не вкусит этого!"
Она решительно ударила молоточком из слоновой кости по золотому
диску, висевшему возле постели. Полог распахнулся, и шесть прекрасных
рабынь встали возле ложа.
- В ванну! - твердо приказала она, быстро поднимаясь и садясь в
носилки.
Ароматные теплые волны окутали ее, она опустила веки и отдалась
мечтам. Безмолвно расчесывали рабыни ее дивные волосы, умащивая их
благовониями. Ароматы и тепло раздражали нервы, будили инстинкты, перед ее
взором возникали соблазнительные картины безумных ночей, которые она
проводила с мускулистыми борцами и наездниками на ипподроме.
Страх ушел. Она позабыла об Управде, мысли ее кружились вокруг Истока
и ткали таинственные нити, которыми она оплетет его, оторвет от Ирины,
завладеет им сама, а потом оттолкнет от себя и уничтожит, дабы не
осквернять перед всеми святой престол.
Давно уже покончили рабыни со своими обязанностями и как белоснежные
гипсовые статуи замерли возле ванны, глядя на повелительницу, словно в
полудреме опустившую веки. Но опытные прислужницы видели, что Феодора не
спит. На губах ее появилась улыбка, потом вдруг исчезла, на лбу проступила
темная морщина, тоже исчезла, и снова показалась улыбка, будто солнце
пробилось сквозь тучи.
- Завтракать! И сейчас же позвать Спиридиона! - произнесла наконец
Феодора. Евнухи поспешили с пурпурными носилками, и вот уже Спиридион
преклонил перед ней колени:
- Всемогущая императрица велела недостойному рабу приблизиться к
себе!
- Следуй за мной!
Когда евнухи с носилками остановились возле порфирного столика, на
поверхности которого инкрустацией драгоценных камней были изображены
виноград, маслины и цветы, Феодора приказала удалиться всем, кроме
Спиридиона. Присев к столику и взяв золотой кубок с теплым вином, она
спросила:
- Скажи, Спиридион, Ирина уже послала Евангелие центуриону Истоку?
- Всемогущая императрица, Спиридион охотно бы умер, чтоб сказать тебе
это. Но он узнал лишь, что Ирина отправила рабыню Кирилу к книготорговцу.
- Отлично! Она послала ее за Евангелием. Она хочет обратить Истока в
Христову веру. Достойная Ирина! Апостольские дела творит. Выясни, передала
ли она ему уже Евангелие.
- О, почему я не могу ответить святой самодержице, как мне бы
хотелось. О, почему я не умер до рождения, ничтожный! Раб Пратос уже ходил
к Эпафродиту, у которого, должно быть, живет центурион Исток. Он нес
небольшой сверток!
- Ты наверняка это знаешь? К рабам отправлю твое тело, если солгал!
- Пусть меня испепелит сатана, если я не сказал святой правды!
Феодора мигнула, евнух исчез. Когда занавеси за ним закрылись, она
обмакнула печенье в сладкое вино, откусила кусочек и громко засмеялась.
- Ха-ха-ха! Апостольские дела! Евангелие служит монашку шкатулкой, в
которой она переправляет любовные письма. Берегитесь!
Пока Феодора раздумывала, как обольстить Истока или, по крайней мере,
разъединить и погубить влюбленных, единственных во всем дворце искренне
любящих друг друга людей, евнух Спиридион перебирал и в третий раз
пересчитывал монеты Эпафродита. Он был жаден, и десять раз на день мог
продать душу и честь за золото. Верность его покупалась за деньги и
перекупалась за еще большую мзду. Он перебирал, ощупывал монеты и по одной
опускал в потайное, выдолбленное в стене хранилище, услаждая слух звоном
металла. Когда исчезла последняя монета, уродливое лицо евнуха исказила
сладострастная гримаса, он сел и быстро написал новое письмо Эпафродиту, в
котором подробно сообщал о своем разговоре с императрицей. И лукаво
добавил: пусть Эпафродит призадумается над тем, что каждая написанная им
строчка может стоить ему, Спиридиону, головы и что во всем мире не
найдется таких денег, которые бы ему возместили ее. Он делает это из
безмерного уважения к Эпафродиту, зная его извечную преданность
императорской чете.
Когда Эпафродит, читая письмо, дошел до последних строк, на его лице
появилась хитрая ухмылка, он полез в кассу и послал евнуху мешочек
потяжелее.
Потом он перечитал первое письмо, перечитал второе, встал и принялся
расхаживать по драгоценным коврам. Глубоко задумался Эпафродит. Он ломал
свою мудрую голову, прикидывал и так и сяк, обдумывал, с чего начать,
комбинировал. Однако, несмотря на богатый опыт и врожденное лукавство,
грек не мог распутать узел, который завязывался вокруг его питомца Истока.
Не придумав никакого выхода, он хладнокровно лег на персидский диван и
рассмеялся.
- Дело принимает серьезный оборот. Ясно, что началась увлекательная
комедия, которая может кончиться еще более увлекательной трагедией. Речь
идет лишь о том, стоит ли мне играть в ней, привязать котурны, надеть
маску и выйти на сцену или остаться среди зрителей и наслаждаться веселой
забавой? Впрочем, если лицедействует Феодора, императрица, почему бы не
лицедействовать и Эпафродиту? Голову я не потеряю, ибо я принадлежу
племени, давшему миру Аристотеля и Фемистокла. Других детей, кроме
парусников в море и золота в кассе, у меня нет - так пусть чужие дети
украсят мои старческие годы!
Он призвал раба и спросил его об Истоке. Тот еще не возвращался.
Тогда грек велел ждать его; когда бы Исток ни пришел, пусть
незамедлительно идет к нему. Даже ночью.
Вечер давно уже остудил горячий весенний день. Ожили форумы, в садах
зазвучали цимбалы и бубны, на море колыхалось множество огоньков. Все
спешили под звездное небо насладиться вечерней прохладой.
Эпафродит тоже гулял по террасе. Весь день он напрасно поджидал
Истока. Его охватила тревога. Юмор, с которым он утром отнесся к
разыгрываемой Феодорой комедии, пропал. Он быстро ходил меж цветами.
Голова склонилась на грудь, лоб покрыли морщины, косматые брови хмурились.
Неотвязные думы одолевали его.
"Зачем мне это? Я много сделал для варвара, спасшего мне жизнь, и с
радостью помог бы ему еще. Но если он, безумец, сам катится в пропасть,
сам идет навстречу беде, что я могу поделать? Справедливо сказано: любовь
лишает разума! Отверзнись перед ним ад и скажи ему: скройся, или ты
умрешь! - и он не скроется. За один поцелуй он готов сесть в лодку
Харона!"
С досадой ударил Эпафродит тростью по головке цветущего мака, и
багровые лепестки посыпались на песок.
"Феодора ревнует, это ясно. Асбад ревнует, это тоже ясно. Тяжко тому,
на кого ощерились гиена и волк. Исток может быть, уже в тюрьме, может
быть, он уже шагает бог весть куда к варварской границе, а может быть,
корабль везет его в Африку. В Константинополе, где властвует император -
единственный творец законов, - все возможно. Он закрыл эллинские школы,
лучше бы ему закрыть дворец и вымести мусор за порог. Лицемеры!"
Грек снова стукнул по маку, и еще три лепестка, кружась, упали на
землю.
Тут он услышал три громких удара в ворота. Эпафродит стремительно
повернулся и пошел ко входу. По брусчатке двора стучали подковы.
- Наконец-то!
Старик быстро прошел из сада в дом. У дверей его уже ожидал Исток.
Сверкающие доспехи юноши были покрыты пылью. По лицу катились капли пота.
- Светлый, могущественный, я явился прямо к тебе, ты звал меня.
Прости, я весь в пыли и поту.
- Ничего. Иди за мной, центурион!
По узкому, освещенному мягким фиолетовым светом коридора они прошли в
перистиль. Прекрасные снежно-белые коринфинские колонны поддерживали его
аркаду, посередине шелестел фонтан, окропляя трех играющих наяд.
- Ты устал, центурион. Садись.
Он указал на каменную скамью, придвинул себе шелковый стульчик и сел
напротив Истока.
- Асбад сегодня будто взбесился. Он так далеко загнал моих воинов и
так их нагрузил, что человек десять упали посреди дороги. Должно быть,
черти его самого оседлали и не давали покоя!
- Что, он тоже узнал о твоей встрече с Ириной?
- Моей встрече?
- Не лукавь, Исток! Вспомни о своем обете, подумай о том, что я
теперь твой отец, и не таи от меня ни единого слова.
- Господи, тебе известно, что я разговаривал с Ириной?
- В Константинополе шпионов что иголок на пиниях.
- А как ты узнал?
- Пусть тебя это не беспокоит! Этого я тебе не скажу! Рассказывай, о
чем вы говорили с Ириной?
- Мы говорили о богах, она вдохновенно, словно была жрицей святовита,
рассказывала мне о своем боге!
- И больше ничего? Говори скорее!
- Она обещала прислать мне Евангелие своего Христа.
- Ты будешь читать Евангелие?
- То, что пришлет она, я буду читать, буду целовать каждую букву, ибо
их видели ее глаза, в которых живет чудесная родина славинов.
- Хорошо, читай, и если чего-нибудь не поймешь, тебе растолкует
Касандр. В Евангелии заключена истина!
- Мне не нужен Касандр, она сама придет, сама...
- Ирина?
- Ирина, господин!
- Это невозможно! Придворная дама не может посещать варвара. Ты не
знаешь Константинополя и его строгих обычаев!
- Светлейший, зачем боги создали ночь? Зачем они проложили глубокую
дорогу от садов Эпафродита к императорским рощам, дорогу, по которой не
гремят телеги и не стучал подковы, пробуждая лишние глаза и уши?
Эпафродит молчал, едва слышно бормоча сухими губами справедливое
изречение Еврипида: "Любовь лишает разума".
- Значит, ночью, по морю... Следовательно, вы решили вместе идти
навстречу гибели.
- Навстречу гибели? Она будет толковать мне Евангелие, разве это
ведет к гибели? Странные люди в Константинополе! Если она, чистая, как
солнечный день ранней весной, снисходит говорить со мной о своем боге,
разве это гибель? Честный варвар не понимает вас!
Эпафродит насмешливо усмехнулся. Его маленькие глазки вонзились в
Истока.
- Сынок, если ты ночью встречаешься с красивой женщиной, кто в
Константинополе поверит тебе, что вы говорили о боге?
- Взгляни Ирине в глаза, и в них ты прочтешь правду, столь же ясную,
как ясны звезды на небе.
Исток восторженно посмотрел на луч света, проникавший сквозь имплювий
- отверстие в крыше - в перистиль.
- Неужели тебе не приходит в голову, что об этом может узнать
завистливая императрица? И, вероятно, уже узнала. Ведь у нее шпионы за
каждым углом.
- Ну и что, если она узнает, если уже узнала? Ведь она носит золотой
нимб святых крестителей, следует за распятием, молится перед алтарем, где
жрецы даруют хлеб и вино богам! Она должна вознаградить христианку,
которая в священном пламени приобщает к ее вере воина варвара!
