Мельхиор позаботится, чтоб у него горло не пересохло.
- О боги, чем я так угодил вам? - воскликнул Радован, по-юношески
поспешая за своей лютней.
16
На круглом, вспаханном весной поле возле Сварунова града колыхались
колосья созревающего ячменя. Кое-где посреди нивы возвышался густой куст,
который пахарю не хотелось выкорчевывать; он знал, что следующей весной
поставит свой плуг в новом месте.
Внешние воды смыли с валов пласт земли; среди зеленого кустарника
показались ржавые канавки, Стояла знойная летняя тишина. И даже с обширных
пастбищ, тянувшихся до самых Мурсианских болот, не доносилось блеяние
отар. Пастухи укрылись в густой тени и бездельничали под раскидистыми
дубами.
В траве на валу сидел Сварун.
Целую зиму он не выходил из своего дома. Ни с кем не разговаривал, не
отдавал распоряжения, не расспрашивал и телятах и ягнятах - сидел на
овечьей шкуре, ласково глядя на свою единственную дочь, которая,
притулившись возле него, пряла тонкую пряжу. Даже весна не пробудила его.
Девять сыновей его пало в бою - он переболел эти раны. Но когда исчез
последний сын, Исток, когда в племени начались раздоры, в душе его
поселился гнев, сердце изгрызла забота, и славный старейшина хмурился,
молчал по целым неделям и тягостными вздохами призывал Морану.
Старейшина Боян, его преемник, приходил за мудрыми советами. Но
Сварун не давал их.
- Ты сам мудр, Боян, поступай, как тебе подсказывает твоя мудрость! -
Это были единственные слова, которые удавалось из него вытянуть.
Но когда до слуха донеслись разговоры о том, что войско еще не
объединилось и не выступило за Дунай, чтоб пощипать византийскую державу,
встрепенулся старый, сгорбленный вождь, призвал к себе Бояна и Велегоста и
сказал:
- Мужи, братья! Мозг мой высох, печаль выпила кровь, я - засохшая
ветка на стволе нашего дерева. Только демоны еще раздувают в моем сердце
искру жизни, чтоб она вовсе не угасла. Что вы делаете, братья? Чего ждете?
Отмщение византийцам! Мести требуют боги, к мести взывают реки крови,
мести жаждут костлявые руки с мертвыми пальцами посреди равнины! А вы
ссоритесь! Ант угоняет овцу у славина, славин тратит стрелы на козлов
анта. Сам Перун обесчещен! Он острит молнии и мечет их в братьев,
враждующих между собой. Поднимайтесь, Боян и Велегост, спасите племя от
позора, зачем же ходить голодными, когда ворота в страну врагов открыты!
Оживилось серое от старости и хвори лицо Сваруна. На висках
напряглись жилы, ноздри раздулись, грудь высоко вздымалась; он порывисто
дышал, словно изрыгая огонь сквозь широко отверстый рот. Глаза его
вспыхнули, засверкали, сам дьявол дунул в эту кучу пепла - под ним занялся
и заполыхал огонь. Словно прорицатель стоял Сварун перед старейшинами,
поднимая к небу дрожащие руки. Потом он затрясся всем телом, колени его
подогнулись, старейшины поддержали его и усадили на скамейку, покрытую
овечьей шкурой. "Морана, приди, не дай мне увидеть позора своего племени!"
Словно пламя, взметнувшееся вдруг к небу и тут же угасшее в золе,
скорчился старец, еле дыша.
- Не бойся, почтенный Сварун, старейшины славинов думают, как ты.
Прежде чем обернется месяц на небе, мы сообщим тебе радостную весть, что
объединенное войско тронется через Дунай. Мы сами сегодня же пойдем к
антам, от града к граду; если понадобится, дойдем до Днестра и до Черного
моря. Обнять должен брат брата, наполнить колчаны стрелами, наточить копья
и навострить топоры для совместного похода через Дунай.
Так утешал Сваруна Боян, и Велегост, важно кивая, поддакивал ему.
- Идите, мужи, возвестите мир между братьями, зажгите пламя в груди
юных, поведайте им о белых костях, которые неотомщеннными лежат в степях!
После этого Сварун немного ожил. Каждый день выводила его Любиница на
валы, каждый день грелся он на солнышке, и, заслонив глаза ладонью,
смотрел в долину, откуда мог примчаться гонец с вестью: "Кончилась свара.
Братья объединились. Войско идет на Константинополь!"
Колосья ячменя мирно колыхались, старец сидел в траве на валу. Вдруг
ему показалось, будто вдали на юго-востоке мчится в высокой траве всадник.
Прикрыв глаза рукой от солнца, он окликнул Любиницу:
- Взгляни-ка, дочь, вроде всадник виден вдали. Ослабли у меня глаза,
может, обманывают. Взгляни, Любиница! Гонит он коня, гонит. Везет вести!
Веретено замерло в руках Любиницы.
Она посмотрела туда, куда указывал трясущимся пальцем отец.
- Ты не ошибаешься, отец. Всадник скачет к граду.
- Боян или Велегост, как думаешь?
Любиница прищурила большие голубые глаза и устремила их вдаль.
- Ни Боян, ни Велегост, отец!
- Ни Боян, ни Велегост, - повторил Сварун. - Кто бы это мог быть?
- Плащ за ним вьется, словно перья у ворона.
- Плащ вьется? Наши не носят плащей. Может быть, византиец?
- Шлем не сверкает, и доспеха на груди не видно. Нет, это не
византийский воин. Отец, у него красный плащ, я ясно вижу, как он
развевается на ветру.
- Красный, говоришь?
- Красный, отец. Тунюш носил такой, когда я видела его за Дунаем.
- Тунюш! Да, это Тунюш! Так скачут только гуннские кони. Он везет
новости. Прими его поласковей. Он наш друг.
Любиница прижалась к отцу, обняла его и устремила на него испуганные
глаза.
- Отец, я боюсь Тунюша. Пусть его встретит Ласта.
- Дитя мое, друзей никогда не надо бояться. Разве пристойно служанке
встречать столь благородного гостя?
- И все-таки мне кажется, что у него в глазах демоны. Когда я
прислуживала ему в шатре за Дунаем, он посмотрел на меня. У меня сердце
заболело так, словно в него стрела вонзилась. Я вся задрожала.
- О чем ты воркуешь, Любиница, голубка! Когда на тебя смотрит Радо,
не болит у тебя сердечко? Не бойся некрасивых лиц. Тунюш уже сражался
однажды на моей стороне против византийцев. Мы никогда не воевали с
гуннами. Мы союзники и мирные соседи. Чего бояться?
- Верю тебе, отец. Я не стану его бояться.
Сварун погладил дочь, ее пылающее лицо прижалось к его морщинистым
щекам; затрепетало отцовское сердце, худыми руками он обнял дочь и прижал
ее у груди:
- Ты мое солнце, ты единственное, что оставила мне Морана!
Возле самого града застучали копыта по избитой пыльной дороге.
Всадник мчался в гору. Вот он увидел на валу Сваруна и Любиницу; стиснул
коня коленями, тот фыркнул и поскакал прямо на крутизну.
- Ой, Морана! - испуганно воскликнула Любиница и вскочила с земли;
веретено выскользнуло у нее из рук, покатилось вниз, длинная нить
потянулась за ним следом. Но Любиница этого не видела. На валу уже стоял в
стременах Тунюш, у коня его дрожали крепкие, сухие мускулы на ногах.
- Привет тебе, смелый наездник! - сказал Сварун, но не поднялся, а
лишь устало протянул руку.
- Сыновья Аттилы должны быть достойны крови, что течет в их жилах.
Приветствую тебя, славный герой, победитель Хильбудия. Тунюш кланяется
тебе.
Любиница поспешила за рогом меда. Она не осмелилась взглянуть на
страшное лицо и пронзавшие ее маленькие глазки, в которых ей чудились
демоны.
Тунюш не спешился. По гуннскому обычаю, он хотел выпить рог меду в
седле. Это был знак большого уважения.
Любиница протянула гостю красиво окованный рог, гунн жадно схватил
его. Черные ногти Тунюша коснулись белой руки любиницы, она отдернула руку
так, что мед пролился через край, и задрожала всем телом, словно ее
укусила гадюка.
- Бог да пребудет с тобой и всеми твоими, славный старейшина!
Тунюш привычно нагнул рог и опорожнил его одним махом. Любиница снова
протянула руку за пустым рогом. Пальцы ее дрожали; она не смела взглянуть
гунну в глаза, которые впились в ее зардевшее лицо. Тунюш спрыгнул с коня,
полез за пазуху и извлек оттуда драгоценные коралловые бусы.
- На, соколица! У придворных девиц в Константинополе не найти таких
красивых бус! А ты красивее тех девиц. Запомнишь тот день, когда ты
напоила Тунюша, потомка Эрнака.
Любиница приняла подарок тонкими пальцами, поблагодарила гунна и
быстро ушла к себе. Там бусы выпали у нее из рук. Она отскочила в сторону
и воскликнула:
- Как змея они!
- Подсаживайся ко мне, - пригласил Сварун Тунюша. - На солнышке грею
я старые кости и страдаю. Любиница тебе приготовит обед, а потом пойдешь в
дом. Не обессудь, мне трудно ходить.
Тунюш важно развалился в траве возле Сваруна.
- Стар ты, Сварун, и еще больше состарился за эту зиму, что мы с
тобой не виделись.
- Гнев меня ест, печаль гнет к земле.
- Какой гнев, какая печаль после такой победы?
- Ты не знаешь, конечно, не знаешь, откуда тебе знать. Мой
единственный сын, последний сын, Исток, исчез. О Морана!
Исчез Исток? Младший сын исчез? Умер? Пал в бою?
- Может, умер, может, пал в бою - не знаю, ничего не знаю. Исчез!
Знаю только, что нет его и что не увижу я его больше; вымрет род Сваруна,
как гнилое дерево, что упало, не дав плодов. О демоны, зачем вы так
мучаете меня!
- Когда исчез сын?
- После победы на Дунае, когда мы разбили Хильбудия, исчез он. Ночь
поглотила его. Звали, он не отозвался. Искали тело, не нашли.
- Теперь я понимаю, отчего ты согнулся, отчего пепел на твоем лице и
тьма в твоих глазах. Увели его византийцы, может, он томится в темнице,
может, крутит жернова, кто знает! Византия - змеиное гнездо, логово
бандитов и пристанище разбойников. Почему вы не пойдете на нее? Отомстите
Византии!
- А это, друг, вторая печаль, которая еще больше гнетет меня. Анты не
желают, анты, братья славинов, сидят за Серетом и нападают на нас.
Злобная усмешка заиграла на губах Тунюша. "Моя работа, старец!" -
подумал он. Сварун не видел его лица.
- Измена! Волк остается волком! Я знаю Волка и хвастуна Виленца!
Стрелу в грудь изменнику! Смотри, я уже целый месяц сижу с доблестными
воинами у Дуная и жду, и прислушиваюсь, не затрубят ли ваши рога, чтоб
присоединиться к вам, когда вы хлынете на Гем и дальше. Но о вас ни слуху
ни духу. Поэтому я приехал к тебе, старейшина!
- Ты не знал об усобицах? Ну да, ты же был зимой в Константинополе.
- Да, я был в Константинополе и там обманул Управду, который
оплакивал Хильбудия, я сказал, что вы, славины, побоитесь идти за Дунай,
что вы деретесь между собой. Он обрадовался и щедро заплатил мне за эту
весть. Я поехал назад и по дороге столько награбил, что кони изнемогли под
тяжестью груза. Сейчас самое время! Фракия пуста, силы Управды пожирают
Африка и Италия, ударим на него!
- Ударим! Ударьте, взываю я. Ударьте, уговариваю я старейшин, все
напрасно. Значит, на востоке не спокойно? И ты говоришь, что Волк и
Виленец изменники? Я послал Бояна и Велегоста, мудрый мужей, чтоб они
помирили братьев и подняли войско.
Гунна испугала эта весть. Он насторожился и немного помолчал.
- Поверь мне, они ничего не добьются. Волк есть волк, жадный и
упрямый, Виленец - хвастун. Он рвется стать повелителем славинов.
- Что делать, друг? Посоветуй мудрым словом!
- Смерть изменникам, смерть! Это говорит Тунюш, в жилах которого
течет кровь владыки всей земли Аттилы.
- Смерть... смерть? Чтобы снова текла братская кровь? О боги, мы сами
лишаем себя свободы! Мы достойны вашей кары!
- Братская кровь? Разве они братья? Изменники! Гнилье надо отрезать.
Видишь эту руку?
Тунюш сунул свою похожую на лопату руку в лицо Сваруну.
- Смотри, видишь, нет пальца. Кто его отрубил? Я! Почему? В волчью
