его фаланга отступила, расколовшись на две части.
Ирина не сводила глаз с Истока, и, видя это, Феодора, которая теперь
больше следила за ней, чем за воинской утехой, радовалась от всей души.
"Чудесно, вволю же я наиграюсь с этим монашком", - думала она про
себя.
Увидев, что победил Исток, Ирина громко хлопнула в ладоши, чем
привлекла к себе внимание свиты. Феодора шутливо поздравила ее и
прошептала:
- Монашек, Исток тебе растолкует Священное писание.
Императрица была в отменном настроении и наслаждалась смущением
Ирины, а та не знала, что сказать, и ругала себя за неосторожное
проявление радости.
Рабы расстелили на траве ковры и поставили на них серебряные блюда с
холодными жареными куропатками, арбузами, финиками, тутовыми ягодами и
сухими фруктами.
Феодора приказала воинам вернуться в казармы, где их угостят вином и
фруктами. Асбада и Истока она пригласила к завтраку.
"Варвар, язычник, таксиарх будет завтракать с императрицей!" - пришли
в ужас дамы, но, зная Феодору, принялись в один голос восхвалять ее
безграничную милость.
Исток не знал, куда ему велено идти. Асбад не осмелился раскрыть
тайну. Он сказал лишь, что на завтраке будут девушки, а он сам приглашает
Истока в награду за то, что тот прекрасно себя показал. Так принужден был
лгать Асбад, тогда как с языка его рвались брань и клятва уничтожить
соперника на поприще славы.
Вначале Исток никого не узнал. Императрица в нимбе и порфире, которую
он видел на ипподроме и во дворце, и эта простая госпожа, должно быть,
знакомая Асбада, - что между ними общего? Он вытер пот, отложил щит и шлем
и лег в зеленую траву.
- Ирина, угости героя. Разве тебе не жаль его?
С этими словами обратилась Феодора к Ирине, и та, покорно поднявшись,
велела евнуху угостить юношу из серебряного кубка. А императрица вскользь
бросила взгляд на Асбада, чуть кивнула ему головой, дескать, смотри.
Когда Исток повернулся и увидел те самые голубые глаза, с которыми не
расставался тихими ночами, которые полонили его душу, он был так поражен,
словно увидел виллу в родных лесах. Из рук его выпал ломоть арбуза, губы
задрожали: Ирина, Ирина...
- Подкрепись, центурион, ты хорошо командовал своим отрядом! -
сказала ему Ирина на языке славинов. Ее голос тоже дрожал, и она не
решалась глянуть ему в глаза.
А Исток, словно во сне, раскрыл объятия и устремился к ней.
- Девана смилостивилась надо мной, о боги...
Асбад заскрипел зубами.
Однако Исток быстро пришел в себя. Ирина ловко ускользнула от него, и
центурион увидел Феодору, узнал ее взгляд, - так она смотрела на арену из
ложи ипподрома и с трона во дворце.
Он пал ниц перед ней и произнес на правильном греческом языке:
- Милости, самодержица, рабу ничтожному!
Холодно повернувшись к Асбаду, Феодора небрежно бросила:
- Хороший учитель у этого славина и ясный разум.
18
Воины, демонстрировавшие перед Феодорой свое военное искусство, пили
вино. Исток не отведал ни глотка, он бежал шума казармы; оседлав коня, он
поехал домой.
Задумчиво сидел он на своем вороном. Мелькали дома, с площадей
кланялись ему высокие обелиски, из толпы гуляющих раздавались возгласы:
"Истокос! Истокос!" Люди приветствовали известного всему Константинополю
победителя ипподрома. Но Исток не слышал приветствий, не видел дружелюбных
взглядов. Дух Ирины жил в нем, ее глаза улыбались ему, как тогда, когда
он, прощаясь, осмелился поцеловать ей руку.
"Как я люблю тебя, Ирина!" - прошептал он на родном языке, склонив
кудрявую голову к ее белой ручке, и почувствовал, как она вздрогнула,
когда он прикоснулся к ней пылающими губами. Сердцем он понял, что среди
лесов, по ту сторону Дуная, Ирина прислонила бы голову к его груди и
слушала бы его песни о тихих колосьях, по которым ступает прекрасная
Девана. Но здесь, в обществе тиранов, где варвару ставят ногу на затылок,
где веруют в иных богов, где радуются оковам и цепям на руках старейшин,
здесь Ирина не может припасть к его груди. Вдруг на душе его стало
веселее: и почему такая простая мысль не приходила ему в голову? Когда он
отправился домой, Ирина поедет с ним.
Он удивился сам себе. Он не знал происхождения Ирины, видел ее возле
императрицы всего лишь трижды и тем не менее ни секунды не сомневался в
том, что она поедет с ним к славинам, что ее голубым глазам пристало жить
под синим свободным небом, ведь это оно зажгло в них небесную синь.
Молодой и пылкий, он не задумывался над тем, захочет ли изнеженная
девушка вскочить на коня и мчаться с ним через небезопасный Гем, спать
ночью под чистым небом, там, где не слышно шелеста Пропонтиды, а лишь воют
волки да дикие кабаны гнусавят свою колыбельную. Он не думал об этом. И
так же как незыблемо было его решение вернуться домой, а затем вместе со
своими снова прийти в Византию, так же крепко он был убежден в том, что
приведет к очагу сестры Любиницы и отца Сваруна прекрасную Ирину.
Он пришпорил коня, резче застучали по граниту копыта, и вскоре он уже
въезжал во двор Эпафродита.
Раб принял поводья, Исток весело пошел к дому.
В саду он увидел Эпафродита: в шелковом гамаке, подвешенном между
двумя скипидарными деревьями с острова Хиоса, грек наслаждался вечерней
прохладой, веявшей с моря.
Исток пошел прямо к нему. Не доходя пяти шагов, он нагнул голову и
преклонил колено, приветствуя его по-гречески, как учил Касандр.
Попытайся кто-либо другой прервать размышления Эпафродита, его
немедля прогнали бы слуги, укрытые за цветущим миндалем. Но Истока грек
любил. Торговец до мозга костей, он не забывал, что если б не Исток,
спасший его от Тунюша, другой мог бы качаться сейчас в его саду и
пересчитывать его золото.
Маленькие глазки грека приветливо сверкнули в лунном свете при виде
красивого юноши.
- Здравствуй, Исток! Что нового, центурион?
Исток подошел ближе, сел на траву у ног Эпафродита и доверчивым,
сыновним взглядом посмотрел ему в глаза.
- Ясный мой господин, сегодня я снова победил Асбада!
Лицо грека омрачилось, он подался вперед и спросил:
- Асбада? Он ведь магистр эквитум, как же ты мог с ним сразиться?
С воодушевлением юного победителя Исток рассказал все.
Лицо грека оставалось мрачным. Все более глубокие морщины бороздили
его, глаза глубже уходили под косматые брови, мысли скрещивались, как нити
у ткача. Искушенный лис видел дальше простодушного варвара, который
запросто мог бы повторить свой рассказ в какой-нибудь жалкой корчме на
рынке рабов на берегу Золотого рога.
"Проклятая! Забавляется, словно на арене, а потом насытится,
оттолкнет от себя, и уничтожит невинного. Проклятая служанка сатаны!" -
сквозь зубы бормотал Эпафродит, пока Исток заканчивал свой восторженный
рассказ. Оба замолчали. Тонкими пальцами грек сжимал высокий лоб. Исток
удивленно смотрел на него. В саду было тихо, лишь с моря доносились удары
весел, на которых шел корабль. На дереве пела цикада.
Долго ждал Исток похвалы из уст Эпафродита. И не дождался. Грек
откинул голову назад и нервно барабанил пальцами по лбу, временами он
стискивал голову руками, потом резко отдергивал руки, и снова пальцы его
как бы искали в морщинах лба новую нить.
Исток не понимал, что происходит с Эпафродитом. Он еще раз перебрал
мысленно весь свой рассказ, - не вырвалось ли ненароком неосторожное
слово, которое могло бы обидеть господина? Он надеялся обрадовать грека, а
то опечалился. Не выдержав, Исток прервал молчание:
- Господин, ведь Ирина поедет со мной, когда я покину
Константинополь?
Эпафродит убрал руки со лба, пальцы его дрожали.
- Я люблю ее, так люблю, что готов за нее вырезать половину Азии,
море переплыть, сразиться с дикими зверями.
Грек не пошевельнулся, не произнес ни слова.
- Твоя милость думает, что Ирина не любит меня? Любит, она меня тоже
любит. У нее рука дрожала, когда я ее поцеловал, и она покраснела. Она
поедет, я знаю, она поедет со мной...
- На свою погибель! - резко оборвал Эпафродит. Он выпрямился, лицо
его было темно, как туча, и он повторил серьезно и торжественно: - К
гибели идешь ты, и она вместе с тобой!
- К гибели... я... к гибели... она? Не говори так, господин! - почти
онемев, испуганно попросил Исток.
- Сядь поближе, сын несчастья! Говорить будем шепотом. Хоть и высоки
стены вокруг моего сада, однако уши шпионов Константинополя растут даже на
верхушках деревьев.
- Господин, я готов объявить на форуме, что люблю ее. Славины любят
открыто.
- Славины любят открыто, поэтому выслушай меня. Запомни: больше Ирины
тебя любит императрица!
Исток остолбенел.
- И ее любовь - гибель для тебя и гибель для Ирины!
- Императрица - вероломна? Мы, славины, вешаем знак позора на доме
вероломных женщин. И все, кто идет мимо такого дома, плюют на него. Я -
славин, господин мой!
- Поэтому ты не то дерево, что может пустить корни в нашей земле. Мне
дорога твоя жизнь, как она дорога твоему отцу. Вот почему я говорю тебе:
ложись и отдохни. В полночь тебя будет ждать лучший конь, оседланный и
накормленный. Увесистый кошелек золота даст тебе раб Нумида, а в
серебряной трубке ты найдешь подпись самого Управды. Тебе открыт путь
через городские ворота, и кланяться тебе будут до самого Дуная. Спасайся,
Исток, уезжай на родину! Так советует тебе тот, кто любит тебя!
Прикажи эпафродит прыгнуть Истоку в море и потопить корабль,
качающийся на волнах, - тот бросился бы в воду, не раздумывая. Но бежать,
прежде чем он достиг цели, которую поставил себе во имя родины, прежде чем
завоевал ту, которую любил всей душой, бежать, не окончив дела, одному,
без нее? Нет! Исток воспротивился, стиснул кулаки, глаза его засверкали,
горделивым движением он снял свой шлем и твердо ответил:
- Нет, господин, без нее - никогда!
Грек молчал. Он снова откинулся на шелковый ковер, вполголоса
повторяя стихи Еврипида:
Кто любит, безумен... не спасут его боги...
После долгой паузы Эпафродит решительно встал и загадочно произнес:
- Центурион, Эпафродит понимает зов молодой крови. Но молчи, как
стена. Берегись Асбада, берегись императрицы! Не дай господи, чтоб
Эпафродиту пришлось делать для тебя то же, что сделал ты для него! Ступай!
Исток поклонился и ушел. В висках у него стучало, перед глазами
стояло строгое лицо Эпафродита, а слова грека, словно молоты, били по
наковальне его души; ощущая всю тяжесть этих ударов, он повторял про себя:
"Асбад... императрица... гибель", и ему казалось, будто глаза Ирины полны
слез и взывают о помощи.
Эпафродит хлопнул в ладоши, Из-за акаций появились рабы, сняли гамак
и унесли грека в дом.
Дома Эпафродит сел за стол, взял пергамен и написал письмо первому
придворному евнуху.
"Эпафродит, нижайший слуга императрицы, обладатель перстня его
величества, воспитывает на благо великому деспоту примерного варвара
Истока. Но поскольку варвар есть варвар, да не спускает с него глаз твоя
милость: если до ушей твоих дойдут толки об Истоке, из которых ты сделаешь
вывод, что он по неведению вел себя недостойно и оскорбил святой двор,
пусть немедля сообщит твоя мудрость сюда, дабы я укорил его, наставил и
строго наказал. За эту дружескую услугу посылаю тебе кошелек золотых и за
всякое сообщение получишь столько же.
Эпафродит".
Он запечатал письмо, приготовил деньги и велел рабу завтра на
рассвете отнести это во дворец евнуху Спиридиону.
Потом грек перешел в спальню.
