скакунам их не догнать.
Радован с трудом поднялся и потянулся к руке торговца, чтобы
поцеловать ее. Эпафродит отдернул руку, показал на стол:
- Пей, старик, набирайся сил! Завтра в полночь ты поцелуешь Истока,
клянусь Христом, поцелуешь. Если же слова мои не сбудутся, знай, - я
покончу с собой. А теперь помалкивай, ешь, пей и ни шагу из дому!
Он быстро повернулся и вышел.
Радован стоял на каменном полу; слезы его высохли, после долгого
воздержания он снова потянулся к кувшину и, шепча обеты богам, счастливый,
полный надежды, принялся пить.
Эпафродит тем временем отправил Нумиду с тайным письмом к евнуху
Спиридиону. Вызывая его в полночь на беседу, Эпафродит был твердо убежден,
что тот придет, пусть даже с риском для жизни. Алчный евнух не знал
страха, если предчувствовал хорошую мзду.
Когда опустилась безлунная ночь, все ожило в доме Эпафродита,
зашевелились тени в саду среди пиний и олив. Во мраке босые темные фигуры
беззвучно двигались от дома через сад к пристани и точно так же, молча,
без факелов, неслышно ступая, возвращались обратно. К морю по тропинке
люди шли, согнувшись под бременем своей ноши, а назад они словно плыли по
воздуху, тяжело дыша. Изредка у пристани мимо сада Эпафродита пробегал
огонек.
Пришла полночь. Заснула Пропонтида, мелкие волны укачали ее,
заплясали красные огоньки на кораблях.
И тогда от оливковой рощи отвалили четыре тяжелые ладьи. Волны
захлестывали их, белая пена то и дело перекатывалась через борта. Словно
четыре татя, ползущие на брюхе по зеленой траве, скользили груженые ладьи
по морю, бесшумно приближаясь к паруснику Эпафродита.
А он сам сидел в перистиле, усталый и возбужденный. Он понимал, что
снова затеял игру с Феодорой, и теперь уже не на жизнь, а на смерть.
Велика была его любовь к Истоку и Ирине. Но гордость превосходила ее. Не
только в спасении варвара, подарившего ему жизнь, видел теперь свою цель
Эпафродит. Перехитрить Феодору, обмануть самого Юстиниана и затем
исчезнуть победителем с улыбкой на устах, - вот чего он желал. Все свое
богатство, золото и серебро, произведения искусства, о которых не ведал
двор, почти всю свою кассу он доверил ладьям и волнам. И сделал это,
будучи под следствием; зародись сегодняшней ночью малейшее подозрение, и
утором его корабль конфискуют. Его бесценные камни засверкают на голове
Феодоры, из его драгоценных сосудов императрица будет поить дворцовых
щеголей, а его тяжелый кованый сундук, полный золотых монет, проглотит
ненасытная пасть государственной казны. Он же получит взамен цепь на шею и
будет брошен в подземную темницу дворца, по соседству с Истоком.
Представив себе всю опасность, которой он подвергается, Эпафродит
вздрогнул; он слышал биение своего сердца и стук крови в висках.
"Назад! Пока не поздно!.. Нет! Никогда! Смерти покорюсь, Феодоре -
никогда! Чтобы грек подчинился византийской блуднице! Никогда!"
Он сжал губы, нахмурился, во взгляде его сверкнула решимость: нет,
пусть даже палач нацелит свой нож в его сердце - он не отступит ни на шаг.
Со стоическим спокойствием Эпафродит сунул руку в серебряный ящичек,
стоявший рядом на каменной скамье, вытащил горсть фиников и принялся
бросать их в бассейн, где резвились золотые рыбки.
Однако, несмотря на свой стоицизм, он со все возрастающей тревогой
посматривал сквозь имплювий на небо, на рваные облака. Звезды говорили о
том, что полночь давно миновала.
"Почему его нет? - думал Эпафродит. - Может быть, зная, что я под
следствием, он не верит мне? А как без его помощи найти путь к Истоку?
Двадцати отборных палатинцев-славинов достаточно, чтобы пробиться силой.
Но куда? Ходы в темницах Феодоры неизвестны никому. Проклятый евнух!"
В сердцах он швырнул в воду целую пригоршню фиников - брызги оросили
белый мрамор.
Вдруг появился Нумида.
- Все на паруснике, светлейший!
- Не приметил ли ты какой-нибудь подозрительной лодки или тени?
- Не приметил, светлейший! Море словно умытое, пристань хорошо
осмотрели, - нигде никого!
- Почему нет Спиридиона? Ты спрашивал у привратника?
- Спрашивал, всемогущий!
- Никто не стучал?
- У ворот все тихо!
Эпафродит умолк. Нумида заметил, как по лицу пробежала тень.
В это мгновение оба услыхали поспешные шаги в атриуме.
Эпафродит встал, Нумида спрятался за коринфской колонной у входа.
В комнату, задыхаясь, вбежал старый раб и упал к ногам Эпафродита.
- Предатель! О всемогущий, предатель!
Эпафродит побледнел, но скрыл от раба тревогу и спросил:
- Предатель? Кто такой? Где ты его увидел?
- Приплыл по морю в лодке, мы его поймали его.
- Он не ушел от вас?
- Нет, всемогущий! Он связан, и мы заткнули ему рот, чтоб не кричал.
- За ним, Нумида! Приведи сюда этого человека!
Рабы убежали, Эпафродит расхаживал по мозаичному полу, постукивал
себя пальцами по лбу. "Если она пронюхала о моих намерениях, то правду
говорят люди - сам сатана ей помогает".
Он почувствовал, как рука Феодоры снова тянется, чтоб сорвать его
замыслы, как рушатся все его хитросплетения, а сеть, приготовленная для
императрицы, затягивается вокруг его собственной шеи.
Ему не терпелось увидеть лазутчика.
Прошло несколько минут, в комнату вошел Нумида, а с ним - в маске -
евнух Спиридион. Плащ его был разорван, на губах выступили капли крови.
Он сам сбросил смятую маску, которую рабы пытались сорвать с него.
Испуганно и недоверчиво смотрел евнух вслед уходившему Нумиде.
- Могущественный, кланяется тебе Спиридион, которого ты призывал. Но
люди твои - сущие разбойники. До крови меня отделали, смотри!
Евнух коснулся разбитой губы и показал пальцы Эпафродиту.
- Это ошибка, ужасная ошибка! Но Эпафродит заплатит золотом за каждую
каплю твоей крови. Почему ты прибыл водой?
- Светлейший, справедливейший, на тебе одежда скорби! О сколь
мерзностны те, что тебя обвиняют!
Грек понял, отчего Спиридион не пришел к нему в дом обычным путем.
- Значит, ты не рискнул идти по улице?
- Custodia libera, светлейший, о, почему люди столь злобны? Может
быть, дорога свободна, а может быть, и нет, кто знает? Из камня вырастет
тень и схватит тебя за шиворот своей длинной рукой. Заранее не угадаешь.
Поэтому я отправился водой, рискуя ради тебя жизнью, только ради тебя,
господин. Скажи, зачем твоя милость толкает меня на путь, который ведет к
смерти в тюрьме?
- Садись, Спиридион!
Евнух бросил на него взгляд, полный недоверия.
- Садись и пей, Спиридион. Эпафродит справедлив. Тебя обидели, я
вознагражу тебя за обиду.
Евнух с опаской присел, вздрагивая всякий раз, когда в трепетном
свете проступали контуры стройных колонн.
- Говори, светлейший, быстрее говори, ведь кто знает, увидит ли меня
живым утренняя заря.
Он пугался все больше. При малейшем шуме вскакивал и весь дрожал, ища
уголка, где можно спрятаться.
А Эпафродит сидел спокойно. Его маленькие глазки следили за
Спиридионом и словно говорили: "Играй, играй, скупец. За эту игру я тоже
тебе плачу".
- Не бойся, Спиридион, в твоей голове достаточно хитрости! Даже если
шея твоя окажется в петле, ты сумеешь спасти голову, я ведь тебя знаю.
- Моя шея уже в петле, и петля затягивается. Посуди сам, custodia
libera! Я у тебя в доме в полночь! Говори, прошу тебя, или я уйду!
- Хорошо. Слушай. Ты не однажды оказывал мне мелкие услуги и не
раскаивался в этом.
- Да, господин!
- Окажи мне еще одну услугу, и ты сможешь спокойно наслаждаться
жизнью до самой смерти. Идет?
- Я готов, если смерть моя не придет завтра утором.
- Не придет!
Грек нагнулся к евнуху и устремил пронзительный взгляд на его хитрое
лицо.
- Запомни, Спиридион, ты поверг меня в печаль и отравил мне жизнь,
сообщив о том, что Исток в темнице.
Евнух раскрыл рот, но испугался колючих глаз грека и продолжал
слушать молча с разинутым ртом.
- Исток для меня - жизнь. Однажды он спас меня от руки злодея.
Справедливость и благодарность требуют, чтоб я теперь поступил так же.
Поэтому завтра, как только первая полуночная стража станет на часы, ты
покажешь мне путь в темницу, где сидит Исток.
Евнух отскочил, словно его укололи кинжалом; лицо его исказилось, он
схватился за голову и застонал:
- Не могу, не могу! Смилуйся, господин! Не губи меня! - Согнувшись в
три погибели и размахивая руками, евнух искоса наблюдал за греком.
- Не можешь? - серьезно произнес Эпафродит.
- Не могу! Ведь я умру, в то же мгновение испущу дух. Смилуйся,
смилуйся, не губи меня!
Грек молча, серьезно смотрел на него.
Потом встал, вплотную подошел к Спиридиону, поднял сухой палец и
произнес решительно и твердо:
- Спиридион, Эпафродит приказывает тебе, ты должен это сделать, иначе
ты пропал!
Кастрат затрясся и опустился на пол.
- Отвечай! Звезды торопят, завтра в полночь ты будешь ждать меня в
императорском саду и поведешь к Истоку.
Алчный евнух завертел головой на длинной шее и окинул взглядом
перистиль.
- Что ты заплатишь мне, господин? - чуть слышно спросил он.
- Тысячу золотых монет.
У евнуха сверкнули глаза.
- Тысячу, тысячу, - простонал он. Душа его ощутила всю слабость
обладания таким богатством. Он стиснул пальцы и прижал их к груди, словно
золото было уже в его руках.
- Отвечай!
- Хорошо, я буду ждать тебя, я укажу тебе путь, господин, а потом
умру, знаю, что умру.
- Поклянись Христом!
- Клянусь Христом: завтра в полночь в императорском саду.
Эпафродит удалился в спальню. Евнух смотрел ему вслед, прикидывая в
уме: тысяча золотых монет, тысяча...
Торговец вернулся и протянул тяжелый кошелек, - пальцы евнуха
судорожно схватили его.
- На, это небольшая награда за сегодня. Сполна же ты получишь завтра.
- Но в саду стража, караул стоит и возле ворот. Меня пропустят, а
тебя нет, господин!
- Это не твоя забота! Жди меня, достань ключи от коридора, остальное
я сделаю сам. Иди, да не забывай о клятве. Иначе...
Эпафродит прошелся по перистилю. Лицо его светилось радостью победы.
Евнух согласился. Золото околдовало его душу. Он проведет его к Истоку -
завтра в полночь кости будут брошены, и августа проиграет!
Грек поспешил в спальню. Там он написал письмо Абиатару, в котором
просил завтра в полдень отдать деньги за дом, чтоб в полночь, когда его,
Эпафродита, уже не будет в городе, тот смог вступить во владение
имуществом.
Грек уже собирался лечь спать, последний раз у себя дома, но вдруг
вспомнил еще о чем-то.
Из тщательно спрятанной шкатулки он извлек пергамен с подписью
Юстиниана. Развернул его и опытной рукой написал слогом дворцовой
канцелярии, что ему, Эпафродиту, разрешается посещение Ориона в темнице.
Снова свернул пергамен, сунул его в серебряную трубку и туда же вложил
перстень Феодоры.
"На всякий случай!" - решил грек и еще раз продумал весь план.
Снаружи мягко шелестела Пропонтида, последний раз он слышал море в своем
доме.
На другой день Эпафродит вышел из дома один - без рабов, без всякого
блеска, пешком, в жалкой хламиде, с взлохмаченными волосами. На площадях
народ приветствовал его сочувственными возгласами. Именитые горожане
выражали ему свое соболезнование, толпа при виде оскорбленного благодетеля
ипподрома громко вопила, заламывая руки. Эпафродит смиренно и печально
опускал голову, но проницательные глаза его разглядывали толпу. Откровенно
говоря, он не ожидал такого сочувствия, пусть, правда, и своекорыстного. В
