императора и Феодору и во что бы то ни стало хотел спрятать концы в воду.
Однако услыхав, что ночью скрылось двадцать лучших воинов-славинов, что
конница промчалась через Адрианопольские ворота, одурачив караул, он
растерялся; вопя, он отдавал приказ за приказом, и сбитые с толку офицеры
не знали, какой из них прежде выполнять. И вдруг еще этот бунт на улицах!
Придворные дамы дрожали в испуге, евнухи скользили как тени, скрюченные,
трясущиеся. Все зажимали уши и жались по коридорам. А снаружи набегали
волны, крики воодушевляли толпу, бешеные удары сотрясали ворота Большого
дворца.
Феодора проснулась и позвала Спиридиона. Ударила молоточком из
слоновой кости по диску один раз, второй, третий, - молоточек сломался.
Евнуха не было. Вбежали перепуганные рабыни, с воплями повалились на
колени.
- Восстание! Бунт! Ужас! Чернь разгромит дворец!
Феодора побледнела, закусила губу, черные стрелы бархатных бровей
переломились.
- Асбада ко мне!
Рабыни разбежались, Феодора осталась одна. Она стояла посреди
комнаты, распущенные волосы темными волнами сбегали по спине и по
взволнованно вздымающейся груди. Мелкая дрожь сотрясала тело, но взгляд
сверкал мужеством и самообладанием.
В мгновение ока Асбад оказался у ее ног, ища губами белую туфельку.
Но императрица одернула ногу, пренебрегая дворцовым этикетом, топнула по
мягкому ковру и приказала:
- Бей их! Чего ждешь?
- Светлейшая августа, море людей, караул невелик! - бормотал он
прерывающимся голосом, не осмеливаясь взглянуть на женщину с поднятым
кулаком, возвышавшуюся над ним, словно амазонка.
- Бей, сказала я! Руби, пробейся сквозь этот сброд, ищи помощи в
казармах! Ступай!
Асбад тут же распорядился освободить связанных палатинцев и всеми
силами ударил на бунтовщиков. Его красивый жеребец, когда он направил его
на толпу, заржал и поднялся на дыбы. Могучие геруклы выставили копья, их
острия открыли родники крови; толпа расступилась, дикий вой разнесся над
просторной площадью. Асбад размахивал своим сверкающим мечом, лезвие
которого едва не задевало головы людей. Толпа узнала Асбада, град камней и
кирпичей, заготовленных для сооружения храма святой Софии, посыпались на
него. Клин герулов и германцев врезался в толпу. Но сзади напирали новые и
новые тысячи бунтовщиков, податься в сторону было невозможно, и толпа
вплотную подкатила к палатинцам. Остервеневшие люди выхватывали копья у
солдат и ломали их, обрывали поводья лошадей, резали ремни. Асбад рубил
уже сплеча, кровь брызгала фонтаном вокруг. Жеребец испугался и обезумел.
Самые дерзкие оборванцы, ухватившись за стремена, тащили Асбада за ноги с
криком:
- Долой прелюбодея! Он - любовник Феодоры! Он бросил Истока в
подземелье! Он погубил Эпафродита! Смерть ему!
Руки Асбада дрогнули, левая пыталась ухватиться за гриву
разнузданного коня. Асбад был превосходным наездником, но сейчас с трудом
держался в седле; правда, он еще выкрикивал слова команды, но солдаты не
могли прорваться к нему. Люди пустили в ход зубы, ломали копья, в тесноте
многим не удавалось даже выхватить меч из ножен. Асбаду стало страшно при
мысли о смерти. А что, если его стянут с лошади, растопчут и задушат? Изо
всех сил вонзил он шпоры в бока своего коня. Благородное животное заржало
от боли, рванулось и поскакало по телам и головам людей, словно его несли
морские валы.
И тут внезапно загремели трубы тяжелой конницы. Народ замер. На
Царской дороге сверкали доспехи.
- Велисарий, Велисарий! - завопила толпа и бросилась врассыпную.
Бешенство сменилось страхом; ближайшие улицы, Долина слез, Рабский
рынок мигом вобрали в себя спасавшихся людей, и Велисарию даже не пришлось
обнажить меч. Через несколько мгновений площадь опустела; толпа исчезла
столь же неожиданно, как и появилась.
В полдень Управда созвал на совет самых высокопоставленных сенаторов,
пригласил и Велисария с Асбадом. Присутствовала и Феодора.
- Сегодня утром вы видели, как дерзкая толпа бунтовщиков бросилась на
дворец святого самодержца. Я кормил народ, как господь кормит птиц
небесных; и птицы благодарят Создателя, народ же восстал и возводит хулу
на властелина земли и моря. Говорите, где таится источник зла, кто
главарь, возмутивший толпу? Клянусь святой троицей, он умрет!
В глубоком смирении сенаторы долго хранили молчание. Этим своим
молчанием они дали понять, сколь святы для них слова, вышедшие из уст
деспота. После паузы поднялся седовласый сенатор; поклонившись до земли,
он произнес:
- О святой самодержец, покоритель Африки! Бунт поднял Эпафродит!
Сенаторы затаили дыхание, глядя на Юстиниана, как на бога.
- Эпафродит? Обвиняемый? Тот, что под custodia libera? Асбад, магистр
эквитум, позаботься о том, чтобы смутьян сегодня же был в тюрьме!
Сенатор, склонившись перед троном, глазами молил разрешения
продолжать.
- Говори, почтенный старец!
- Пусть великий деспот милостиво позволит рабу своему передать ему
эти бумаги, которые сегодня утром принес мне раб Эпафродита!
Он полез за пазуху и вынул связку пергамена.
- Прими и прочти, силенциарий!
Секретарь распечатал письмо, адресованное Управде.
- "Всемогущий деспот..."
Он умолк, руки его задрожали. Юстиниан не сводил с него пронзительных
глаз, сухие пальцы его крепко сжимали подлокотники кресла.
- Читай же, силенциарий! Я знаю, что из письма услышу собачий лай.
Это не беспокоит меня! Читай дальше!
- "Всемогущий деспот, ненасытная пасть, кровопийца!"
Сенаторы прижимали руки к груди, затыкали уши и размашисто осеняли
себя крестным знамением. Лицо Феодоры побледнело, диадема ее покачнулась
на голове, пурпур затрепетал на взволнованной груди.
- Прекрати! - крикнула она силенциарию.
- Читай! - твердо повторил Юстиниан. - Пусть убедится всемогущая
августа в том, что ее осенила божья мудрость. Если бы я внял ее советам и
схватил Эпафродита, этот смрад не исходил бы из его уст. Прости, августа!
Силенциарий стал читать.
- "В канун своей смерти я пришел к тебе, изверг рода человеческого,
чтоб проститься. В беззаветной преданности, глупец, я бросал миллионы для
деспота. В награду ты преследуешь меня. Почему? Потому что тебя оплела
своими интригами блудница из блудниц, дочь сторожа медведей. Ей я тоже
преподносил дары, дабы она вкушала из чаши величия - за мой счет. Когда я
вступил с нею в бой, когда я спас непорочную, как Сусанна, Ирину, когда
Христос Пантократор осенил варвара Истока и он оттолкнул от себя грязную
Феодору, она дала обет погубить меня. Тогда я и принял это решение. Но
прежде вырвал из подземелья Истока и дал ему возможность вернуться к
своему народу. А сегодня толпа показала тебе, чего стоит Эпафродит и кого
она больше любит: тебя или меня. У тебя - меч, у меня - любовь.
Исполненный этого чудесного сознания, я заканчиваю свой путь. Душа моя,
рожденная на греческой земле, земле прекрасного искусства, не в силах
переносить неслыханное надругательство. Когда ты будешь читать это письмо,
знай, что я потонул в греческих водах на лучшем своем паруснике со всеми
богатствами. Если богатства мои влекут тебя, приходи за ними. А имущество
мое год тому назад в соответствии со священным правом продано купцу
Абиатару. Я поступил так из жалости к тебе, дабы ты не осквернил своих
алчных рук. Юридические документы прилагаю. Эпафродит".
Сенаторы корчились в ужасе. Асбад краснел и бледнел. Лицо Юстиниана
пожелтело, как воск, Феодора покачнулась на троне и упала без чувств.
Деспот подхватил ее на руки, обнял, потом обвел взглядом сенаторов и
замогильным, дрожащим голосом, произнес:
- Сатана дал челюсти собаке, чтобы она смертельно укусила невинную
святую августу!
Рабы подняли трон и вынесли Феодору. Юстиниан сам сопровождал ее.
Когда потерявшую сознание императрицу положили на шелковую перину в
ее спальне, Юстиниан опустился возле нее на колени и коснулся рукой ее
лба. Шепотом призывал он святую троицу, заклинал апостолов спасти Феодору.
Императрица медленно раскрыла глаза.
- Deo gratias! [слава богу! (лат.)] - воскликнула Юстиниан.
- Не тревожься, силы возвращаются ко мне. Клеветник, слава господу,
исчез!
- Mea culpa [моя вина (лат.)], ясная августа! Послушай я тебя...
Феодора утомленно подняла руку и обняла его.
- Ты апостол, великодушный мой! Веришь ли ты клевете?
- Верю лишь в господа и в тебя, ибо он с тобой.
- Я арестовала Истока, чтобы уберечь тебя. Он возмущал народ против
деспота, а теперь скрылся, ушел с помощью этой лисы, о, graeca fides!
- Божья мудрость спасет тебя и с тобою меня. Пусть справедливость
божья воздаст самоубийце на дне ада!
- Не верь, деспот! Graeca fides...
Феодора опустила веки.
- Не верю, августа, если ты велишь. Мы разыщем лису!
В эту минуту вошел придворный врач. Феодора жестом дала понять, что
он не нужен.
- Я буду спать.
- Усни, светлейшая, и позабудь обо всем!
Едва Юстиниан вернулся на синклит, Феодора вскочила на ноги.
- Дьявол победил, дьявол в его образе! Будь проклят грек!
Она взволнованно расхаживала по дорогим коврам. Губы ее дрожали.
Голова упала на грудь, в ушах звучали страшные слова Эпафродита. Слова
эти, исполненные правды, она ощущала как пощечины, нанесенные ей грязной
рукой. Она попыталась спокойно разобраться в том, что услышала. Блудница,
прелюбодейка, варвар! Эти бесстыдные слова бросил в лицо ей, самодержице,
хитрый Эпафродит. И это слышали уши сенаторов. Корчились седые мужи и
затыкали пальцами уши. Лицемеры! В душе-то небось ликовали, когда грязь
брызнула на святой венец. Как стереть эти пятна? Будут ли молчать
сенаторы? Ведь совет-то тайный. Ага, тайный! Это значит, что каждый, придя
домой, по секрету расскажет о нем на ухо своей жене и еще прежде - своей
любовнице. Те пойдут в термы Зевксиппа и в сумерках столь же доверительно
разболтают это своим приятельницам, а на другое утро весь Константинополь
будет шушукаться на площадях о письме грека.
Феодора напрягла все силы, но так и не смогла придумать, каким
образом закрыть щель, сквозь которую просочится клевета Эпафродита.
- А, пусть болтают, - решила она. - Управда не верит, это для меня
главное, на остальное наплевать.
Циничная ухмылка блудницы, прошедшей через море грязи, исказила ее
черты. Губы больше не дрожали, чуть приоткрывшись, они теперь улыбались.
"Когда я спас непорочную, как Сусанна, Ирину", - так написал
Эпафродит... Спас? Как спас? Разве ее больше нет во дворце? Может быть,
монашек убежал с варваром?"
Эта мысль потрясла ее больше, чем все эпитеты Эпафродита. Яд ревности
отравил душу. Страх перед деспотом, позор перед Константинополем - все
растаяло, как комок снега под южным солнцем. Она опустилась на перину и с
присущей ей изощренностью снова принялась строить планы мести Ирине и
Истоку.
Тем временем Управда на тайном совете спокойно продолжал обсуждать
важные государственные вопросы. Он говорил о монополии на шелк, о
водопроводах и, главное, о храме святой Софии. Не нашлось ни одного
советника, который осмелился бы возразить ему хоть словом.
В конце совета он встал и торжественно провозгласил:
- Всему миру известно, что преследуемая королева готов Амаласунта
искала у меня убежища и утешения. Властелин земли принял ее, выслушал ее
жалобу на несправедливость, чинимую ей, и обещал помощь. Но
несправедливость на службе у злого духа одолела правду и наточила ножи
подлых убийц. Королева скончалась - ее убили собственные подданные.
